Чтение 25–й страницы книги ~Солдат и мальчик~

себя, для других, из первобытности вывел? Жил бы Васька как гад, болотный,
ползал да пресмыкался и считал бы, что это и есть настоящая жизнь... А
теперь...

Последний раз, без всякой, впрочем, надежды, оглянулся Васька, двинулся
в сторону школы. Не потому, что вспомнил об уроках, ему было безразлично
куда идти.

- А-а! Сморчок! Вот так встреча!

Две фигуры посреди тропинки.

Вытаращился Васька, глядит оторопело. Никак не сообразит, отчего встали
поперек пути напыжившийся Витька, а с ним долговязый хмырь.

Ноги расставили, как фашисты в карауле, прищурились в упор на Ваську.
Долговязый сплевывает через губу, во рту фикса блестит. Блатяга, у них фикса
высший шик.

Вот когда Васька сообразил, что никакая это не встреча, караулили его.
Хоть бы один Витька, а то блатягу захватил на голову выше себя. Где-то
Васьха его видел? Но где? Вспомнился день кражи и долговязый, ударившийся
ногой об дерево... Конечно, он.

- Что скажешь? - шепелявит Витька.

Вдвоем он сильный. Подражает блатяге, сплевывает через губу. Его слюна
повисает на воротнике. Не торопясь он вытирает его рукавом, цедит сквозь
зубы:

- Прро-дажна-я тварь!

- Я не тварь! - вскидывается Васька, отступая назад.

Он уже понимает, что удрать не удастся. Нужно так встать, чтобы не
зашли со спины. Еще шаг, и он уперся в дерево. Напружинился, хочет угадать,
кто первый из этих двух ударит.

У блатяги руки в карманах, держится позади. Стоит свободно, не
суетится, понимает, что Васька у них в руках. Витьке дает инициативу, пусть,
мол, натешится, отведет душу. А я успею...

Витька лезет, надрывается, хочет доказать, что он сам шишка на ровном
месте. Запугал блатягой жертву, голыми руками норовит взять. Отпора не
ожидает.

Сообразил это Васька, молниеносно сунул головой противнику в нос. Тот
лишь охнул, стал ловить воздух руками, падая, потащил Ваську за собой.

Оба покатились по сухой траве. Пыхтят, руками, ногами шуруют. То один
сверху, то другой.

Витька пересилил. Уперся коленкой в грудь лежащего, замолотил кулаками
по голове.

Васька шею втянул, закрыл лицо руками.

Голова как чужая, как тот старшинский котелок звенит, но уже не больно.
Странным образом в короткий миг припомнилось вчерашнее и Толькин котелок с
поскребышами. С целой спальней выстоял Васька, неужто с одним не выдержит...

Поел бы вчерашней каши, не зафордыбачился, может, сил хватило скинуть с
себя врага. Витька на домашних харчах созрел, на сырах, пусть они и
казеиновые, из ворованного клея в авиации. А у Васьки всей мощи что от бурды
и затирухи. Ее хоть бак съешь, никакой прибыли, кроме лишней мочи, не будет.

Бил, бил Витька, запыхался, решил передых сделать. А из носа разбитого
красная юшка течет, Ваське на лицо капает. Как сквозь красный туман видит он
над собой противника, блатягу в стороне. Тот прислонился к дереву,
одобрительно кивает: "Бей его, добивай, чтобы не жил. Без таких лучше. Да не
кулаками, чего кулаки марать! Ты деревяшку возьми, деревяшкой скорей
будет!"Нагнулся блатяга, шарит палку под ногами. Отчаяние Ваську взяло.
Убивают ведь, и никто не может защитить, спасти его. И дяди Андрея нет
рядом. Знал бы он, какой бой досталось вести Ваське, не ушел бы тогда.
Неужти конец приходит?

Не напрасно, видать, Васька зверенышем рос, сам себе главный друг и
главный защитник. Извернулся змеей, от отчаяния будто силы утроились,
дотянулся головой до Внтькиных штанов и хватил его зубами в самый живот.

Вззыл тот нечеловеческим голосом, вся утроба в нем возопила. Волчий
клик пронесся по лесу, сам Васька на пугался. С испугу он и свалил врага.
Сел на него, в шею вцепился.

Шкурой почувствовал новую опасность - блатяга крадется сзади, готовит
палкой удар. Прыгнул Васька в сторону, выхватил стальной обломок, зажал за
спинойв руке.

Знал твердо: как подойдет тот поближе, сунет ему острием в лицо, как
фашисту... Потому что он и есть для Васьки главный фашист.

Блатяга углядел - блеснуло. Отпрянул, кричит:

- Эй, брось! Ты чего, финкой, да!

Васька отвечать не намерен. Как волчонок поджался, вот-вот прыгнет на
врага от отчаяния. Бормочет сам не зная что:

- Воткну! Воткну! Воткну!

С тем и попер на блатягу, мало соображая, как в психическую атаку.
Растерялся долговязый, отступил на несколько шагов, глядя со страхом на
взбесившегося Ваську, и вдруг побежал.

Витька за ним, пригнувшись, облапив свой живот. Может, Васька до кишок
ему прокусил, вкус чужого мяса на зубах.

Остался он один посреди леса с железкой в руках. Озирался, не сознавая
своей победы. Швырнул железку и сам бросился бежать, опомнился возле школы.

Ноги и руки дрожали, и весь Васька трясся от страха, который теперь до
него дошел. Обессиленно лег на скамеечку, заныл, заскулил как звереныш.
Жаловался самому себе на боль и еще неизвестно на что, растирая по лицу
чужую и свою кровь.

Приговаривал:

- Били Ваську... Били Ваську больно... Ой, как больно били Ваську!
Жалко! Били Ваську! По го-ло-ве!

- 18 -

На серой папиросной пачке было накорябано несколько слов. "Поселок
Калинина, дом пятнадцать, Шурик".

Солдат шел по адресу, Ваську с собой не взял. Не хотел мучить. Пусть
отдышится пацан, в школу сходит. Хоть было бы вместе не в пример занятней,
веселей. Все-то Васька знает, ловок, живуч, оборотист. Перемешано в нем
худое с добрым, блатное с благородным, а взрослое с детским... Дитя войны!
Но кончится же она, проклятущая. Вырастет Васька, выпрямится, как согнутое
под снегом деревце...

Солдат выскочил на окраину улицы. Тут и поселок Калинина, пятнадцатый
номер на двухэтажном оштукатуренном доме.

Девочка скакала по асфальту, стриженная наголо, в косыночке. На
малокровном лице одни большие грустные глаза.

Остановилась, выслушав солдата, с поджатой ногой, показала рукой на
дверь. Первый этаж налево.

Андрей постучался, никто ему не ответил.

Понимал он, конечно, что Сенька Купец, несмотря на уговор, предупредит
дружка и тот успеет запрятать оружие. А может, и сам скроется куда-нибудь.

Он и не рассчитывал на скорую удачу. Хотелось встретиться с неведомым
Шуриком, потолковать по-мужски. Не деревянный же он, что-то поймет. Ну а не
поймет, тогда... Андрей заранее не придумывал, что тогда. Действовал, как
учили в армии, по обстановке.

Постоял перед запертой дверью, дощатой, крашенной в бордовый цвет.
Вышел наружу, присел на врытую у стены скамеечку.

Светило в лицо солнце. Пищали воробьи под крышей. Белье полоскалось под
ветром на веревке. Не белье, а какая-то рвань.

Девочка, тонконогий птенец, прыгала перед глазами, играла сама с собой.
Швыряла со звоном баночку от ваксы, обскакивала квадратики.

Обернувшись, спросила:

- Вам Шурик зачем? Вы родственник, да?

- Нет, не родственник, - ответил солдат, щурясь от прямого солнца.

- Он уехал... Вечером уехал, взял удочки, еще что-то. Завтра ведь
праздник.

- Удочки? - переспросил солдат. - Какие удочки? Девочка посмотрела себе
под ноги, вспомнила, наморщив лоб.

- Такие, ну... длинные, завернутые в мешок.

- Так, так, - заинтересовался солдат. - И куда он? Куда направился?

- Может быть, на речку? - предположила девочка. - А вы его бабушку
знаете? Она на заводе в вохре работает, охранницей. Она ушла на сутки, а
завтра она придет.

- Только завтра?

- Ага. Она вам все объяснит. Она добрая такая. Меня сахаром вареным
угощала. И книжки приносит читать.

- Что же ты одна-то играешь? - спросил солдат. Он подумал вдруг о
Ваське.

- А с кем мне играть?

- Ну... С подружками.

- Я ведь болею, - произнесла девочка серьезно. - У меня от голода
болезнь. Мы с мамой приехали из Ленинграда. Я все болею и болею и в школу не
хожу.

- А из школы к тебе приходят?

- Кто же придет? - удивилась девочка. - Они меня не знают. А я лежала,
а сегодня вышла. Только я забыла, как играть. Я чего-то все забываю.

- А мама твоя где?

- На работе. Она у меня ударница, только поздно приходит...

- Небось плохо все одной?

- Я привыкла, - ответила девочка и вздохнула. Вздох ее был как у
взрослой. Казалось, что она по-женски мотнет головой и произнесет привычное:
мол, сейчас война, всем тяжело.

Но девочка спросила:

- А вы чего один?

- Как? - удивился солдат.