Чтение 25–й страницы книги ~Слепой Орфей~

Гостья между тем сняла с головы меховую круглую шапку, поправила красный убрус, сколотый под подбородком. Концы убруса, богато расшитые, лежали на высокой груди. Гостья приосанилась, кокетливо зыркнула на Дедку. Дура.

- Малешихой меня зовут, - сообщила она.

- А допрежь как звали? - хмурясь, спросил Дедко.

- Сластей! - и слегка порозовела.

- И за каким делом ты, Сластя, в ночну пору ко мне заявилась?

Баба встрепенулась. Слова посыпались из нее, как зерно из худого мешка. Половина проходила мимо уха, но и оставшегося оказалось довольно.

Дело у бабы простое. Есть у ней муж. У мужа - дочка-малявка. Вредна, глупа да лядаща. Вот ее, падчерицу, и надобно известь. Потому как нету у бабы из-за нее жисти никакой. Изводит, да объедает, да...

- Не ври! - оборвал Дедко. - Объедает! Таку телисту!

- Ну не объедает, - сразу согласилась баба. - А все одно жисти нет...

- А что ж сама? - спросил ведун. - С невеличкой не управишься?

- А как муж прознает? - Баба поглядела на Дедку, как на неразумного. И снова, скороговоркой: - Да я придумала все! Ты, колдун, хворь на нее наведи! Ты можешь, бабы сколь раз говорили. А уж хозяин-то мой сам ее к те приведет, полечить. Ну и ясно, как ты ее полечишь!

Дедко фыркнул, покосился на корзину.

- Ты не гляди, что мало! - с ходу угадала баба. - Сколько могла, тишком же. Я еще принесу, ты не думай! Я...

- Помолчи! - рыкнул колдун, зыркнул из-под бровей грозно, он умел.

Баба вмиг осеклась, заерзала на лавке, забегала пальцами по подолу. Дедко подумал, подумал да и выдал:

- А что, Сластя, глянь на малого моего. Нравится?

Баба глянула мельком, подняла арки бровей:

- Красный молодец, - и улыбнулась, но не Бурому, а ведуну.

- Вот и добре. - Дедко подвинул на затылок волчью шапку. - Подсядь ко мне.

Баба проворно вскочила, подбежала, плюхнулась рядышком да еще прижалась потесней. Бурый про себя усмехнулся.

Дедко взял посох, поднял вровень с бабьим лицом:

- Глянь-ко сюда!

На ручке посоха неведомым искусником была вырезана Злая Морда с красными глазами-каменьями. Баба глянула, и румянец с ее щек вмиг сошел.

- Ты гляди, гляди! - строго прикрикнул Дедко, придвинув Морду прям к ее носу, и - раз! - хлопнул бабу свободной рукой по лбу. Да не просто хлопнул, а так, что умишко ее бабий враз перевернулся, а глаза под лоб закатились. Ведун хлопнул бабу еще раз, по затылку, и глаза ее вернулись на место. Но смысла в них уже не было, одна пустынь.

- Любит муж дочку? - спросил ведун строго.

- Любит, - пустым мертвым голосом ответила баба.

- А тя любит?

- Любит.

- А дочка, чай, добра девка?

- Добра.

- Чо ж те от ней надо?

- Мониста.

- Каки-таки мониста?

- Ожерелки самоцветные. Мать, помирав, ей оставила.

- За них хочешь девку сгубить?

- Как помрет - муж мне отдаст. И меня шибче любить станет, потому как одна у него останусь.

- У самой, что ж, дитёв нет?

- Нету.

Дедко подмигнул ученику.

- Встань, - скомандовал бабе.

Та поднялась и застыла, ровно деревянный истукан.

Дедко ухватил гашник ее поневы, развязал, сдернул запашную юбку, завалил бабу грудью на стол, полез пальцами в сокровенное место. Баба дернулась.

- Ты чё?

- Больно, - скучным голосом сказала гостья.

Бурый глядел во все глаза, в портах у него зашевелилось.

Дедко щупал бабу, словно корову. Баба терпела, только вздрагивала и негромко вздыхала.

Наконец Дедко распрямился.

- Сочна и утробна, - изрек он с удовлетворением. И ученику: - Подь сюды и гляди.

Бурый охотно приблизился. А Дедко взял бабу за срамное место и принялся мять, да уже не так, как ране, а полегоньку. Баба тихонько засопела, потом пискнула и дернула задом.

- Вишь как, - произнес Дедко, отнял руку и обтер о голенище. - Ну скидай портки да суй куда надо. Не забыл, куда надоть?

- Не забыл, - пробормотал Бурый, поспешно разоблачаясь.

- От так, - похвалил Дедко. - Да не шустри, не шустри, бабы, они крепких любят, а не шустрых. Ты сперва так посунься, потом эдак.

Дедко показал руками как. Бурый охотно плюнул бы на Дедковы поучения, но не решался и покорно двигался и раскачивался.

Баба заохала, закряхтела, застонала тонко.

Бурый, удивленный, остановился.

- Давай, дурень, давай! - гаркнул Дедко. - Теперя бей, не жалей!

Бабье нутро стиснуло Бурого, он аж охнул. Жар вскипел в копчике, воздух потемнел, тело налилось яростью, бурав его обратился в тяжкое свирепое долото.

Баба завизжала. Бурый почувствовал, как руки ведуна тянут его назад, махнул рукой в гневе - и руки пропали. Бабий визг еще боле взъярил его. Он зарычал яростно и страшно, навалился на мягкие ягодицы...

Что-то твердое воткнулось Бурому в промежность, он содрогнулся в последнем усилии... и все кончилось.

Свирепый и могучий ушел, остался ошеломленный отрок с дрожащими коленями.

- Ну, малый, ты учудил, - прохрипел Дедко даже с каким-то восхищением.

- Да я... - пробормотал ученик. Но Дедко уже занимался бабой.

- Ну ежели она и теперь не понесла, то я не я, а смерд глупый, - пробормотал он.

Потом глянул искоса на ученика и сказал строго:

- Впредь-то не забывайся... Бурый.

* * *

Человек в черной рубашке удивленно посмотрел на Морри, и тот повторил вопрос:

- Вы точно справитесь?

- У меня в команде одни профессионалы! - с легкой обидой ответил человек. - У каждого на счету десятки подобных операций. Мы проанализировали обстановку и отождествили системы безопасности. Уверен, что мы можем ликвидировать охрану и захватить всех, кто находится в доме, менее чем за десять минут. Даже если охрана успеет вызвать поддержку, ко времени ее прибытия мы успеем отойти. Забрав все, что требуется. Разрешите?

- Нет! - отрезал Морри.

Человек не глуп. Но не понимает, что воинское мастерство - еще не все. Иной раз лопнувшая подпруга стоит витязю головы. И тем не менее человек очень полезен. Да. И его обученные убивать люди - тоже. Скоро Морри даст им работу. Теперь он знает слабое место соперника. И использует эту слабость.

Чем дальше, тем интересней казался Морри-разуму этот мир. Настораживало только одно: не умея прозревать невидимое, эти люди оказались способны полностью контролировать любого из себе подобных, если тот вдруг привлекал их внимание. Ни одно его слово, ни один поступок не оставались незамеченными. Удобно, когда этим пользовались пособники Морри. Но то же могли проделать и его враги. Морри мог взять человека и заставить его видеть то, что хочет Хозяин. Но проделать то же самое с видеокамерой пока не умел. Этому предстояло научиться.

Часть четвертая

ПОЛЫНЬ

Наши глаза затуманены камфарным злом

Серого Времени. Мягкими лапами лет

Наш позвоночник уверенно взят на излом.

Только замешкайся - хрусь! - и тебя уже нет!

Только замешкайся - крак! - и меня уже нет.

Только не смейся, пожалуйста. Это - всерьез.

Скомканный фантик, букетик искусственных роз,

Смятый в ладони последний трамвайный билет...

Сердце мое - как разбрызганный шинами пес.

Серое время не любит цветных облаков.

Плещется в жиже кораблик страны стариков.

Сохнут тела искореженных ими берез...

Только не смейся! До смеха уже далеко.

Выброшен вымпел прощанья над ржавой стеной.

Серое Время... Из красных и черных веков

Мне предложили тебя... Ты побудешь немного со мной?

Только не смейся! Ну, примем еще по одной

Стопочке яда? Я просто не помню обид!

Наши глаза затуманены? Разве? Нет, это окно!

Сумерки! Время такое... Мы можем предаться любви,

Если ты хочешь...

Над лучшей из наших молитв

Марево спиц, колесо беспокойного сна.

Милостью Бога у нас ничего не болит, Кроме души.

А душа для того и дана, Чтобы болеть.

Это правильно.

В сердце моем - тишина.

Искорки памяти плещутся в зеркале мглы.

Камфарным соком (спасенье?) у самого дна

В сердце мое изливается кончик иглы...

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Когда-то Стежень любил рок. Потом классику, потом джаз. В музыку всегда въезжал потихоньку. Раз послушает, два, три... Понравится - хорошо, нет - и ладно. Но к иным вещам относился ностальгически. Вот "Мишель" "битловская". Четырнадцать лет, первое самостоятельно купленное вино, первая девочка... Нет, все строго, не дальше нежного поцелуя в шейку в медленном танце под ту самую "Мишель". Впечатавшуюся навечно. Потому что девочка эта и шейка ее, пахнущая яблочным мылом, круче всех моделек, перепробованных в чемпионские времена. Вот так, эхом влюбленного мальчишки трогали Стежня простенькие до наивности (это теперь, не тогда) старинные "битловские" хиты.

Стежень пил заморское бренди, слушал замирающий в горле голос Джона, смотрел на Марину... и ему было хорошо. А Марина забралась с ногами в Кирино просторное кресло (близко, не дальше протянутой руки), тянула через трубочку холодный ананасовый сок и ждала. Ждала, когда сильный и мудрый мужчина возьмет ее на руки и унесет туда, куда сильные и мудрые мужчины уносят прекрасных возлюбленных... Чтобы никто и ничто никогда-никогда не разлучило... Только смерть.

В полумраке Марина казалась совсем юной. И сказочно прекрасной. Волосы ее крылом падали набок, глаза тонули в тени, но Глеб знал: они чисты и не отравлены ожиданием. Потому что эта девушка не знает времени. И что бы ни случилось, принадлежит только ему. Навеки. А Стежень навеки помнит, какими холодными и твердыми были ее губы. Холод, пыль и прах... А теперь, он знает, эти губы мягкие и теплые, и кожа пахнет не пылью, а травой и солнцем. Глеб знает все. Каждый, самый крохотный кусочек ее тела. Не прикасаясь, чувствует ее так, словно держит в объятьях...

Стежень наклонился вперед, привстал...

Марина чуть запрокинула голову, волосы упали назад. Открытая, близкая, невыразимо прекрасная...

Глеб качнулся, коснулся бородой ее щеки (Марина чуть вздрогнула), прошептал в нежное, под щекочущей прядкой, ушко:

- Я тебя люблю... Навсегда!

Поднялся упруго, подхватил ее на руки и унес наверх. А музыка осталась внизу...

- Мы отправляемся, - сказал помощник. Вместо неизменной черной рубашки сейчас он был одет в пятнистую куртку, поверх которой нахлобучено нечто, тоже пятнистое, но неизвестное Морри.

- Бронежилет третьего уровня защиты, - четко ответил помощник на заданный вопрос. И добавил чуть погодя: - Бельгийский. Разрешите идти?

Морри ответил не сразу. Он размышлял. И сомневался. Придуманный им план был целиком построен на информации, полученной от человека. Но сомневался Морри не в самой информации. И даже не в правильности решений. Морри-разум чувствовал: его опыт пасует в новой обстановке. Так ли верно считать, что люди остались прежними, несмотря на прошедшие века? А если нет?

Если нет, то Морри-алчущему более подошел бы тот, кто рожден в этом измененном мире. Причем Морри-разуму даже известно, кто именно. И идея эта ему совсем не нравилась. Впрочем, в распоряжении Морри-разума сознания людей этого мира, а Морри-алчущему нужна только Пища. А Пища у него будет. Много. И очень скоро.

Кирилл Игоев плавал. Восемь гребков, поворот, еще восемь гребков. Бассейн был маленький. Чуть поодаль, на ковре, облаченная только в шапочку с козырьком, лежала на животе секретарь-референт фирмы Людмила Попова, ела банан и читала французскую книжку. Над ней полыхал ультрафиолет. И тем не менее она не отдыхала, а работала. Когда зазвонил телефон, секретарь-референт выкатилась из ультрафиолетового пятна.

- Вас слушают, - деловым голосом произнесла она.

- Игоева, пожалуйста, - попросил приятный мужской голос.

- Он сейчас занят. А кто его спрашивает? - продемонстрировала секретарскую выучку Людмила.

- Его спрашивает Ласковин, детка. Когда освободится, передай ему, что я уже в городе.

- Минутку...

Ласковин входил в список людей, ради которых можно было прервать заплыв шефа. Взяв из корзинки мячик, секретарь-референт запустила его в пловца и конечно не промахнулась. Мишень довольно крупная.

Игоев вынырнул, навалился на бортик, отдуваясь, здоровенный, как морж, взял трубку.

- Да, - сказал он. - Звонил. Мне нужна ваша помощь, Андрей Александрович... Сегодня лучше, чем завтра, а завтра лучше, чем послезавтра...

Людмила присела на корточки рядом со своим шефом. Не без задней мысли. Поскольку единственной ее одеждой по-прежнему оставалась шапочка, то зрелище выходило пикантное.

- Отлично, - выслушав ответ, произнес Игоев. - Через два часа у меня в офисе. Большое спасибо.

Он протянул трубку Людмиле, похлопал ее по коленке и скомандовал:

- Одевайся, валькирия. Развлекаться будем потом. Если живы будем.

Последнюю фразу Попова не приняла всерьез. Решила, шеф шутит. Но тем не менее отправилась одеваться.

Ровно через два часа у дома на улице Гороховой, украшенного маленькой старательной кариатидой, остановился черный "Ауди А4". Приехавший на нем господин с озабоченным лицом вошел внутрь, а когда спустя еще три часа этот же господин вновь вышел на улицу, лицо его выглядело еще более озабоченным. Господин сел в машину и поехал в сторону Дворцовой.

Стежень и Грошний обедали вдвоем. Елена, которая, собственно, и приготовила этот обед, уехала в город, а трое охранников упорно отказывались от угощения хозяина.

- Что-то Марина не звонит, - произнес Грошний, энергично обгладывая индюшачью ногу. - И к телефону никто не подходит.

- У вас что, на даче телефон? - удивился Стежень.

- Дача! - Дмитрий хмыкнул. - Повез бы муженек ее на нашу дачу. Как же! У него ж родовое, бля, гнездо в прошлом году отгрохали. Домина на двадцать комнат. Бассейн прям на берегу озера.

- Серьезно? - удивился Стежень.

- Ну! Мы ж теперь европейцы. Нам озерная водичка грязная и невкусная! Мы, бля...

- Не ёрничай! - оборвал друга Стежень. - Зависть тебе не к лицу.

- И то правда. Слушай, Глеб, после завтрака брякнул бы ты моему зятьку на трубу, беспокоюсь я что-то...

Однако и звонок по спутниковому ничего не дал. Теперь уже обеспокоился и Стежень. Попробовал связаться с Игоевым, но того не оказалось ни дома, ни в офисе. Сотовый тоже не отзывался.