Чтение 25–й страницы книги ~Дети Арбата~

Саша и Карцев пошли домой. Карцев совсем ослаб, едва добрался до избы, свалился на лавку, попросил попить, его бил озноб, Саша укрыл его, спросил у старухи:

- Есть у вас кипяченая вода?

- Отварная? В котле вон.

Она сидела в своем углу, как сова.

- Зачичеревил в дороге. Никого. Оклемается, молодой. Ись будете?

- Когда товарищи придут.

Первым пришел Володя, забрал свой мешок, сказал, что остановился у знакомого, третий дом за школой, и ушел.

Потом пришел Борис. Косолапов бессилен, все дело в Баранове - от такого тупицы зависит жизнь! Ну и черт с ним!

- Знаете, Саша, я даже рад. Я к вам привык. Вместе мы начали дорогу, вместе закончим.

Он уже рассуждал о том, как устроится в Кежме, устроит Сашу, вспоминал какие-то цифры по Кежемскому району, которыми он покорит тамошнего управляющего "Заготпушниной".

Явился Ивашкин, сообщил, что нашел угол с харчами за недорого, оклады здесь хорошие, с северной надбавкой, и он сумеет посылать домой, а то и выпишет семью сюда. Обедать не остался, за сегодняшний харч уже заплачено.

- Побегу, ребята, ждет меня человек.

Не спросил, когда им в путь, адреса не оставил, писать не просил и сам не обещал... Побегу, ребята, человек ждет.

- Вот так расстаются люди, - заметил Борис.

- Не порыдал на вашей груди, - усмехнулся Саша.

- Вы тоже это заметили? Молодец! Способный ребенок.

Поели драчены из общей миски и отправились на почту, оставили заявления, чтобы им все пересылали в Кежму, Саша написал маме, что чувствует себя прекрасно, Ангара - грандиозная река, он ни в чем не нуждается, а писать ему следует в Кежму, до востребования.

Они вернулись домой. На улице лежали лайки, хвост кренделем, даже не поднимали голову, когда мимо проходила женщина с коромыслом или выкатывалась из ворот толпа ребятишек.

- Не вижу ни одного мало-мальски подходящего объекта, - сказал Борис, - девушка на почте - и это местная элита... Между прочим, здесь распространена трахома - упаси вас господь вытираться их полотенцами! Да, так по главному вопросу: заметили вы девчушку, что вертится возле нашего дома? Такая скуластенькая, ничего девочка.

Саша видел ее, она разговаривала с хозяйским сыном.

- На вас заглядывается, - добавил. Борис.

- Она совсем девочка.

- Почему? Лет шестнадцать. Вполне годится. Потом они выходят замуж и превращаются в рабочих лошадей. Присмотритесь.

- Растление малолетних, - засмеялся Саша. - С меня достаточно пятьдесят восьмой статьи.

У дома на завалинке сидела та самая девчонка, небольшая, стройная, крепконогая, с точеным, хорошо очерченным личиком, крутым лбом, полными губами. В чуть выдающихся вперед зубах был заметен отдаленный тунгусский, монгольский оскал. Глухо застегнута кофточка, длинная деревенская юбка закрывает до щиколоток босые ноги с твердыми грязными ступнями. Она жевала серу и смотрела на Сашу небольшими карими смеющимися глазами.

- Чего смеешься? - спросил Саша.

Она прыснула, закрыла рот рукой, вскочила, убежала, хлопнув калиткой. Но Саша видел, что она подглядывает за ним в щелку.

- Дикарка, но прелесть, статуэтка, - сказал Борис.

На ужин дали паренки - изрезанную пареную брюкву и бурдук - овсяный кисель. Опять все, в том числе хозяйка и ее сын, хлебали из общей миски. Старуха жаловалась: нет ни молока, ни мяса, даже рыбы - нет мужика в доме, некому рыбачить.

Во время ужина снова появилась соседская девчонка. Открыла дверь, увидела Сашу, опять прикрыла, затаилась в сенях.

- Чего прячешься, чувырла змеиная?! - крикнула старуха. Та продолжала тихо стоять в сенях. - Мешаная девка, - объяснила старуха. - Лукерьей звать. Лукешка, - опять крикнула она, - заходи в избу-то. Вот у городских еда нова.

Саша нарезал остатки колбасы для Карцева.

Лукешка вошла и стала в дверях.

- Капошная девка, - сказала старуха, имея в виду малый рост Лукешки, - по обоим родовым капошная, и отец, и мать... Где братанья?

- Лешак их знат, - ответила Лукешка, косясь на Сашу, - в лесу, однако.

- На корчевье, ломовщина, или пьянствуют, рюмочки-то, они заманчивые. Отец с нимя?

- С нимя...

Лукешка кивнула на Карцева.

- Больной?

- Больной, - ответила старуха, - все бормотал. Кого он бормотал? Душа с телом расстается. Что стоишь? Садись, поговори, вон он какой баской, - и кивнула на Сашу.

Но Лукешка не садилась, стояла в дверях, жевала серу, косилась смеющимся взглядом на Сашу, босоногая, в кофте навыпуск и длинной юбке. Ее гибкое тело пахло водой, рекой, сеном. Она была в той короткой поре деревенской юности, когда девушка еще не изнурена работой, домом, детьми, ловкая, сильная, все знает, получила воспитание в общей избе, где спят вместе отец с матерью и братанья с женами, на грубой деревенской улице, откровенная, наивно-бесстыжая.

Саша протянул ей кусок колбасы.

- Попробуй.

Лукешка не двинулась с места.

- Бери, лешакова дочка, жабай! - сказала старуха.

Лукешка взяла колбасу.

- Ваши третьеводни на рыбалку ходили? - спросила старуха.

- Ходили.

- Много добыли?

- Два ведра добыли.

- Тебе сколько лет? - спросил Саша.

- Кого? - переспросила Лукешка.

- Годов тебе сколько?

- Кто его знат... Шестнадцать, однако...

- Кого кружаш, - возразила старуха, - нашему Ваньке пятнадцать и тебе пятнадцать.

Лукешка поскреблась плечом о косяк и ничего не ответила.

- Лукешка!!! - послышалось с улицы.

- Тебя ревут, - сказала старуха.

- Меня, - ответила Лукешка, не двигаясь с места.

- Лукешка!

- У, варнак! - выругалась Лукешка и вышла, хлопнув дверью.

- Справная девка, - сказала старуха Саше, - ты ей катетку подари, она и погуляет с тобой.

- Что значит катетка?

- Ну, платок по-вашему.

- Интересно, - усмехнулся Саша.

Карцев ночью стонал, задыхался, просил посадить его, сам уже сесть не мог.

Утром Саша и Борис отправились в больницу. К врачу тянулась длинная очередь. Люди сидели в коридоре и на крыльце. Соловейчик прошел прямо в кабинет. За ним Саша. Молодой врач выслушал Бориса и, узнав, что дело идет о ссыльном, велел принести предписание от райуполномоченного НКВД.

- Человек умирает, - грубо сказал Саша, - какое вам еще предписание?!

- Баранов знает какое, - ответил врач.

Баранов вышел к ним во двор, заспанный, нелюбезно спросил, в чем дело, недовольно нацарапал на бумажке; "Райврачу. Осмотрите больного адм-ссыльного Карцева".

Они взрнулись в больницу. Снова Борис прорвался без очереди и вручил бумажку. Врач сказал, что после приема зайдет.

Вечером он пришел, осмотрел Карцева, определил воспаление легких и отек легкого на фоне общей дистрофия. Нужна кислородная подушка, ее нет, нужна госпитализация, но больница на десять коек, а лежат двадцать человек. Выписал лекарство и велел поить на ночь горячим молоком. Но по сурово-замкнутому взгляду Саша понял, что для него Карцев уже мертв.

Утром Карцеву стало легче и он попросил позвать Баранова.

- Зачем он тебе? - удивился Саша.

- Пойди, скажи, - задыхаясь и кашляя, говорил Карцев, - есть кислород, все есть. Идите, идите, пусть придет.

Они пошли, Борис предложил зайти за Володей Квачадзе.

- Он умеет с ними разговаривать.

Володя выслушал их спокойно, даже сочувственно. Хочет загладить свой поступок на Чуне, когда оставил Карцева в холодном сарае? Вряд ли... Вероятнее другое: есть повод поскандалить с начальством, утвердить себя, и повод серьезный - не хотят оказать ссыльному медицинскую помощь.

- Карцев просил, чтобы Баранов пришел к нему.

- Что?! - Володя повернулся к Саше, лицо его было страшно. - Просил Баранова прийти?!

Голос его дрожал, и, как всегда, когда он волновался, грузинский акцент слышался очень сильно.

- Не может же он сам в таком состоянии идти к нему.

- Он просил Баранова прийти?! - повторял Володя, с ненавистью глядя на Сашу. - И вы взялись за такое поручение?

Саше надоела его нетерпимость.

- Что ты на меня смотришь, первый раз видишь?

- Володя, успокойтесь, - сказал Борис, - Саша тут ни при чем.

Володя помолчал, потом мрачно произнес:

- Карцев - провокатор.

- Почему?! - поразился Саша. - Он три года просидел в политизоляторе, голодал, вскрывал вены.

- Просидел, голодал, вены вскрывал! - закричал Володя, бегая по комнате. - Всякие сидят, разные сидят и голодать должны со всеми... Зачем его в Москву повезли?

- Ему дали ссылку, - заметил Борис.

- Ну и что?! - снова закричал Володя. - Такие и в ссылке нужны. "Отошел, признал ошибки? Нет, извините, мало, _докажи делом_! Нам _референты_ нужны..."

- Будь это так, - возразил Саша, - Баранов не заслал бы его в Чадобец, а оставил здесь, в Богучанах.

- Баранов ни-че-го не знает! В пакете были только наши справки. А _такое_ придет потом, со спецпочтой. Карцев хочет ему объяснить, что он свой, его надо лечить, надо спасать. Всех из Верхнеуральска разослали по лагерям и тюрьмам, а его в Москву! Зачем? В Третьяковскую галерею?

- Все, кто с тобой не согласен, или сволочи, или провокаторы, - сказал Саша, - мы пойдем к Баранову.

- Ну что ж, - угрожающе проговорил Володя, - присоединяйтесь к этой работе, присоединяйтесь!

- Не пугай! Не таких видели!

- Кого ты видел?! - снова закричал Володя. - Ты ничего не видел. Маменькин сынок! Ты в сорок градусов лес не валил. Ты не видел, как подыхают люди на снегу. Как харкают кровью. Карцева пожалел! А тех, кого Карцевы посылают на смерть, не жалеешь?

- Прежде всего мне жаль тебя, - сказал Саша.

Когда подошли к дому Баранова, Борис остановился.

- Давайте, Саша, все трезво обдумаем. Можно не соглашаться с Володей, но в известной логике отказать ему нельзя. Зачем Карцеву понадобился Баранов? Лечь в больницу? Это и мы можем потребовать. Тогда зачем? Вы, Саша, только начинаете, а я уже потерся здесь. Нет ничего страшнее такого подозрения, оно разносится мгновенно. И на всю жизнь - доказать обратное невозможно. Я готов идти в больницу, ухаживать за Карцевым, что угодно, горшок вывести. Но устраивать ему свидание с Барановым не хочу.

- Я пойду один, - сказал Саша.

Борис задумался, потом предложил:

- Давайте сделаем так - потребуем у Баранова больницу, а то, что Карцев звал его, не скажем. А там, в больнице, если ему нужен Баранов, пусть вызовет официально, через доктора.

- Врача я вам дал, что еще? - раздраженно спросил Баранов.

- Его надо положить в больницу.

- Так ведь сказано: нет мест.

- Человек умирает.

- Не умрет.

- Но, если умрет, мы сообщим в Москву, что вы отказались положить его в больницу.

- Плохо вы здесь начинаете, Панкратов, - зловеще произнес Баранов.

Часа через три к дому подъехала больничная телега. Саша и Борис вынесли Карцева.

Кончился жаркий июньский день, с реки дул легкий ветерок. Карцев лежал с закрытыми глазами, дышал ровнее, спокойнее.

Вечером Лукешка опять сидела на завалинке в кожаных ичигах, обтягивающих ее маленькую ногу. Яркий платок покрывал голову и плечи.

Она подвинулась, приглашая этим движением Сашу сесть рядом.

Саша сел.

- Ну расскажи что-нибудь, Луша. Тебя ведь Лушей зовут?

- Лукешкой кличут.

- По-нашему Луша. Я тебя буду Лушенькой звать.

Она прикрыла рот платком.

- Нравится, Лушенька?

Она отняла платок ото рта, глаза ее смеялись.

- Ты работаешь, учишься?

- Отучилась.

- Сколько классов?

- Три, однако.

- Читать, писать умеешь?

- Умела, да забыла.

- Работаешь?

- Стряпка я. Где жить-то будешь?

- В Кежме.

- У... - разочарованно протянула она. - Далеко. У нас тут сослатые живут, много.

- Ты бывала в Кежме?

- Не, дальше леса не бегала.

- Медведя не боишься?

- Боюсь. Лонись мы в лес бегали за ягодой, а он как выскочит, ревет, аж дубрава колется. Мы в голос, да и к лодке. Ягоду жалко, а она тяжела, лежуча. Бросили. Он идет не браво, косолапит. Мы веслом пихаемся, а он в воду... Едва на гребях ушли, все ревем, обмираем... Ой, край... Приехали ни по што. Теперь на матеру не ездим, боимся.

Она говорила бойко, посмеивалась и в то же время смущенно прикрывала рот кончиком платка.

- Поедешь со мной в Кежму? - спросил Саша.

Она перестала смеяться, посмотрела на него.

- Возьмешь - поеду.

- А что там делать будем?

- Поживем. Тебе сколько жить-то в Кежме?

- Три года.

- Три года поживем, потом уедешь.

- А ты?

- Чего я? Останусь. Тут все-то так, поживут и уезжают. А может, обангаришься?

- Нет, не обангарюсь.

- Завтра на Сергунькины острова поедем. Айда с нами.