подчиненными и слабыми.
оглушает, громом и молнией? Нет, косыми взглядами и шепотом
оговора. В ней все подвох и двусмысленность. Отдельная нитка,
как паутинка, потянул -- и нет ее, а попробуй выбраться из
сети -- только больше запутаешься.
16
это отличалось? Она вступила на путь софизмов. Но иногда тоска
без исхода охватывала ее.
может продолжаться. Подумай, что я с тобой сделал. Ты катишься
по наклонной плоскости. Давай откроемся матери. Я женюсь на
тебе".
соглашалась. Но все это были одни фразы, и Лара даже не
слушала этих трагических пустозвонных слов.
кабинеты этого ужасного ресторана, где лакеи и закусывающие
провожали ее взглядами и как бы раздевали. И она только
спрашивала себя: разве когда любят, унижают?
левый бок с плечом и правая ступни. Из левого соска у неЈ
растет пучок травы, а на земле поют "Черные очи да белая
грудь" и "Не велят Маше за реченьку ходить".
17
для того, чтобы вынести жизнь, требовалось, чтобы она шла в
сопровождении некоторой внутренней музыки. Такую музыку нельзя
было сочинять для каждого раза самой. Этой музыкой было слово
Божие о жизни, и плакать над ним Лара ходила в церковь.
Катерины из "Грозы", она пошла помолиться с таким чувством,
что вот теперь земля расступится под ней и обрушатся церковные
своды. И поделом. И всему будет конец. Жаль только, что она
взяла с собой Олю Демину, эту трещотку.
Который читает.
Замолчи. Не мешай мне, пожалуйста.
моя, Господа, и вся внутренняя моя имя святое Его".
сбились молящиеся. Церковь была новой стройки. Нерасцвеченное
стекло оконницы ничем не скрашивало серого заснеженного
переулка и прохожих и проезжих, которые по нему сновали. У
этого окна стоял церковный староста и громко на всю церковь,
не обращая внимания на службу, вразумлял какую-то глуховатую
юродивую оборванку, и его голос был того же казенного
будничного образца, как окно и переулок.
медяками шла к двери за свечками для себя и Оли и так же
осторожно, чтобы никого не толкнуть, возвращалась назад, Пров
Афанасьевич успел отбарабанить девять блаженств, как вещь, и
без него всем хорошо известную.
и жаждущие правды...
говорит: завидна участь растоптанных. Им есть что рассказать о
себе. У них все впереди. Так он считал. Это Христово мнение.
18
нескольких шагах от них на Тверской строили баррикаду. Ее было
видно из окна гостиной. С их двора таскали туда ведрами воду и
обливали баррикаду, чтобы связать ледяной броней камни и лом,
из которых она состояла.
вроде врачебного или питательного пункта.
Ника Дудоров, приятель Нади, у которой Лара с ним
познакомилась. Он был Лариного десятка -- прямой, гордый и
неразговорчивый. Он был похож на Лару и не был ей интересен.
бабушки Оли Деминой. Бывая у Марфы Гавриловны, Лара стала
замечать, какое действие она производит на мальчика. Паша
Антипов был так еще младенчески прост, что не скрывал
блаженства, которое доставляли ему ее посещения, словно Лара
была какая-нибудь березовая роща в каникулярное время с чистою
травою и облаками, и можно было беспрепятственно выражать свой
телячий восторг по ее поводу, не боясь, что за это засмеют.
бессознательно стала этим пользоваться. Впрочем, более
серьезным приручением мягкого и податливого характера она
занялась через несколько лет, в гораздо более позднюю пору
своей дружбы с ним, когда Патуля уже знал, что любит ее без
памяти и что в жизни ему нет больше отступления.
войну, притом в такую, за участие в которой вешали и ссылали.
Но концы башлыков были у них завязаны сзади такими узлами, что
это обличало в них детей и обнаруживало, что у них есть еще
папы и мамы. Лара смотрела на них, как большая на маленьких.
Налет невинности лежал на их опасных забавах. Тот же отпечаток
сообщался от них всему остальному. Морозному вечеру, поросшему
таким косматым инеем, что вследствие густоты он казался не
белым, а черным. Синему двору. Дому напротив, где скрывались
мальчики. И главное, главное -- револьверным выстрелам, все
время щелкавшим оттуда. "Мальчики стреляют", -- думала Лара.
Она думала так не о Нике и Патуле, но обо всем стрелявшем
городе. "Хорошие, честные мальчики, -- думала она. -- Хорошие,
оттого и стреляют".
19
их дом в опасности. О переходе куда-нибудь к знакомым в другую
часть Москвы поздно было думать, их район был оцеплен. Надо
было приискать угол поближе, внутри круга. Вспомнили о
"Черногории".
Многие оказались в их положении. По старой памяти их обещали
устроить в бельевой.
внимание чемоданами, и стали со дня на день откладывать
переход в гостиницу.
до последнего времени продолжали работать, несмотря на
забастовку. Но вот как-то в холодные, скучные сумерки с улицы
позвонили. Вошел кто-то с претензиями и упреками. На парадное
потребовали хозяйку. В переднюю унимать страсти вышла Фаина
Силантьевна.
очереди стала всех представлять вошедшему.
неуклюже и ушел, о чем-то уговорившись с Фетисовой.
вскидывать руки над головами, продевая их в рукава тесных
шубеек.
расплакалась.
нет, мы очень вами благодарны. Да ведь разговор не об вас и об
нас. Так теперь у всех, весь свет. А нешто супротив него
возможно?
Силантьевна, шепнувшая на прощание хозяйке, что инсценирует
эту стачку для пользы владелицы и заведения. А та не
унималась.
ошибаться в людях! Эта девчонка, на которую я потратила