Чтение 25–й страницы книги ~Затемнение в Грэтли~

нет.

Нужно было подать соответствующую реплику.

- Когда мужчина ведет красивую женщину обедать, ему нет никакого дела
до войны.

Она легонько сжала мою руку у плеча, как бы благодаря за эту идиотскую
фразу. Помню, я подумал, долго ли может продолжаться эта комедия. Ведь
чуть не каждое наше слово и жест были просто оскорбительным отрицанием
всякого ума в собеседнике.

Но все познается в сравнении. Несколько минут спустя я понял, что
значит неуважение к уму другого. Этот митинг! Геббельс мог бы передавать
его прямо в эфир. Если даже такие митинги, проходившие по всей стране, не
подорвали дела обороны, значит, мы сумеем победить Гитлера.

Зал, похожий на дешевый гроб громадных размеров, щедро украсился
флагами в доказательство того, что он на нашей стороне. Народу собралось
довольно много - служащие, торговцы, жители пригородов (для рабочих
устраивались отдельные митинги в заводских столовых).
Председательствующий, мэр Грэтли, прочел по бумажке вступительную речь. Он
читал настолько медленно, что даже такие слова, как "который" и "где",
приобретали загадочный и довольно зловещий смысл и от них веяло черной
магией. Объявив, что местный член парламента не нуждается в представлении,
он тут же представил нам этого самовлюбленного и нервного человечка,
который держался как обидчивый гость на свадьбе. У него была манера
выкрикивать банальности таким сердитым голосом, будто мы спорили с ним
много часов и его терпение истощилось. Он, вероятно, занимал какую-нибудь
очень скромную государственную должность, он старался внушить нам, что они
с Черчиллем вдвоем взвалили на себя всю оборонную работу. Он был не очень
последователен. То он ругал нас за непонимание того, что это наша война,
война всего народа, то давал понять, что война, в сущности, дело не наше,
а его и нескольких его вестминстерских знакомых. Он негодовал на то, что у
нас слишком много критикуют, что слишком многие "сидят себе и
критиканствуют", но наряду с этим возмущался нашей "самоуспокоенностью" и
доказывал, что в ней-то и заключается главная опасность. Он заявил, что
вряд ли хоть кто-нибудь из нас честно делает то, что нужно, но не сказал,
что именно нужно делать. В конце концов оказалось, что он и Британская
империя воюют за свободу, что они всегда защищали ее и сейчас не дадут ей
погибнуть. За что мы и наградили его взрывом аплодисментов.

Следующий оратор был высокий мрачный человек, сэр Такой-то. Этот
разрешал все вопросы очень просто. Беда в том, сказал он, что у нас на
службе множество немцев, которым мы поручаем говорить по радио с Германией
и обещать германскому народу то, другое, третье, тогда как следовало бы
выгнать этих немцев-вещателей и их друзей, левых либералов-интеллигентов,
и объявить Германии, что мы будем беспощадно уничтожать всех немцев, дав
ей понять, что мы не намерены больше "терпеть всякие глупости". Это
неизбежно приведет нас (он не сказал, какими путями) к скорой и полной
победе. К концу этой замечательной речи, которая словно была написана для
него Геббельсом, я уже спрашивал себя, зачем я трачу время, выслеживая
нацистских агентов, когда такие господа стоят каждый целой дюжины.

Наконец выступил человек, которого я, собственно, и пришел послушать, -
полковник Тарлингтон. Я не видел его ни разу после той встречи у конторы
завода, но за это время мне пришлось неоднократно слышать о нем от разных
людей. Как и в первую встречу, он напомнил мне генерала прошлой войны,
сменившего мундир на штатское платье. Говорил он очень хорошо, хотя, как
всегда, отрывисто, видимо, привык ораторствовать с трибуны и знал свое
дело отлично. Он расшевелил публику, чего явно не сумели сделать три
предыдущих оратора. До сих пор я слушал рассеянно, думал о другом. Но
полковника я стал слушать внимательно, стараясь ничего не пропустить.

Избрав позицию мнимой чистосердечности - я, мол, человек прямой, без
всяких вывертов, - Тарлингтон объявил, что он - за настоящую оборонную
работу без слюнявой сентиментальности. Всех, кто устраивает забастовки или
кричит о своих драгоценных "правах", нужно отправить на фронт, а если они
не угомонятся, немедленно расстрелять. Он намекнул, что лидеры
лейбористов, пользуясь своим положением, шантажируют страну. Он сказал,
что у нас болтают невероятную, фантастическую чепуху о послевоенном
переустройстве мира. Война еще не выиграна, и, если даже мы ее выиграем,
мы будем беднее, чем до нее, и все здравомыслящие люди должны уже сейчас
делать все для того, чтобы укрепить позиции работодателей, частную
инициативу и обеспечить необходимый контроль капитала над трудом. Он
просил нас не забывать, что коммунисты продолжают свою деятельность в
нашей среде и широко используют сентиментальный бред о России, который
слышишь сейчас повсюду.

В заключение мы узнали, что нашей стране нужен сейчас тот непоколебимый
дух старой Англии, благодаря которому наш флаг развевается во всех концах
мира.

Сказано было, разумеется, еще очень многое, но общий смысл всего был
именно таков. Я заметил, что несколько репортеров стенографируют речь
полковника, и подумал, что, несомненно, некоторые наиболее провокационные
фразы будут приведены не только в местной прессе. Во время этой речи
раздалось два-три возгласа протеста из глубины зала, но их тотчас
заглушили аплодисменты поклонников Тарлингтона в первых рядах. Впрочем,
даже и эта публика не вся была довольна: я приметил вокруг себя несколько
сосредоточенных и недоумевающих лиц. Во всяком случае, Тарлингтон хорошо
сделал свое дело.

- Ну, что вы скажете? - спросила меня мисс Экстон, когда мэр предложил
выразить полковнику благодарность.

Я ответил ей самым непринужденным тоном:

- Скажу, что полковник Тарлингтон - в высшей степени ловкий человек.

Она обожгла меня сверкающим синим взглядом, но разговаривать было уже
некогда.

Когда мы пробирались к выходу, я заметил в толпе озабоченное лицо,
которое тотчас узнал. Это был Хичем из Электрической компании. Он
торопливо протолкался к нам и, извинившись перед мисс Экстон, отвел меня в
сторону.

- Я вам только что отправил письмо, мистер Нейлэнд, - начал он. -
Сегодня было заседание правления, и я, как и обещал, поставил вопрос о
вас. Я не скрыл, что у вас нет опыта в нашей работе, но указал на вашу
квалификацию и опыт в организации труда. Правление сначала возражало, но
неожиданно один из влиятельных членов правления вдруг предложил взять вас
на испытание, так как мы очень нуждаемся в хороших работниках. Если вы не
уедете из Грэтли и зайдете ко мне в середине будущей недели, я смогу вам
кое-что предложить.

- Очень, очень вам благодарен, - сказал я, скрывая изумление, и с
невольным раздражением подумал, что, если бы мне действительно нужна была
служба, никогда она не досталась бы мне так легко. - Кстати, не скажете ли
вы, кто это похлопотал за меня?

Хичем усмехнулся.

- Скажу, но смотрите, не выдавайте. Вы его только что слушали. Это
полковник Тарлингтон.

Очень довольный, я вернулся к мисс Экстон. Наконец-то дела мои
двигаются вперед! Мне показалось, что она опять с любопытством посмотрела
на меня. Мы очутились теперь в давке у самого выхода. Кто-то около нас
сказал, что дождь все еще льет.

- Ах, боже мой, какой я разиня! - воскликнул я, на этот раз совершенно
искренно. - Я начисто забыл, что до "Трефовой дамы" две мили. А такси не
найдешь.

- Тут совсем близко проходит автобус, - успокоила меня мисс Экстон. -
Сейчас как раз должен подойти. Бежим скорее!

Мы побежали и действительно успели на автобус. Всю дорогу пришлось
стоять, и вокруг было слишком много мокрых пальто, но мисс Экстон это
ничуть не смущало. Я считал, что она из породы людей требовательных,
разборчивых и довольно нетерпимых. Но она обладала способностью удивлять и
на этот раз удивила меня больше, чем когда-либо.

В "Трефовой даме" я сразу же увлек ее в бар, где царил широколицый
любезный Джо. В этот час посетители уже отобедали, и в баре сидели всего
несколько человек. Знакомых среди них не было. Я заказал два двойных
мартини.

- Вы ведь не любите сладкий? - спросила мисс Экстон.

- Нет. Джо, смотрите, чтоб был не сладкий.

- Постараюсь, - ответил Джо, показывая золотой зуб. - Но в такое время,
когда всего не хватает, он сам собой получается сладкий.

Это повторенное несколько раз слово "сладкий" смутно напомнило мне о
чем-то, но я не сразу сообразил, о чем именно, и минуты две напряженно
думал. Потом вспомнил. Среди отдельных слов, записанных Олни на последних
листках его записной книжки, было и слово "сладкое". Пока я размышлял об
этом, Джо предложил мисс Экстон сигарету.

- Вы, кажется, любите честерфилдские, - говорил он. - У меня еще
сохранился небольшой запасец.

- А что, их очень трудно достать? - спросил я, отказавшись от
предложенной и мне сигареты.

Джо прищурился.

- У Борани я познакомился с ребятами из американского посольства. Пока
у них были запасы, они и меня не забывали. У меня до сих пор сохранилось
немножко.

- Чтобы самому курить и других угощать, а? - ввернул я небрежно.

- А как же! Только, поверьте, я далеко не каждого угощаю.

Итак, похоже на то, что Джо или кто-то из его знакомых приходил в лавку
Силби незадолго до меня. Вряд ли в таком месте, как Грэтли, еще у
кого-нибудь есть запас американских сигарет. Затем трудно предположить,
что кто-нибудь, случайно получив от Джо сигарету, унес ее отсюда и выкурил
где-то на Мьюли-стрит, в лавке Силби. Впрочем, Джо и его приятели могли
ходить к Силби и по делам, которые меня не интересуют.