руками, все время смущавшийся и молчавший и только после водки несколько
оживившийся.
сухая, поэтому стать гондольером, как отец, он не мог. Сильвано очень этим
печалился, так как у Аугусто был хороший слух и низкий красивый голос,
который во много раз увеличивает чаевые гондольеров. Но что поделаешь,
рука сухая. А парню уже восемнадцать лет. Пытался петь в одном
ресторанчике на Рива Скьявони, но джазовые песенки у него не получаются, -
рассчитали. Учиться пению нет денег. Работает сейчас продавцом на мосту
Риальто - всякие там венецианские сувениры и безделушки. Все-таки хоть
какая-то, да работа.
чтобы тот пошел за гитарой и что-нибудь нам спел. Но Аугусто засмущался и
сказал, что на гитаре лопнула струна, а без гитары он петь не может.
с копной густых, черных, перевязанных красной ленточкой волос, и мне ее
представили как невесту Аугусто - Лючию. Тут Аугусто повеселел, они с
Лючией о чем-то, перебивая все время друг друга, бойко заговорили и вскоре
ушли, преувеличенно вежливо с нами простившись.
она хорошая, скромная, работящая, хозяйственная - работает на том же
мосту, в магазине открыток и альбомов с видами Венеции, - и через годик
можно было бы уже пожениться. А на что жить? Сам Сильвано с трудом сводит
концы с концами. Семья небольшая, но все-таки пять человек: он, жена, мать
жены - старая больная женщина, печень, почки и вообще восемьдесят лет. И
двое детей. Аугусто, правда, зарабатывает, а Джузеппе всего семь лет, в
этом году должен в школу пойти.
на гондоле своей он уже больше тридцати лет работает, а вот теперь на него
начали косо посматривать: туристы, особенно англичанки и американки, любят
гондольеров молодых, красивых, а он... Но тут он вспомнил молодость. Какой
он был парень! Когда ему было столько же, сколько теперь Аугусто, он
работал у одной богатой женщины, жены банкира. У тех был собственный
палаццо на Канале Гранде и две гондолы - его и ее - с коврами, подушками,
все как полагается. Банкир был стар, жена - молода. И Сильвано был молод.
Волосы у него были черные, кудрявые, зубы белые, и ходил он тогда в белой
рубахе с раскрытым воротом и в черных узких штанах, подпоясанных красным
поясом. Петь он не пел, голоса у него никогда не было, но зато... В общем,
хозяйка была им вполне довольна. Около года он у них проработал. Как сыр в
масле катался. А потом... Что ж, потом - обычная история. Богатым синьорам
быстро все надоедает. Появился Гульельмо - наглый, нахальный парень,
бывший матрос, на голову выше Сильвано. Вот его и рассчитали... Но зато
год пожил. Потом на заработанные деньги купил себе эту старушку гондолу,
отремонтировал ее и вот живет до сих пор. Ну, а потом женился, пошли
дети...
поясом и зубы у него были белые, а волосы черные, весь он как-то
преобразился, подтянулся, даже вроде помолодел. Глядя на него, смело можно
было поверить, что лет этак тридцать, даже двадцать тому назад он
довольно-таки бойко покорял женские сердца. Но когда рассказ дошел до
женитьбы и детей, он стал серьезен и даже грустен.
- Хороший сын - хорошо, плохой - плохо.
сам старик, по всему видно было, гордился им. Но выяснилось, что, кроме
Аугусто и Джузеппе, у него был еще один сын, старший, - Микеле.
пикколо, маленький, - хороший, хороший. Как анджело. Глазки - небо. И
волосы - тонкий-тонкий, золотой, до сих пор, - он коснулся плеча. -
Картинка, анджело! И добрый-добрый. Целовал много. Потом - больше, больше,
больше... - Сильвано встал и показал, каким большим стал Микеле, на голову
выше его. - Шестнадцать лет. Очень красивый, большой, и много-много
девочек.
"авангардистов" - молодежную фашистскую организацию. Тогда все, или почти
все, подростки состояли в "авангардистах" - иначе нельзя было, но Микеле
увлекся этим и в двадцать лет стал заправским фашистом. Ходил в черной
рубахе с черепом, чем-то там командовал, на всех наводил страх. Стал пить,
по ночам пропадал в ресторанах. Потом, в тридцать четвертом, отправился в
Абиссинию; вернулся оттуда весь в крестах и медалях. Повесил в комнате
громадный портрет Муссолини, стал приводить своих товарищей - наглых
крикунов, которые целый вечер пили вино, хвастались и распевали фашистские
песни. Дошло до того, что как-то вся эта пьяная компания, напившись,
пристала к Сильвано, чтобы он вступил в фашистскую партию - из-за него,
мол, Микеле не повышают в должности, - и когда он отказался, говоря, что в
политику никогда не вмешивался, они так избили его, что он до сих пор на
одно ухо не слышит.
долго что-то вырезывал на столе.
Командир батальона был. Бомба - тр-рах! - ничего не нашли. Нет могила... -
И, помолчав, добавил: - И не надо. Такой сын не надо могила.
фотографию Микеле. С небольшой, помятой от долгого ношения, потрескавшейся
карточки, сощурив глаза, смотрел на меня красивый белокурый парень с
маленькими черненькими усиками, в фашистской форме, весь украшенный
знаками отличия. Взгляд был веселый, тонкие губы чему-то улыбались. Рука
лежала на пистолете.
очень похож Микеле. Высокий, волос длинный, усы маленький, но белый. Валя.
Фамилия не помню. Конвой. Чай, хлеб, табак давала. Уши морозил,
перевязывала... А Микеле уши бил...
сына. И конвоира Валю поэтому полюбил. Не только потому, что тот ему чай и
хлеб давал и уши перевязывал, - он был лицом похож на его сына.
потом попросил у хозяина лист бумаги, аккуратно завернул бутылку и
запрятал ее в карман.
помнить!
венецианским гондольером, пятнадцать лет тому назад подвозившим на своей
кляче снаряды, один из которых, возможно, когда-нибудь пролетел и над моей
головой, а может быть, разорвался где-то совсем рядом и убил моего друга.
Говоря о Капри, я забыл рассказать о нашем визите к старому писателю
Эдвину Чекио, у которого мы просидели не меньше часа, и пили кофе, и
рассматривали книги, и слушали его воспоминания о Горьком, а потом сломя
голову мчались по запутанным каприйским уличкам, сбивая прохожих, боясь
опоздать на последний отходящий катер. Не рассказал я и о поездке в
Джендзано, где на улице встретился нам мэр города, который с увлечением
стал показывать "свои" владения, а потом завел в какое-то глубокое винное
подземелье и заставил пробовать вино из каждой бочки. Не рассказал и сотой
доли того, что хотелось бы рассказать о произведениях итальянского
искусства. О том, например, как стояли мы перед леонардовской "Тайной
вечерей" и я впервые подумал, что бог, вероятно, все-таки существует
где-то там, высоко, за облаками: американская бомба прямым попаданием
угодила в трапезную, где находится это величайшее произведение искусства,
разрушила все стены, а самой фрески даже не поцарапала.
внимательно и дружелюбно встречал нас, кто сопровождал в поездках по
стране, показывал города и музеи, кто заботился о том, чтобы нам везде
было удобно и весело, знакомил со страной, ее людьми и нравами, водил по
тратториям, кормил макаронами с сыром и сногсшибательными "бистекке
дьяболике", поил вином...
встреч не обошлась без него. Что поделаешь, такова уж судьба членов любой
делегации, особенно в этой стране, которая стоит на втором месте после
Испании по потреблению алкоголя, если верить данным Интернационального
бюро по борьбе с алкоголизмом, опубликованным в "Статистическом
ежегоднике" за 1936 год.
итальянцы, побывавшие у нас в Союзе). Блюда - одно вкуснее и аппетитнее
другого. И все так красиво, с таким изяществом приготовлено. Подвозят к
тебе столик на колесах, а на нем громадные, шевелящие клешнями омары или
трепещущая еще рыба... Вот эту, пожалуйста! И через минуту рыба уже перед
тобой. А за рыбой - мясо, за ним еще что-то, и еще, и фрукты, и сыр, а до
этого был еще суп, и ко всему вино...
Сертаков Виталий
Влодавец Леонид
Корнев Павел
Якубенко Николай
Корнев Павел
Конан-Дойль Артур