Чтение 25–й страницы книги ~Нечистая сила~

холодненькой... Водичка, она вить от бога дана!

Восторгов сначала представил Распутина в ЦК своей партии - уже в
долгополой сибирке из сукна, в скрипучих сапогах, а подол новой его рубахи
был расшит петушками и коромыслами. В окружении господ, которые глядели
строго, закрикивая вопросами на разные темы, далекие от мужицкого понимания,
Распутин прибег к маскировке. Демонстративно, с показной неприязнью
отмахивал от себя дым папирос, отвечал с кряканьем, словно дрова колол:

- Все от бога... и говорить неча! Спаси нас помилуй... это уж так! Оно
конешно... без бога-то и чирей не вскочит!

Когда смотрины будущего агитатора закончились, Распутина без церемоний
выставили за дверь. Присяжный поверенный Булацель строгим тоном юриста
назидательно выговорил Восторгову:

- Не понимаю, Иоанн Иоанныч, на кой черт вам нужно было тащить его из
Сибири, если подобных жуков можно набрать сколько угодно на любой трамвайной
остановке в той же Москве?

- Но он же оригинален, - защищался Восторгов. - А вы, господа, уж
простите, оторвались от народа. Вам не понять всей черноземной
непосредственности Распутина.

- Послушайте! - возмутился Булацель, вскакивая. - Я же ведь адвокат, а мы
умеем проникать в любую душу. Распутин самый обычный подонок, каких немало в
той среде народного вакуума, что всегда возникает между пролетариатом и
крестьянством. Я наблюдал за ним! Отвратный, гадкий и мерзкий тип... И этого
прохиндея вы хотите сделать агитатором для наших народных чайных?..

Черная сотня единодушно отрыгнула Распутина, как дурной перегар после
тяжелого похмелья. Но зато в Гришку хватко вцепился, будто клещ в паршивую
собаку, протоиерей Восторгов.

- Вот что, Григорий! Скрывать не стану - не показался ты нашим. А виноват
сам... Что ты заладил словно дьячок над покойником: никто как бог, на все
воля божия... Обложил бы их всех по матери - вот и постигли бы они твою
черноземную силушку...

Гришка понял, что с богом он перегнул палку. Бог, конечно, сила решающая,
но ведь и черта забывать не следует. Слушая ругань протоиерея, оглядывал
свои новехонькие сапоги; его волновал вопрос: "Неужто сдерет их с меня? Или
забудет?"

- Ладно! - помягчал голос Восторгова. - Не в лоб, так по лбу, а мы своего
добьемся... Вникай! Есть в Питере одна барыня. Из очень знатной фамилии. И к
царю, и в Синод вхожая. Она тебя знает. С моих же слов. Я ей писал. Но
сначала я тебя по Москве покатаю. Если и здесь не покажешься, тогда... Сам
не маленький, должен понять, что возиться с тобою напрасно не стану!

Распутин всю эту ночь провел в молельне протоиерея. Там он плакал.

Вскрикивал. Истово отпускал поклоны до полу.

- Во псих! - крутился в постели Восторгов. - Так лбом барабанит, что
соседи снизу могут прийти... И не поймешь, с кем я связался: то ли мазурик,
то ли и впрямь святой...

2. САЛОННАЯ ЖИЗНЬ

Восторгов немало поломал голову - под каким соусом подавать Распутина в
свете? Быть юродствующим во Христе, славильщиком бога - нельзя, ибо таких
придурней уже полнымполна коробушка. Быть прилизанным и робким "сыном
народа", взыскующим у господ истины, - тоже нежелательно, ибо в этом случае
не Распутина будут слушать, а он сам обязан внимать с разинутым ртом.
Восторгов же, ради предбудущих выгод своей карьеры, ставил на Гришку многое
и текущих расходов не жалел. Из кошелька выдернул две "катеринки", велел их
в Покровское отправить. Пичкал Распутина лекциями, совал ему для прочтения
свои брошюрки. Тот мусолил страницы, читал по складам, докладывая:

- От энтелева до сентелева... всю чекалдыкнул.

- А что-нибудь ты понял?

- Не!

Наконец главное решение было принято.

- Вот что, Гришуня, - объявил Восторгов однажды. - Тебе надо быть таким
козырем, какой есть, и больше не мудрить. Сила твоя в хамстве твоем.

Не притворяйся. А самобытность всегда блюди!

У подъезда дома их уже поджидал рысак под попоной.

- Едем к княгине Кантакузиной, графине Сперанской. Распутин уселся в
пролетку, скромно подобрал ноги.

- А к какой сначала? К графине или к княгине?

- Серость! Одна тетка, но фамилия у нее двойная... Распутин уразумел:
сила его в городе - сила первого на деревне. Пускай господа во фраках не
сморкаются в скатерть, а ему можно. Правда, поначалу никак не удавалось
обрести верную тональность речи в общении с господами. Гришка чаще
отмалчивался, чутко слушая других, а если ронял слова, то они были увесисты,
осторожны. Восторгов, отличный дрессировщик, тщательно оберегал его
природную неотесанность, критиковал после визитов:

- Ох, не понравился ты мне сей день! Колода гнилая в лесу, и та живее
тебя... Зачем умничаешь? Треснул бы ты княгинюшку под ее двойную фамилию,
чтобы она волчком закружилась, стерва. Разве такую язву проймешь словом
божиим? И не старайся.

Гришка запускал пальцы в бороду, соглашался:

- Это уж так. Баба есть баба, хоть ты ее в сахар или в навоз сажай...

Оно верно - тута еще не все у нас продумано.

Кажется, не сговариваясь, они уже составили единый альянс, и оба мерзавца
работали друг на друга, как шестеренки в одной машине. Скоро в московских
салонах заговорили о Распутине, а стареющая львица Нарышкина первой и
оценила его.

- Этот лемюжик весьма забавен. Говорите, что он от святости? Вряд ли,
голубушка. В двадцатом веке какие же праведники? Но зато какая сочная грязь
у него под ногтями... Каюсь, что от глаз его не оторваться мне. Ооо, и
еще... еще аромат!

Не удивительно, что после Ралле с Брокаром, после Коти с Убиганом запах
нечистого тела может показаться новым сортом духов последней моды.

Парфюмерами уже издавна примечено на опыте, что самое тончайшее
благовоние ближе всего соприкасается с настоящим зловонием. Тем временем
Восторгов подарил Гришке тетрадку, карандашик и перочинный ножичек в
нарядном футляре.

Зная, что малограмотные люди лучше постигают смысл, если записывают
сказанное, протоиерей внушал ему: "Пиши, Гришуня, пусть и коряво, но ты
пиши..." При этом он усиленно прививал ему свои кромешные взгляды. А
перочинный ножичек до того полюбился Распутину, что он с ним более не
расставался, нося его в кармане штанов, и скоро этому ножичку предстоит
сыграть свою роль...

Московская тренировка закончилась!

- Поехали дальше, - объявил Восторгов.

На вокзале он взгромоздил на Распутина, как на ишака, два громадных
фибровых чемодана со своим барахлом; вспотевший Гришка усердно, весь в
кислом мыле, тащил их через толпу, боясь потерять попа, ловко шнырявшего
средь публики. Громыхая кладью, Распутин вперся в вагон и даже ошалел: всюду
зеркала, диваны под плюшем, а в отдельной кабине - раковина с унитазом, все
фаянсовое, сверкает стеклом и никелем.

- Вот это горшок! - поразился Гришка. - И до чего ж чистый. Эх, на
деревню б такой: Парашка моя в нем бы тесто месила.

- Привыкай к первому классу, - подмигнул Восторгов. - Закинь чемоданчики
на верхнюю полочку... так! Теперь пальтишко мое повесь... так!

Не хочу я рук пачкать - сними галошики с меня... молодец. Поставь их в
уголочек... так. Садись. Поехали!

Брякнул третий звонок, и состав потянуло в столицу империи, тяжело и
медленно, словно тонущий корабль в мрачную бездну. А в соседнем купе, как
выяснилось, разместился со служкою саратовский епископ Гермоген - птица
столь важная, что Распутин даже оторопел от такого соседства. Выглянув из
купе, он видел, как служка епископа, молодая и румяная монашка с длинными
волосами цвета бронзы, застилает для Гермогена постель.

- Никак девка при нем в рясе? - спросил Распутин. Восторгов, хихикнув,
отвечал тишком:

- Да не девка, а парень такой... Гермоген-то у нас, бедненький, содомским
грехом страдает. Имел от этого уже кучу разных неприятностей (В описываемое
нами время И. И. Восторгов сам находился под судом за растление девочек в
Ставропольской гимназии: хорошая компания собралась в одном купе - под стать
Гришке Распутину!). Но уж больно сильны покровители у владыки саратовского.
Гермоген, как и я, тоже союзник. Я ему о тебе сказывал. Сейчас заявится. Он
мужик простой. Не стесняйся...

Брюшком вперед, осеняя купе бликами алмазного распятия, вошел Гермоген -
плотный, сытый, игривый, пахло от него дамскими духами. Ни с того ни с сего,
даже не сказав "Здрасьте!", он, мальчишничая, треснул Распутина щелчком по
носу:

- Ну и нос! На троих рос, а тебе достался...

Гришка на всякий случай примолк, боясь, как бы не обидели. Жался на
плюше, словно бедный родственник на богатых именинах. Завидушными глазами
смотрел он, как духовные побратимы-черносотенцы тащат на столик снедь
разную. Гермоген до локтей закатал рукава рясы, обнажились сильные белые
руки. Он крутил штопором, выдергивая из бутылок пробку за пробкой, только -
шпок да шпок! Между прочим, епископ вел дружелюбный разговор:

- Ты - Григорий Ефимыч, а я в мирской жизни звался Григорием Ефремычем...
тезки! Ну, как? Не боишься, что отец Иоанн, разбойник, завезет за темные
леса, где и слопает за милую душу? Небось хвост-то промеж ног зажал?
Трясется он у тебя, чай?

Распутин, решив не пить, отвечал обстоятельно:

- Да уж не каторжники вы какие. Даст бог, и не пырнете ножиком по
дороге... Чего трястись-то мне? А выпить ему ужасно хотелось. Но крепился.

- Не искушайте мя, - говорил обдуманно. - Нонеча я должон гореть чисто и
свято, быдто свеча воску ярого...