Сознаюсь, что чем больше нового узнавал я, тем дальше раздвигались горизонты
зоологии, в сущности пока неизвестной для меня науки. Впервые я отчетливо
понял, что у знания нет и не может быть завершенности. Как нет и быть не
может конца у самой жизни.
проселок, так ловлю себя на мысли, что они-то и есть виновники нашей
разлуки, - по одной из них уехал ты.
тридцать учеников, и мы с ними начинаем говорить о грамоте, об их будущем, о
месте в жизни. Любопытные глазенки ребят загораются великим желанием
познания. И тогда я им читаю, и тогда они сами всматриваются в печатные
знаки, постигая таинство сложения звуков в слова и понятия. Ты бы слышал, с
какой душевной радостью Маша, Федя или Кланя впервые читают, запинаясь и
повторяя слова: "Встань поутру, не ленись, мылом вымойся, утрись, кто
растрепан, неумыт, тот собой людей смешит..." И я радуюсь вместе с ними, а
после уроков иду в дом, где живут те же Маша, Федя или Кланя, чтобы вместе с
родителями еще раз пережить эти приметы рождения человека сознательного.
хозяином Федором Ивановичем Крячко, у которого квартирую; читаю, вышиваю и
все думаю о тебе: что ты делаешь вот сейчас, где находишься, с кем говоришь?
Я даже разговариваю с тобой, придумываю за тебя слова и мысли.
избежать назойливого предложения известного тебе человека воспользоваться
его пролеткой, его хорошими конями.
Случается, по воскресеньям, иду к Софье Павловне, мы обедаем с твоими
славными стариками, и Михаил Николаевич обретает внимательных слушательниц,
коим он подробно повествует картины последних годов неистового Шамиля.
в обратном направлении. Опять виноваты дороги! Дороги-разлучницы. Дороги,
способные украсть даже надежду..."
услышал на лекциях, особенно подчеркнув удивление зоолога Шимкевича, когда
речь пошла о сохранении зубров. Она мне написала:
издавна считают, что охота, вообще уничтожение зверя и птицы - неважно, ради
пищи, ради удовольствия или как дань некоей первобытной страсти, - является
частью увлекательной жизни, азартом, без которого эта самая жизнь
обедняется. А тут вдруг какие-то служащие в Кубанской охоте ставят перед
собой прямо противоположную, очень странную на первый взгляд задачу:
сохранить зверей, прежде всего зубра, не допустить охоты на него! Есть
отчего удивиться!
Европы. Как бы там ни было, но твое согласие приложить свой труд ради
сохранения этого зверя вызывает во мне большую гордость. Благородное дело.
Судьбе угодно было познакомить меня с человеком, который стремится к
завидной цели: соблюсти для потомства реликтовых зверей. Стать хранителем
природного чуда. Знаешь, я горжусь тобой!
человеку (он все-таки навязался ко мне в гости, пришел на лабинскую
квартиру, и ни я, ни хозяева не могли воспрепятствовать этому визиту), так
вот, когда я рассказала об этом, он сощурил высокомерные глаза и произнес
сквозь зубы только одно слово: "Утопия". Слышал бы ты, с какой интонацией
произнес! Спорить с ним я не стала, это заняло бы много времени, а мне
хотелось, чтобы он скорее ушел.
надеясь, я читаю твои письма. И все-все вижу, а не только то малое, что
нахожу в строках. Вижу тебя, твое лицо, когда ты в аудитории, твое лицо над
книгой, твою улыбку в компании друзей. У вас в столице есть, должно быть,
фотографические мастерские. Ну конечно! Пришли, пожалуйста, свой снимок.
Пришли!"
встречи. Сто сорок дней. Уже наступил вьюжный февраль, за окнами тонко и
злобно поет ветер, бросает в стекло охапки снега. Сто семнадцать... Над
Петербургом все чаще проглядывает солнце, и тогда все в блеске: улицы, окна,
шпили, памятники, сама Нева. Весна, сотканная из света. Сто три дня...
Наконец менее ста!
Внимательные мои шефы подбирают для меня литературу таким образом, чтобы я
усваивал курс науки, как он подается для университетских студентов-зоологов.
Учеба в Лесном институте идет своим чередом, здесь особенных трудностей нет.
дней". Когда она отвечает, то приписывает: "Осталось восемьдесят семь и еще
дорога до Псебая..."
Три, пять, девять дней. Нет и нет. Я посылаю домой депешу, полную тревоги.
Такое же послание идет в адрес тети Эмилии. Молчание, тем более непонятное,
что последнее письмо Дануты дышало бодростью, было веселое, до краев
наполненное нежностью и надеждой.
приемлемую версию, мы обсуждаем ее и отвергаем. Что-то случилось. Но что?!
не могу.
чреват последствиями, но я утешаю себя мыслью, что поездка займет от силы
две недели. Кроме того, я ведь могу заниматься в вагоне поезда, и вообще...
Хотя, если быть правдивым, мне и здесь теперь не до занятий, не то что в
поезде. Проклятый есаул не выходит из головы!
не без подозрительности. Тут же придуманная болезнь родителей смягчает его.
Отпуск мне дается с многочисленными оговорками и предупреждениями.
Озабоченный, нетерпеливый, мчусь к себе в пансионат, чтобы успеть на вокзал
к поезду.
пахнет весной. Растрепанные галки усаживаются на голых липах сквера. Воздух
прозрачен и чист. Мягко стучат подковы рысаков по деревянной брусчатке
Невского. Слышится смех. От всего этого моя тоска еще беспросветней. Ну что,
что там случилось? Больна? Или такое совсем уж невероятное, как ее
неожиданное замужество? Неужели Улагай все-таки перешел мне дорогу?
останавливаюсь, оглушенный. Иного слова и не придумать. Саша Кухаревич чинно
восседает на своем постоянном месте у окна, а через стол от него, там, где
обычно работаю я, сидит... Данута.
силу, как-то неестественно смеется. Затем губы ее горестно вздрагивают.
Данута делает несколько шагов ко мне и с плачем падает на грудь.
сказать и слова. Да и как, что скажешь, когда она плачет?..
подходит к нам. - Андрей, это нервный срыв. От радости. Для горьких слез нет
ни малейших оснований, она успела все мне рассказать. Садитесь, друзья
хорошие, рядком да потолкуйте ладком... Я, пожалуй, удалюсь, а вы тут с
глазу на глаз.
улыбка. Кончиками пальцев она вытерла мокрые щеки. И поцеловала меня мокрыми
солеными губами.
выхода. И вот приехала.
всматриваюсь, боюсь, как бы не растаяла подобно призраку. Но она -
реальность, теплая, живая. Она не исчезает. Только сейчас я начинаю замечать
в ее глазах признаки усталости и страдания. В них растерянность, даже
тревога. Или обида? Чуть-чуть опущены краешки рта, движения нерешительные,
состояние какой-то неуверенности. Как все это не похоже на смелую, веселую,
работящую псебайскую Дануту!
исподтишка начинает рассматривать нашу комнату, но взгляда моего избегает.
Сейчас она расскажет... Я никак не могу понять ее внезапного приезда.
Впрочем, чего же тут непонятного? И я смело говорю:
неразлучны. Господи, как же я не сообразил сразу! Радость-то какая!
Обручальные кольца сверкнули перед моими глазами.
письмах я о многом умалчивала.
оптимизм.