Чтение 25–й страницы книги ~Моё!~

- И все равно сделал. Очень заботливо с твоей стороны.

- И все равно сделал, - согласился он. - И для этого не было причины,
кроме одной, старой и истрепанной, как мир. Ей двадцать три, и с ней я снова
был мальчишкой. Как будто все только начинается - ни ответственности, ни
жены, ни будущего ребенка, ни взносов за дом, ни взносов за машину, только
голубой простор впереди. Звучит полной чушью, да?

- Да.

- Может быть, но это правда. - Он посмотрел на нее постаревшим от печали
лицом. - Я собирался порвать с ней. Я думал, это будет одноразовый роман.
Но.., это оказалось не в моей власти. Она готовилась к экзаменам на агента
по недвижимости, и я ей помог с заданиями. Мы пили вино и смотрели старые
фильмы. Знаешь, говорить с человеком такого возраста - это как говорить с
человеком с другой планеты. Она ничего не слышала о "Степном волке", о Джоне
Гарфилде, о Борисе Карлофе, или... - Он пожал плечами. - Думаю, я старался
заново найти себя, быть может. Сделаться моложе, стать тем, кем я был до
того, как узнал, что почем в этом мире. Она смотрела на меня и видела
кого-то, кого ты не знаешь, Лаура. Не знаю, понятно ли тебе это.

- Почему ты мне не дал увидеть того человека? - спросила она. Голос ее
дрогнул, но она держала слезы в узде. - Я хотела тебя увидеть. Почему ты мне
не дал?

- Ты знаешь меня настоящего. Ее одурачить было легче. Лаура
почувствовала, как на нее обрушивается шквал отчаяния. Она хотела прийти в
ярость, завопить или запустить в него чем-нибудь, но не сделала этого. Она
сказала спокойным голосом:

- Но ведь мы когда-то любили друг друга, верно? Ведь это не было ложью?!

- Нет, это не было ложью, - ответил Дуг. - Мы действительно любили друг
друга. - Он вытер рот тыльной стороной ладони, глаза его блестели и смотрели
мимо нее. - Мы сможем все исправить?

Кто-то постучал в дверь. Вошла сестра с рыжими кудряшками, неся небольшое
человеческое существо, завернутое в пуховое голубое одеяло. Сестра
улыбнулась, показав слишком крупные передние зубы.

- Вот и наш малыш! - жизнерадостно сказала она, отдавая Дэвида матери.

Лаура взяла ребенка. Кожа у Дэвида была розовой, головка - возвращенная к
овальной форме чуткими руками доктора Боннерта - покрыта светлым пушком. Он
мяукнул и мигнул бледно-голубыми глазками. Лаура вдыхала его аромат: персик
со сливками, который она ощутила, еще когда Дэвида принесли ей в первый раз
после мытья. Вокруг пухлой левой лодыжки была повязана пластиковая ленточка,
гласящая "Мальчик, Клейборн, 21". Мяуканье вдруг прервалось икотой, и Лаура
сказала: "Ш-ш-ш, детка", - и стала его качать на руках.

- Кушать хочет, - сказала сестра.

Лаура расстегнула больничный халат и направила рот Дэвида на сосок. Одна
из его ручонок вцепилась в плоть ее груди, и губы заработали. Это было
ощущение, наполненное удовлетворением и - да, и чувственностью, и Лаура
глубоко вздохнула, ощущая, как сын кормится материнским молоком.

- Ну, какие мы молодцы! - Сестра улыбнулась и Дугу, потом убрала улыбку,
увидев его землистое лицо и запавшие глаза.

- Я вас пока оставлю, - сказала она и вышла из палаты.

- Глаза у него твои, - сказал Дуг, наклоняясь через кровать, чтобы
взглянуть на Дэвида. - Совсем твои.

- Я бы хотела, чтобы ты ушел, - сказала ему Лаура.

- Но ведь можем мы это обсудить, разве нет? Все еще можно исправить.

- Я бы хотела, чтобы ты ушел, - повторила Лаура, и в глазах ее Дуг не
увидел и грана прощения.

Он выпрямился, заговорил было снова, но увидел, что это бесполезно. Она
больше не обращала на него внимания, она ничего не видела, кроме бледного
младенца, прислоненного к ее груди. Простояв без толку еще минуту, когда
тишину нарушало только чмоканье губ Дэвида на набухшем соске матери, Дуг
вышел из палаты.

- Вырастешь большой и сильный, - склонилась она к сыну, снова освещаясь
улыбкой. - Будешь сильный и большой.

Это жестокий мир, и людям ничего не стоит дотла сжечь любовь и угольки
растоптать. Но вот - мать держит на руках сына и тихо ему напевает, и вся
жестокость мира отходит в сторону. Лаура не хотела думать о Дуге и о том,
что ждет их, и не думала. Она поцеловала Дэвида, ощутила сладость его кожи и
провела пальцем по тоненьким жилкам на его головке. В них пульсировала
кровь, сердце его билось, легкие работали: чудо осуществилось и лежит прямо
в ее руках. Она смотрела, как он моргает, смотрела, как бледно-голубые глаза
обыскивают царство его ощущений. Никто ей в мире не нужен, кроме него. Никто
и ничто.

Через пятнадцать минут пришли ее родители. Оба седые: с решительной
челюстью и темными глазами Мириам и простодушный улыбчивый балагур Франклин.
Кажется, они не интересовались, где Дуг, - может быть, потому, что ощутили
еще витающий в воздухе запах ее злости. Мать Лауры взяла Дэвида на руки и
стала сюсюкать, но отдала его назад, когда он заплакал. Отец сказал, что
Дэвид, похоже, будет большим парнем с большими руками, которыми удобно
бросать мяч. Лаура терпела родителей с вежливой улыбкой, соглашаясь со всем,
пока Дэвид был у нее на руках. Он то затихал, то снова плакал, будто кто-то
перебрасывал выключатель, но Лаура его укачивала и напевала, и младенец
заснул у нее на руках, и Сердце его билось сильно и ровно. Франклин сел
почитать газету, а Мириам достала вышивание. Лаура спала, пристроив Дэвида
рядом с собой. Во сне она вздрагивала: ей снова снилась сумасшедшая на
балконе и два пистолетных выстрела.

***

В час двадцать одну минуту на грузовую площадку позади больницы
Сент-Джеймс въехал оливково-зеленый фургон "шевроле" с ржавыми дырами на
пассажирских дверях и с треснувшим левым задним стеклом. Вышедшая оттуда
женщина была одета в сестринскую униформу - белую с темно-синей отделкой.
Табличка на нагрудном кармане сообщала, что женщину зовут Дженет Лейстер.
Рядом с именем висел значок-"улыбка".

Мэри Террор задержалась на секунду, натягивая на лицо улыбку. У нее был
свежевымытый розовощекий вид, на губах блестящая бесцветная помада. Сердце
колотилось, живот сводило узлами, но она сделала несколько глубоких вдохов,
думая о ребенке, которого отвезет Лорду Джеку. Ребенок здесь, на втором
этаже, ждет ее в одной из трех палат с голубыми бантиками на дверях.
Собравшись, Мэри поднялась по лестнице к двери. Там кто-то оставил бельевую
корзину на тележке. Мэри подвела тележку к двери, позвонила и стала ждать.

Никто не ответил. "Ну же, давай!" - подумала Мэри и позвонила снова.
Черт, а если звонка никто не услышит? А если откроет охранник? Если кто-то с
ходу расколет маскировку и захлопнет дверь? Да нет, форма какая надо, цвета
верные, туфли правильные. Откройте же, черт вас побери!

Дверь открылась.

Выглянула негритянка - из работниц прачечной.

- Я дверь за собой захлопнула, дура такая! - сказала Мэри с застывшей и
замерзшей улыбкой. - Можете себе представить? Дверь закрылась, а я тут
осталась торчать.

Она повезла корзину вперед, в дверь. Секунду-другую ей казалось, что
женщина не собирается отойти, и она беспечно сказала:

- Извините, мне пройти надо!

- Ах да, мэм, конечно. - Прачка улыбнулась и отступила, придерживая дверь
открытой. - Вроде там дождь собирается.

- Да, это определенно.

Мэри Террор сделала еще три широких шага, толкая корзину перед собой.
Дверь у нее за спиной щелкнула. Она вошла внутрь.

- Да, это вы ничего себе заблудились! - сказала прачка. - Как вы там
вообще оказались?

- Я новенькая. Всего несколько дней как работаю. - Мэри уходила от
прачки, катя корзину по длинному коридору. Из прачечной слышался шепот пара
и стук работающих стиральных машин. - Кажется, я не так хорошо знаю дорогу,
как сама думала.

- Я вас понимаю! Тут впору хоть карту с собой таскать.

- Ну, счастливо оставаться, - сказала Мэри, поставила свою корзину в один
ряд с другими и пошла внутрь здания скорым деловым шагом. Прачка сказала ей
вслед "Пока", но Мэри не ответила. Все ее внимание было обращено на путь к
лестнице; она быстрым шагом шла по коридору, слыша посвист пара в трубах над
головой.

Она повернула за угол и оказалась шагах в двадцати за спиной у
бабы-легавой с "уоки-токи", идущей в ту же сторону. У Мэри екнуло сердце,
она шагнула назад, чтобы ее не могли увидеть, и на пару минут застыла, давая
легавой время смыться. Она выглянула снова - коридор был чист. Мэри опять
двинулась к лестнице. Глаза ее рыскали во все стороны, проверяя двери по
обеим сторонам коридора, все чувства ее обострились, но кровь оставалась
холодной. Время от времени доносились голоса, но больше никто не появлялся.
Наконец она дошла до лестницы, толкнула дверь и пошла наверх.

Проходя мимо первого этажа, она напоролась на очередное осложнение: вниз
спускались две сестры. Она снова натянула налицо улыбку, две сестры
улыбнулись в ответ и кивнули, и Мэри спокойно прошла мимо, только ладони
взмокли. Появилась дверь с большой цифрой "Два". Мэри вошла в нее, скользнув
взглядом по черной изоленте, придерживающей язычок замка, чтобы тревога не
сработала. Она была в родильном отделении, и кроме нее, никого не было в
коридоре от лестницы и до поворота к сестринскому посту.

Мэри услышала тихий звон и решила, что это кто-то вызывает сестру. По
коридору, как вой сирены, плыл детский плач. Теперь или никогда. Она выбрала
палату 24 и вошла с таким видом, будто была хозяйкой всей больницы.

В постели сидела молодая женщина, кормившая грудью новорожденного. На
стуле рядом с кроватью сидел мужчина, следивший за этим процессом с
неподдельным интересом. Они оба обернулись к вошедшей в комнату шестифутовой
сестре, молодая мать улыбнулась и сказала:

"У нас все просто отлично".