кипятком, другой прикоснулся к бумаге и, близоруко щурясь, стал читать
мелким почерком написанное на двух листках ученической тетради:
тягчайшее оскорбление, глубоко возмутившее нас, студентов Томского
университета. А потому:
в-пятых..."
конца.
чтобы правительство гарантировало физическую и нравственную
неприкосновенность личности, то есть чтобы каждый случай насилия над
массой студентов разбирался в общественных учреждениях и чтобы было ясно,
имела ли право полиция пустить в ход насилие или нет".
удовлетворены", отказаться от посещения лекций, клиник, практических
занятий и т.д.
такое - требуем? Разве нельзя написать более вежливо, допустим, очень
просим или даже лучше - ходатайствуем? Вежливость ведь не может повредить
делу, - хотел сказать Бурденко. Но сказал только:
Это мы еще можем дописать, доработать. У нас еще есть немного времени.
кармана носовой платок, чтобы обмотать ручку кружки: так будет ее лучше
нести.
Детка. - Я слышал вашу речь вчера. Бумага составлена, мне думается, во
многом в аспекте вашей речи...
были сейчас неприятны Бурденко. Однако, похоже, сию минуту затевалось
что-то еще не до конца понятное, но, пожалуй, еще более неприятное, чем
его речь, которую хотелось забыть.
чем-то, и взглянул на большие круглые часы в деревянной оправе, висевшие
над лестницей. - О, уже скоро девять, я опаздываю...
надеюсь, подпишете эту бумагу?
развернув веером несколько страниц. - И как вы понимаете, коллега, мы
просим подписи не у каждого встречного...
носовой платок.
толстые губы его пошевелила улыбка. - Может быть, вы, что, конечно,
уважительно - боитесь репрессий?
бумагу, - можно подписать карандашом?
говорится, не вырубишь топором.
плевательницу еще не совсем остывшую воду из кружки.
весь, так сказать, масштаб несчастий, которые почти немедленно постигли
его.
писавших эту сердитую бумагу и подписавших ее.
глядя тоже в бумагу, спросил смотритель, как будто он в первый раз вошел в
общежитие.
вам, это самое, выбираться отсюдова, так как вы, это самое, исключенные из
унирситета.
можешь заучить. Уни-вер-си-тет. Повтори по буквам.
мне главное, чтобы вы, это самое, освободили койку и помещение.
Устраивайте бунт где-нибудь, это самое, в других местах. И повторяйте хоть
по буквам, хоть по цифрам...
последний раз у себя на койке за изразцовой печкой. Впрочем, теперь это
было уже не "у себя".
послать. Хотя неизвестно, как он будет дальше жить. Ведь ему не будут
больше выплачивать пятьсот рублей стипендии.
ним, говорили, что такую стипендию, пожалуй, придется отрабатывать
где-нибудь в глухой тайге, где обитают в небольшом поселке десяток
казаков, священник и доктор, у которых нет иных развлечений, кроме
выпивки. И допиваются они в короткий срок до чертиков.
угрожают.
отрабатывать. Но работать он вынужден будет все-таки, кажется, в глухом,
медвежьем углу.
крошечный сибирский городок, куда ему дали направление в больницу. Может
быть, его примут там фельдшером.
было немедленно начинать работать, зарабатывать. Деньги подходили к концу.
здоров". А дяде Алексею, брату матери, священнику, отправил обстоятельное
письмо с туманным объяснением причин, понудивших его оставить университет
и двинуться на заработки в Нижнеудинск.
подходящих выражениях успокоит их, объяснив, что ничего страшного еще не
произошло. Николай здоров, работает, а не ходит по миру. Что же может быть
лучше?
друзей, но он не чувствовал себя одиноким, дружа как бы со всеми и ни с
кем в отдельности.
сердечных друзей с попутчиками, которые ведь могут вдруг сойти не на той
станции - раньше, чем вы задумали, или могут свернуть в сторону, куда вы
сами еще не собирались сворачивать. И вам, если это ваши в самом деле
сердечные друзья, - хочешь не хочешь - придется последовать за ними.
станции. Все поехали дальше, а он неожиданно сошел, неожиданно даже для
самого себя.
правительству подписала не одна сотня студентов. И, стало быть, не одному
Бурденко пришлось покинуть университет.
некоторым торжеством провожали на вокзале. И потом была сочинена об этом
студенческая песня с ироническим припевом:
особой остротой свое одиночество, свою неприкаянность, как он говорил
потом. Неужели он больше никому не нужен, неинтересен в этом городе?..
после той злополучной речи, - так горячо дышавший ему в лицо, встретившись
теперь с ним на мосту через Ушайку и потом у книжно-писчебумажного
магазина Макушина, не узнал его или сделал вид, что не узнал.
лабазов с деревянными навесами. Постоял у крутого грязного спуска к Томи.
Зашел в городской сад, где еще лежал серыми островками уже источенный
солнцем снег. Скоро здесь посыплют аллейки желтым крупнозернистым песком.
В деревянной раковине заиграет оркестр Добровольного пожарного общества, в
саду защелкает соловей - редчайшая для Сибири птица, которая, говорят,
здесь только, в этом саду, и обитает. А Бурденко уедет. Уедет от этого
красивого здания университета, от этих сосен, лиственниц, пахучего
кустарника, что почти окружают университет.
уложив свое имущество в объемистый фанерный чемодан и взвалив его на
плечо, "в целях экономии" пешком пошел на вокзал: каждый пятак теперь мог
снова оказаться до крайности необходим.
женщину и опять не сразу узнал Киру. Она кого-то ждала, кого-то
разыскивала глазами и выглядела растерянной, чтобы не сказать несчастной.
что-то такое сказать. Но что сказать?