Чтение 25–й страницы книги ~Это трава~

дело тут вовсе не в этой девушке, которая с глупой настойчивостью пыталась
вернуть утраченную любовь. Ярость его была вызвана недовольством жизнью, -
его собственной жизнью, - хотя он этого и не сознавал.

Мы с ним были одного поля ягода. Я знал, что вызывало подобные вспышки
гнева у меня, и мог понять его. Я был уверен, что он, не отдавая себе в том
отчета, мечтал, чтобы у него появилась в жизни какая-то цель, которая
вдохновляла бы его и толкала к действию. Может быть, в какой-то момент такой
целью в жизни показалась ему эта девушка, может быть, она подвернулась,
когда он устал искать.

Наверно, было время, когда он думал, что встреча с ней поможет ему
разрешить мучившие его вопросы. Но он ошибся. Разрешить эти вопросы не могли
ни он и ни она, разрешить их могли лишь все люди сообща.

Живя в Уоллоби-крик, я понял, что такого рода вспышки ярости были
результатом скудости жизни, являлись для этих людей своего рода отдушиной,
когда им становилось невмоготу. Человеческие чувства были, подобно пару в
котле, движущей силой, заставлявшей людей творить, добиваться, дерзать...
Если эти чувства не находили выхода, предохранительный клапан срывался, и
тогда их отчаяние и ярость обрушивались на того, кто был под рукой, кто, как
им казалось, был источником всех бед.

Иногда эти долго сдерживаемые чувства, затаенные обиды прорывались
наружу с ужасающей силой.

В ту пору моей жизни полицейские штата Виктория объявили забастовку,
требуя улучшения условий труда. Две ночи подряд мужчины и женщины, одержимые
алчностью и ненавистью, рыскали по улицам, как стаи волков, громя и разрушая
все на своем пути. Зная, что арест им не грозит, эти люди окраин, которых
общество научило видеть в зажиточности символ успеха, а в бедности - символ
неудачи, кинулись грабить. Ведь совершенно неожиданно имущество тех, кто
добился успеха, оказалось в их распоряжении, никем не охраняемое.

Вечером в пятницу - в тот день, когда распоясавшаяся толпа впервые
вышла из подчинения, - я стоял на Берк-стрит и смотрел, как поспешно
расходятся по домам

Служащие больших магазинов. Обычно по пятницам магазины закрывались
поздно, на обочине тротуара в ожидании своих подружек выстраивались длинные
ряды молодых людей - "панельные кавалеры", - которые затем быстро
расходились под руку с улыбающимися девушками.

Но в этот вечер все было по-другому - в атмосфере не было ничего
праздничного. Весь день по городу циркулировали слухи о вспыхнувших то тут,
то там беспорядках, и люди были встревожены. Прохожие не разглядывали
витрины, они смотрели на встречных, причем зачастую подозрительно, словно
пытаясь определить, с кем имеют дело. Время от времени мимо меня проходила
ватага хулиганящих подростков, и тогда на лицах прохожих читалось волнение и
страх.

Обычно по пятницам после девяти вечера непрерывный поток людей
устремлялся к вокзалу на Флиндерс-стрит, - сегодня этот поток был смят.
Люди, направлявшиеся домой, сталкивались с людьми, которые большими группами
двигались в обратном направлении; затесавшиеся в толпу зеваки толкались,
стремясь создать беспорядок и неразбериху. Люди, выходившие из вокзала,
спешили по направлению к Берк-стрит, посматривая по сторонам, нет ли чего
интересного.

Я остановился рядом с "Капитаном". Это был пожилой человек с
подстриженной бородкой, обычно стоявший навытяжку, словно по команде
"смирно". На нем был синий костюм из дешевой саржи, пиджак с небольшими
лацканами украшал длинный ряд медных пуговиц. Этот старомодный костюм он
тщательно хранил с давних пор. "Капитан" имел обыкновение каждый вечер
прохаживаться по тротуару на углу Берк-стрит и Рассел-стрит и выкрикивать
слова морской команды, чувствуя себя, по-видимому, на мостике. Со мной он
всегда говорил о море и о кораблях, и я многое от него узнал.

Сегодня вечером он прошелся со мной по Берк-стрит, но когда я повернул
в направлении Суонстон-стрит, откуда доносились шум драки и крики, он
остановился,

- Надвигается буря! - произнес он напыщенным тоном, театрально взмахнув
рукой. - Да, парень, ветер крепчает, надо держать курс на гавань.

Он поднял голову и крикнул прохожим.

- Бросайте якорь, - и, обращаясь ко мне, произнес тихо: - Спокойной
ночи, паренек.

- Спокойной ночи, капитан.

Он ушел, а я прислонился к витрине, чтобы меня не сбили с ног бегущие
мимо люди; один из них подхватил на ходу встречную девушку и закружил ее с
такой силой, что она не сразу обрела равновесие, став на ноги. "О боже", -
воскликнула она, поравнявшись со мной. На лице ее застыли испуг и изумление.

- Скорей бегите домой, - посоветовал я ей.

- Я и пытаюсь это сделать, - сказала она и сердито добавила: - Вот ведь
скоты!

На мостовой парни и девушки принялись петь и танцевать. Девушки
перелетали от одного парня к другому. Парни бесстыдно хватали их и кружили,
так что юбки взлетали чуть ли не до пояса. Некоторые пронзительно,
истерически визжали.

На улице была сильная давка, и я боялся, что меня собьют с ног. Отойдя
в сторону, я прислонился к телефонной будке и стал наблюдать за
происходящим. В будке стояла женщина средних лет с острым носом и завитыми
волосами и тараторила в трубку.

- Тут очень душно, - говорила она, - в будке прямо дышать нечем... Да,
да... А что, Роберт уже приехал? Да, да... Это уж всегда так - уедет на
несколько дней, а кажется, что прошла целая вечность. - Она подергала за
крючок и продолжала: - Так шумно на улице... Вот теперь лучше слышно. Так я
говорю: кажется, что прошла целая вечность... Да, да, тут шумят какие-то
пьяницы. Невежи... Это просто ужасно... Куда мы только идем... В саду у нас
прекрасно. А ведь там была свалка, помните... Мы и сейчас находим старые
жестянки. Но Том говорит, что мы не даром потрудились, окупится вдвойне...
Да, я так думаю... А как мальчуган?.. Замечательно... А как родители ваши,
здоровы?.. Чудесно... Как приятно, что они так хорошо сохранились... И в
такие преклонные годы... Как Эдит? Великолепно... Учитель в ней души не
чает... Сейчас у нее экзамены. Она сдала уже два - один на отлично... Но
вообще с ней нелегко. Она в таком возрасте, когда родителям ничего не
говорят... Да, я знаю... Что?!! Не может быть!.. Ну я выбью это у ней из
головы... будьте уверены.

Поблизости от телефонной будки завязалась драка.

Послышалась брань мужчин. Визгливый женский голос тоже выкрикивал
ругательства.

Я вернулся в пансион и задержался в гостиной поговорить с мистером
Гулливером.

- В городе ожидаются беспорядки, - сказал он. - Посидите несколько
вечеров дома, нам не хотелось бы, чтобы с вами что-нибудь случилось. Ведь
вас так легко сбить с ног в давке.

И все же на следующий вечер я снова отправился в город; мне хотелось
своими глазами увидеть все, что творилось там. Хотя многие трамвайные
маршруты и железнодорожные линии не работали, улицы были полны народа.
Только это была не обычная толпа, в которой преобладала театральная публика
и запоздавшие покупатели. Теперь большинство составляли праздные зеваки,
явившиеся из городских предместий поглазеть на город, оказавшийся во власти
анархии. Особенно влекло их туда, откуда доносились шум и крики, возвещая о
драке. Они говорили, перебивая друг друга, спеша поделиться слухами.
"Кажется, сейчас будут громить магазин Майера".

Многие, с кем я встречался в этот вечер, выражали разочарование по
поводу того, что ничего страшного не происходит.

В толпе, грубо расталкивая встречных, шныряли решительного вида люди -
это были представители мельбурнского "дна", считавшие себя в эту ночь
хозяевами города.

Власти, предвидя всякого рода беспорядки, начали поспешно вербовать
желающих в специальные отряды констеблей. Среди добровольцев было немало
фермеров и молодых коммерсантов, не имевших представления о причинах
забастовки.

Я разговаривал с портовым рабочим, когда на Суон-стон-стрит вступил
отряд таких добровольцев; они сжимали дубинки и бросали настороженные
взгляды на враждебно настроенную толпу. Раздались брань и улюлюканье;
добровольцы, видя враждебность толпы, смущенно переглядывались, иные из них
вздрагивали и ежились, когда им в лицо бросали презрительное слово: скэб
{Штрейкбрехер. (Прим. перев.)}.

- У нас в порту во время последней забастовки тоже нашлись скэбы, -
сказал мой собеседник. - Не хочу оправдывать скэбов вообще, но среди них
попадаются и порядочные. Вот эти ребята, например, - они просто не понимают,
что делают, в этом их беда. Один малый у нас на верфи был штрейкбрехером, а
когда все кончилось, говорит мне: "Хорошо тебе, ты можешь смотреть людям в
глаза, - ты бастовал. А мне что остается - только умереть. Я бы отдал правую
руку, лишь бы не быть скэбом". Это его доподлинные слова. Жаль было его,
непутевого.

Я расстался со своим спутником и пошел на угол Флиндерс-стрит. Там у
здания вокзала, возле трамвайной остановки, толпа очистила часть улицы, и на
пустом пространстве образовалось нечто вроде арены.

В центре этой арены стояли два матроса, что-то кричавшие окружавшей их
толпе. Оба были пьяны и вызывали на поединок любого, кому "охота подраться".
Им казалось, что, поскольку они носят форму, к ним теперь перешла вся
ответственность за поддержание порядка и что отныне они обязаны защищать
некое отвлеченное понятие, которое они именовали "лояльностью".

- Лояльность он защищает! Как бы не так! - кричал какой-то скептик из
толпы.

- А ну, выходи, я тебя отделаю как бог черепаху, - вопил в ответ
матрос.

Он не особенно верил в воспитательную силу слова и отдавал предпочтение
физическому воздействию.