удовольствие!"
Андрей нащупал в кармане влажный металл. Ма-аленькие такие пульки! Да, не поучи
его в свое время Слава - сидеть бы этим пулькам у него под брюшным прессом. А
ведь учился - недоумевал. На хрен советскому каратэку уход от огнестрельного?
Недоумевал, но выучился. Сэнсэй сказал: делай так делай и не сипи!
Ласковин улыбнулся. Это были хорошие мысли. Его, привычные. Живые. Захотелось
есть. Тоже добрый знак.
Андрей остановился у киоска, купил "сникерс". Зайдя под арку, сбросил с головы
капюшон, набухший от сырости, - стало еще легче. Ел, поглядывая на улицу. Здесь,
в тени, было относительно безопасно. Сухо и можно спину распрямить...
- Извините, сигаретки не найдется?
Девушка! Блин! Что ж ты, милая, со спины подкрадываешься? Если человека в
одночасье деклассировали и включили в охотничий список, он ведь и бабахнуть
может. С испугу. Или влепить уракен в висок, не оглядываясь... по такой головке.
Андрей выдавил улыбку, как остатки крема для бритья.
- Не курю, простите.
Девушка улыбнулась, прицокнула каблучками. И не уходила. Ждала чего-то. Ласковин
пожалел, что откинул капюшон.
"Иди, милая, - мысленно попросил он. - Иди отсюда!"
Худенькая блондиночка, глазки большие, подкрашенные. Губки - тоже. Молоденькая
совсем, лет семнадцать.
"Нет, девочка. Нынче со мной дружить - беспокойное занятие".
- Не курю, - сухо повторил Ласковин.
- А-а-а...
Стоит, смотрит, улыбается уголочком красного рта. Эдак "беспомощно"...
Андрею вдруг показалось, что перед ним призрак. Призрак прошлого...
"Мужчина, у меня подъезд такой те-емный! Вы не проводите меня, мужчина, а то мне
стра-ашно! Марина меня зовут!"
Славная, наверно, девушка. И впрямь чем-то на бывшую жену похожа. Как
черно-белая фотография - на цветную.
"А куда ты идешь, Андрю-ша? Так поздно?"
На блядки иду, куда же еще? Сама ведь трубку снимала, слышала: Конь звонил.
"Ты возвращайся, Андрю-уша, пораньше! А то мне спать одной ску-учно!"
Возвращусь. Непременно. Если башку не проломят!
Стоит, блондиночка крашеная, ножками перебирает, "цок-цок". Головка - набок.
Кошечка. Смотрит. Шрамом на носу заинтересовалась. Хороший шрам.
- Это, - грубо сказал Ласковин, коснувшись носа, - от сифилиса, поняла?
Фыркнула. Повернулась на каблучках, зацокала прочь.
Зря, конечно, обидел. Это потому, что издерган, потому что Маринку ни к месту
вспомнил. Дура баба. Родила бы - жила как положено. Так нет, за фигурку свою
боялась. Боялась, бросит ее Ласковин, если красоту растеряет. За работу свою
боялась манекенскую. (Педиков этих, кутюрье а-ля рюсс, передавил бы. Костюмчики
- зараз не проблеваться. Месть "голубой" братии нимфоманкам.) Бабы, они
умные-умные, а в каждой внутри - тормоз какой-нибудь. А может, зря девушку
спугнул? Переночевал бы в уютном гнездышке. В ласке и заботе. Да стоит ему
рубашку снять - любая женщина растает. И не потому, что сложен как надо, а
потому, что ранен! А русской женщине заботу проявить - куда там постельные
развлечения! И это правильно. Забота - правильно, и то, что девочку отшил, -
правильно. Кто поручится, что не пасут его? Что не вытащит девочку из постельки
ублюдок Крепленый со товарищи?
Андрей покинул арку, остановился у черной зеркальной витрины, постоял минуту...
Вроде приметных рож не наблюдается. Видимость, правда, мягко говоря,
ограниченная.
"Да что я дурью маюсь! - сказал он сам себе. - Будут "тобольцы" слякоть месить,
как же!"
Подъехать на тачке, выскочить, пшикнуть в нос сиэской, под ручки - и поехали.
Или еще проще: окошечко приспустить, пистолет с глушителем, бац - не громче, чем
ботинком в лужу. "Упал тут один алкаш... Где?.. Да вон лежит. А, ну пусть лежит,
раз упал".
Стеклышко поднять - и дальше поехали... "Хоп-хрен вам, мудилы!" - подумал
Ласковин, испытывая очередной слабый всплеск ярости.
И побрел дальше, медленно, сутулясь, ногами шаркая... Ага, вот и Суворовский!
Андрей остановился у перехода, когда красный уже замигал. Народ прихлынул,
подталкивая Ласковина к краю тротуара...
И тут, свернув влево, прямо под него выкатилась черная "Волга". Выкатилась и
остановилась у самого перехода: окна в полуметре от Андрея. И стекло против
заднего сиденья уже опущенное...
Ласковин застыл. Ступор. Ни отпрыгнуть, ни наклониться. А вокруг - народ. И
рука, сжимавшая в кармане рукоять "вальтера", онемела.
"Вот, значит, как, - отрешенно подумал Андрей, глядя в темное нутро машины. -
Вот, значит..."
Из окошка высунулась рука... Пустая. Перевернулась ладонью вверх, сжалась в
кулак и втянулась обратно.
"Волга" мощно рыкнула мотором, тронулась и укатила в сторону Лавры. А Андрей
остался стоять, с пустотой внутри и ослабевшими коленями.
Зажегся зеленый, кто-то грубо толкнул в спину:
- Заснул, мужик?
Толпа повалила через проспект. Ласковин тоже бездумно перешел через улицу и в
каком-то отупении побрел не по Суворовскому, к Советской, в свою схоронку, а
дальше по Староневскому... и как сквозь сон услышал впереди слабый перебор
колоколов. Он мог бы свернуть и дальше, на Дегтярной, но не свернул, серая тень
среди сотен других, продолжал брести по проспекту, пока не увидел, как шагах в
двадцати впереди остановилась та самая черная "Волга". Дверца ее распахнулась, и
наружу выбрался мужчина. Один, но огромный и черный с ног до головы, в длинном,
ниже колен, пальто.
Шестым чувством Ласковин понял: за ним. Андрей остановился, позволил толпе течь
мимо него, сбросил с головы опротивевший капюшон (прятаться больше не от кого!)
и, сжав покрепче пистолет, пальцем сдвинул предохранитель. У него оставалось два
выстрела... и он сам. Расставив пошире ноги, Ласковин смотрел, как мужчина в
черном движется к нему, не обращая внимания на прохожих, а те расступаются перед
ним, как вода перед плывущим судном. Несколько секунд - и между Андреем и
человеком в пальто не осталось никого. Руки мужчина держал в карманах.
"Как в вестерне, - подумал Ласковин. - Кто быстрей!"
У человека в черном было крупное лицо с прямым носом и черной густой
неестественно длинной бородой.
Между ними оставалось шагов семь. Мужчина одновременно потянул обе руки из
карманов...
Ласковин рванул из куртки руку с пистолетом... и пистолет застрял, зацепившись
выступом рукояти за подкладку!
Андрей дернул еще раз, услышал треск ткани... и увидел, что в руках у человека в
черном ничего нет. А мигом позже, когда огромный мужчина уже был совсем рядом,
Ласковин углядел у него на груди, в распахе пальто, большой, отливающий серебром
крест.