Чтение 25–й страницы книги ~Корабль дураков~

воспитанного юноши (несомненно, обманчивая). Светло-серая рубашка на нем
совершенно свежая, но белый полотняный костюм пора бы отдать в стирку.

На молодой женщине бесформенное, некрашеной рогожки платье с поясом, но
без рукавов, мешок мешком. Лицо бледное и чересчур худощавое, глубоко
посаженные глаза, острый подбородок - она смахивает на ведьму. Но глаза
светлые, довольно красивые, черные волосы причесаны просто, на прямой
пробор, - судя по всему, она из этих молодых, передовых и эмансипированных,
богема. Оба умолкли, и фрау Риттерсдорф заметила, что, когда они молчат, у
него лицо угрюмое, а у женщины - нетерпеливое. Но вдруг оба вскинули головы,
дружно рассмеялись, и лица у обоих преобразились - веселые, добродушные,
немножко шалые. Фрау Риттерсдорф невольно улыбнулась, услышав этот славный,
звонкий смех, такой молодой и счастливый, - и они заметили ее улыбку. И,
словно отрезвленные, равнодушно отвернулись от нее.

Но она видела достаточно, чтобы убедиться: это странная, необычная
пара, что-то в них есть непонятное и очень неприятное. С такими попутчиками
она отнюдь не намерена заводить знакомство. Она вернулась к своему шезлонгу,
старательно расправила юбку на коленях, откинулась назад (ей очень не
хватало мягкой подушечки) и достала записную книжку.

У фрау Риттерсдорф была плохая память и притом страсть записывать до
малейших мелочей все, что случилось с нею за день - даже если она
неосторожно проглотила ложку чересчур горячего супа или забыла наклеить
марку на письмо, - перемежая такие вот подробности философическими
замечаниями, наблюдениями, воспоминаниями и размышлениями. Долгие годы она
краткими заметками, выведенными мелким, четким почерком, заполняла одну
записную книжку за другой, а исписанные аккуратно прятала и никогда в них
больше не заглядывала. И сейчас, встряхнув самопишущую ручку с золотым
ободком, она принялась писать по-английски:

"У этих молодых американцев престранная манера, они всегда называют
друг друга полностью по имени и по фамилии - кажется, никаких других
формальностей они между собой не соблюдают, и выходит это у них очень gauche
{Неловко, неестественно (франц.).}, а может быть, это для них единственный
способ обратить на себя внимание. В их поведении и одежде чувствуется
какая-то нравственная неустойчивость - не могу определить и описать точнее.
От них исходит некий неуловимый душок. А имена у них даже красивые, хотя
звучат немного сентиментально: Дженни-Ангел - на самом деле, наверно, Джейн,
по-немецки, наверно, было бы куда лучше - Иоганна, - и Дэвид-Лапочка. Это,
по-моему, очень распространенная у американцев фамилия и в то же время
ласковое обращение, среди холодных чопорных англичан оно встречается гораздо
реже... по совести сказать, семь долгих лет в Англии были для меня каторгой,
и я так и не привыкла к их манере разговаривать. Разумеется, английским я
овладела в совершенстве, еще когда училась в Мюнхене, привыкла слышать
отличное произношение, и английская небрежная речь после этого казалась мне
очень грубой. Ох уж эти горькие годы изгнания! Ох уж эти ужасные, двуличные
маленькие англичане! Мне так и не удалось добиться их привязанности, и они
совершенно не способны выучиться немецкому... Что до американцев, они даже
свой язык изучают просто фонетически, "по слуху", как они выражаются, потому
что терпеть не могут читать... В какой-то мере это даже любопытно".

Перечитав написанное, фрау Риттерсдорф решила, что такие тонкие
наблюдения жаль оставлять втуне - она вставит их в письмо к своей лучшей
приятельнице, подруге далеких школьных лет, Софи Бисмарк - Софи из очень
знатной семьи, несчастлива в замужестве, живет в Мюнхене и поистине утопает
в роскоши. У глупенькой Софи голова кругом пойдет, она-то никогда не
блистала умом, нелегко ей будет уследить за блистательными рассуждениями
школьной подруги. И фрау Риттерсдорф сделала на полях пометку: "Fur liebe
Sophie {Для милой Софи (нем.).}, перевести на случай, если она уже забыла
английский", положила записную книжку в свою большую плоскую сумку и
отправилась на обычную прогулку: девять кругов по палубе. Моцион
предохраняет от морской болезни, полезен для печени, повышает аппетит,
короче говоря - прекрасная вещь, хоть и скучная; а могучий океан, катящий из
края в край свои валы, наводит на возвышенные мысли.

Всему этому научил фрау Риттерсдорф ее дорогой супруг. Он был человек
необычайно деятельный и непоколебимо верил (как же он был прав!), что без
прочного здоровья нет прочных нравственных устоев. Сколько раз, когда они
пересекали Ла-Манш, он буквально силой таскал ее взад и вперед по палубе в
самую мерзкую погоду (он даже радовался мерзкой погоде как приятнейшему
испытанию бодрости и мужества), и приходилось хвататься за что попало, чтобы
удержаться на ногах и не захлебнуться, и не смыло бы волной. И конечно же,
сейчас ее дорогой Отто, олицетворение мужества, павший в расцвете сил и
красоты в битве под Ипром, одобрительно смотрит с безмятежно синих небес,
как его добродетельная, послушная Наннерль круг за кругом прогуливается по
палубе - и притом одна, Отто, одна! - ради своего здоровья, как этого желал
бы он. На седьмом круге она почувствовала, что больше не в силах шагу
ступить на высоченных трехдюймовых каблуках, присела на ручку своего
шезлонга и опять достала записную книжку. "Если эти молодые американцы не
женаты, им следовало бы пожениться. Но в этой ужасной стране все отношения,
особенно между мужчинами и женщинами, настолько извращены, что невозможно
подходить к ним с мерками истинной цивилизации".

Фрау Риттерсдорф перечитала запись и решила, что это ее недостойно. Где
же тем временем блуждали ее мысли? Она жирно зачеркнула весь абзац и
надписала сверху:

"Божественная погода, хотя, пожалуй, чересчур жарко, чудесная прогулка,
свежее дыхание моря овевает мое лицо, думаю о моем дорогом Отто и о
блаженных днях нашего счастливого, но слишком недолгого супружества.

R. I. Р. {Да почиет в мире (лат.).}, августа года".

И добродетельно отправилась совершить еще два круга (не мелочь ли -
боль в ногах перед блаженным сознанием, что ты верна своему Отто?), держа в
руках раскрытый дневник, точно молитвенник. Навстречу ей попались
новобрачные - они тоже прогуливались, взявшись за руки и слегка ими
покачивая на ходу, оба во всем белом и очень красивые; и они казались на
удивленье свежими и беззаботными, а ведь это начало медового месяца. Но
когда пара приблизилась, фрау Риттерсдорф заметила, что хоть лицо у
новобрачной безмятежное, она бледновата, а под глазами темные круги - может
быть, ей нездоровится? Что ж, так и надо, одобрительно подумала сия
многоопытная матрона. Очень подозрительны молодые жены, чей облик и манеры
после свадьбы нисколько не меняются. Как ни счастлива ты в новом своем
качестве, а все-таки переход от девичества к испытаниям и тяготам брака
Даром не дается. Что ни говорите, а нет розы без шипов. Фрау Риттерсдорф еще
поразмыслила и решила, что мысль ее сворачивает на запретный путь. "Даже в
самых пылких объятиях мужа чистая женщина не позволит себе нечистых мыслей",
- не раз наставлял ее покойный Отто. Сурово сказано, но, без сомнения,
справедливо. И она решительно обратилась умом к предметам более возвышенным,
снова отложив память об Отто в пеструю сокровищницу священного прошлого.

Ранним прохладным утром, когда между небом и океаном разлилась
прозрачная голубизна, Дженни выпила на палубе кофе и принялась делать
наброски пером: похожий на смирное привидение с распростертыми руками
парусиновый навес над зарешеченным люком, под которым помещается "столовая"
пассажиров третьего класса; тяжеловесно разлегшийся на брюхе пес Детка - он,
видимо, поправляется после морской болезни; Эльза, соседка по каюте (Дженни
рисовала ее по памяти), причесывается, подняв большие, полные руки; матрос
несет ведро с водой; украдкой огляделась и наскоро набросала силуэт Глокена
- удивительное уродство, в нем даже есть своеобразная гармония. Дженни
чувствовала себя свободно и легко, ее маленькое складное тело почти не
доставляло ей хлопот, разве что по любви изголодалось, и она лениво подумала
- каково-то существовать в таком уродливом туловище, как у Глокена. Эта
мысль ужаснула ее, она вздрогнула, уронила самопишущую ручку, едва не
задохнулась в безумном, слепом страхе, как когда-то ребенком, когда бабушка
заперла ее в стенной шкаф, тесный, точно гроб. Крепко зажмурилась, а когда
опять открыла глаза, перед нею пошли радужные круги - и из яркого радужного
сияния к ней размашисто, но не без изящества шагнул Вильгельм Фрейтаг и
протянул упавшую ручку.

Он остановился перед нею, с виду такой жизнерадостный и приветливый,
выслушал благодарность и ждал, не предложит ли она ему сесть. Она подвинула
ноги, давая ему место на подножке шезлонга.

- А я не помешаю вашим занятиям? - спросил он.

- Это так, от нечего делать, - сказала Дженни. - Вроде пасьянса.
Предпочитаю немножко поболтать.

Наклонилась к нему и вновь ощутила, как вечная досада, горечь и грусть,
что одолевают ее, едва она останется одна, мгновенно рассеиваются от звука
голосов, от близости людей - даже если люди эти ей безразличны и слова их
ничего не значат. Этого малого избаловали женщины, подумалось ей, он слишком
уверен, что неотразим, - а впрочем, в обществе человека, у которого нет
особых забот и неприятностей, можно бы, пожалуй, отдохнуть, уж очень тяжело
даются отношения с Дэвидом.

Фрейтаг рад был посплетничать и весело рассказал ей, что на пароходе
есть таинственный пассажир, самый настоящий политический изгнанник, по
слухам высланный с Кубы в связи со студенческими волнениями, из-за которых
закрыли тамошний университет. Этого человека держат взаперти в каюте, а
потом высадят в городе Санта-Крус-де-Тенерифе.

- В цепях, надо думать, - сказала Дженни. - А что он натворил?

- Собственно говоря, это женщина.

- А не все ли равно?

- Надеюсь, что нет, - сказал Фрейтаг. - И ко всему она испанская
графиня, а нашему капитану, скажу я вам, это очень даже не все равно. Он
всем приказал окружить ее величайшим вниманием и всякий раз самолично
посылает узнать, не надо ли ей чего. Нет, нашей узнице живется неплохо. У
нее отдельная роскошная каюта на верхней палубе - я и сам хотел такую
получить, да не вышло!

- На таких условиях я тоже не прочь бы стать узницей, - сказала Дженни.