вырывались из-под мягких усов капитана и ударялись о стены. Можно было
подумать, что по залу начинается ураган - так металось пламя свечей, - что
сейчас рухнут стены под давлением этого голоса, жаждущего простора, [196]
которого тут не было, ибо откуда ему быть в крепости, простору, откуда?
Можно было подумать, что это последний день света наступил внезапно - так
дрожало все и колебалось перед взором нашего героя, который и строчил, и
глядел, и мнение свое обдумывал, и ужасался, и ликовал вместе с поющим
капитаном. Воистину, милостивый государь, и, может быть, впервые в том
мрачном убежище отчаяние человеческое звенело с таким невообразимым
ликованием. И казалось, что нет у капитана рук, а только - крылья, сильные и
стремительные, и они несут его вместе с его ликованием по залу. Свечи горели
неизвестным огнем - зеленым, красным, синим, огонь был высок, по
светло-коричневым стенам раскинулись розовые фигуры, и то ли под
колеблющимся пламенем, то ли сами по себе они шевелились под музыку
капитана, изгибались, тянулись друг к другу...
посверкивали и цыганские глаза вращались все скорей да скорей; ведь все
вокруг были свои, и здесь можно было петь и даже надрываться, потому что
ужасы прошлого схлынули, и от песни, от ее чистоты, высоты, звонкости
зависело будущее...
кружилось, вертелось, взлетало, замирало и заново вспыхива[197] ло,
поддавшись этой песне, сперва медленно и враскачку, а после - стремительно
понеслось все по залу, задевая столы, опрокидывая свечи! Люди плясали за
спиной у неподвижного полковника, нелепо вскидывая руки, полузакрыв глаза,
словно подражали розовым фигурам на коричневых стенах, и все перемешивалось:
золото эполет и аксельбантов, серебро галунов и подсвечников, черные глаза и
красные щеки, малиновые портьеры и белые ладони, все, все.
грохотом повалились на свои места, и наш герой выпустил из потных пальцев
скомканное перо, похожее на задушенного птенца.
пагубные заблуждения злодейского своего общества и возвратившись к
обязанностям верных сынов отечества, конечно, не откажутся подтвердить мое
показание.
грусть.
- спросил генерал Чернышев. - Стало быть, вам, как истинному сыну отечества,
была забота раскрыть заговор и тем самым прервать его дальнейший
злонамеренный ход?
с детства...
- что вам показалось в сочинении, именуемом Русской Правдой, составленным
вашим бывшим полковым командиром? Действительно ли в нем уделялось место
гибели царствующего дома или речь шла только об упразднении существующего
порядка вещей?
свойственной ему живостью, - самое что ни на есть убийство, ваше
высокопревосходительство, самое что ни на есть злодейское, что и привело
меня в трепет и дало мне сил притворствовать на протяжении года, хотя я
притворству обучен не был... Убийство, ваше высокопревосходительство! Стал
бы я тревогу-то бить, кабы что другое?..
показалось, что тонкая его рука поднимается ладонью книзу... Он глянул на
Авросимова.
Разве есть теперь вам прощение?"
Бутурлин.
волны-то несут! Куда?"
спокойно покинул залу, а Павел Иванович уже сидел в своем кресле у стола,
опустив голову...
наконец своей сатанинской силы, и воротиться ненадолго к прелестной Амалии
Петровне, которую мы с вами оставили у полночного окна в ее квартире почти
двое суток назад. Неужели, спросите вы, она провела у того же окна двое
суток, не смея отойти от него и безуспешно борясь с бурей в своей душе? Не
знаю, да это меня и не интересует. Возможно, что она и покидала свой
печальный пост, предаваясь делам будничным и необходимым, а может быть, и
нет. Важно, что застали мы ее на том же месте, где покинул ее наш герой
после не совсем вразумительной беседы с нею. Я даже мог бы поверить в то,
что она не сомкнула глаз все это время, ибо в лице ее заметно потускнели
признаки очаровательной молодости и здоровья, и синие круги под глазами
придавали этому лицу вид отчаяния и невыразимой муки. [200]
виду, вы были бы поражены, поняв, какие тайные силы бушуют в этом хрупком и
утонченном молодом существе, какие океаны разлились, затопив жалкие
повседневные страсти, открыв простор страстям вечным и значительным.
выражаться в старинных сочинениях) глухо прозвенеть колокол в церкви Ивана
Предтечи, как дверь в гостиную, где пребывала Амалия Петровна, тихо
растворилась, и человек, лицо которого вы бы не смогли рассмотреть в
темноте, вошел и, поклонившись ей, остановился.
знала, что он войдет.
отчаяние: зачем они так его мучают? Уж сразу бы сделали, чего нужно...
ничему не учит. Мне кажется, что я одна все вижу, и сердце мое сжимается от
боли. С кем, с кем ни говорю, все настроены легко, праздно...
не лучше ли ему не запираться?.. Да вы присядьте.
раскрылось...
доверял, а они его выдают...
его плеча, и коснулась его кончиками пальцев.
да мы с вами теперь уже не можем сетовать... Уж так. Теперь нам с вами нужно
что-то предпринимать, чтобы добрые имена оградить от стра[202] даний. Я
слышу, будто кто-то велит мне это.
безрассудств. Он ночует у себя в полку, я знаю, как он там убивается и
плачет за любимого брата, как он там мечется меж братом и государем...
капитанишки этого! - И зашептала горячо: - Вот кабы умолить его покаяться,
чтоб взял обратно свои слова. Ах, он жестокий человек! Я бы готова была
унизиться, кабы верила, что он откажется от своих наветов... Нет, нет, он не
откажется...
злодейство!.. Ну что от него ждать, от капитанишки этого?.. Вот кабы графа
уломать... Вы бы его могли уломать? Нет, вы дитя...
станет.
дядюшки ва[203] шего остановился, да? Вот вы меня к нему и везите, друг мой,
везите...
кресла и столики, а он, вскочив, кинулся за нею следом, готовый служить
Мережковский Дмитрий
Никитин Юрий
Василенко Иван
Маккарти Кормак
Сертаков Виталий
Лондон Джек