Чтение 25–й страницы книги ~Закатный ураган~

Из-за слабого ветра паруса едва трепыхались, и поэтому два ряда длинных весел неспешно пенили воду по обеим сторонам вытянутого корпуса корабля. Внешне неспешно. Но покорный их напору дромон рвался вперед, как стрела, взрывал волну медным тараном с волчьей головой.

Именно дромон.

Один из кораблей, составляющих гордость и славу флота моей родины, Приозерной империи. Слава Сущему Вовне! Спасены!

Несомненно, впередсмотрящие заметили наши огни и командир судна заинтересовался обитателями ранее безлюдного острова. Цель, с которой дромон может бороздить здешние воды, вполне понятна. Борьба с пиратами. Время от времени его императорское величество, или Священный Синклит, или главнокомандующий флота вспоминали о бесчинствах озерных разбойников, чьи флотилии, состоящие из вертких, остроносых фелюг, не пропускали беспошлинно ни одного купеческого судна. В лучшем случае купец лишался половины товара, в худшем — корабля, товара да и жизни тоже. Купцы отказывались торговать с северными королевствами. Вот тогда-то и выводились из портов многовесельные громады кораблей. Разоряли пиратские гнезда, выжигали заразу каленым железом. Только полностью вывести речных грабителей все равно не получалось и через несколько лет нападения на купеческие караваны возобновлялись.

Дромон медленно приближался. Опасался напороться днищем на подводный камень. Горели фонари по углам кормовой надстройки. На носовой света не зажигали, чтобы не мешать застывшим с арбалетами наизготовку стрелкам. Во флоте Империи знали — расслабляться, когда кругом острова, нельзя. Нужно постоянно ждать подвоха и держать оружие под рукой.

Я бегом добрался к костру, ткнул толстую ветку в огонь, замахал ею над головой. С веселым шипением вспыхнула подсохшая хвоя. Забрызгала искрами расплавленная смола. А я прыгал, кричал, не помню что. Кажется, "Сюда! Сюда! На помощь!" Радость охватила всю нашу маленькую компанию: Гелка тихонько повизгивала, хлопая в ладоши, и даже невозмутимая прежде сида привставала на носки в нетерпении.

Не доводя судно полусотни шагов до прибрежных скал, гребцы ударили веслами в обратную сторону. Затабанили. Тут же в воду полетел тяжелый бронзовый якорь. Заскрипели блоки, спуская челнок.

Захватив факелы, мы сбежали к бухте.

Красные сполохи отражались в воде, удваивая число огней.

Размеренно шлепали весельные лопасти приближающейся лодки. Шестивесельный ял, не меньше. (Замечание редактора : о каком плавсредстве идет речь, у автора три варианта подряд: челнок, лодка, ял?)

— Кто такие? — окликнул нас молодой командир в кованом нагруднике с серебряной насечкой. — Почему здесь?

— С купеческого судна "Волчок", — честно, положа руку на сердце, отвечал я. А почему это я должен покрывать неблаговидные поступки Мария? Обещал вернуться, а сам умотал — поминай как звали. Пусть теперь все знают, какова цена его слова. — Нас высадили на острове.

Командир задумался. Для центуриона он выглядел слишком молодо. Рановато еще. Не поручат столь ответственный чин. В Приозерной империи с этим строго. Армейскую, а тем паче флотскую, должность не приобретешь за мзду. Только опыт и безупречная служба. Скорее всего, парень — опцион — помощник центуриона. Потому и отправили на берег молодого, настырного — а ну-ка, покажи ум и смекалку.

— С "Волчком" мы разминулись третьего дня, — неуверенно проговорил он. — Капитан о вас не упоминал.

— Ему это невыгодно, — я продолжал напирать на Мария. — Бросивший людей на верную смерть, не будет этим хвастаться.

— Сколько вас тут? — смягчился опцион.

— Четверо. Двое мужчин и две женщины.

— К берегу! — последние слова предназначались уже не мне, а гребцам. Ну и слава Сущему!

— А где четвертый? — вблизи мой собеседник выглядел еще моложе, чем на расстоянии. Едва-едва усы расти начали.

— Вот он, — я повернулся и указал на лежащего Терциела. Что-то неестественное в позе жреца заставило склониться над ним... Чародей был мертв. Он лежал, как и раньше, на спине. Только запрокинул костистый, обросший за время путешествия седой бородой, подбородок к небу.

Опцион задышал за плечом:

— Так он же... Умер? — потом увидел край светло-коричневого балахона, выглядывающий из-под покрывала. — Жрец? Из Храма?

— Жрец. Из Храма, — а что я должен скрывать? Мне стыдиться нечего.

— Откуда? — от удивления моряк забыл о своей должности, о необходимости сохранять уверенную невозмутимость. Его голос дрогнул совсем по-мальчишески. — Почему здесь?

— Долго объяснять.

— А объяснить придется, — степенно вмешался другой моряк. Седоватый, с нашивками десятника. — Жрец, да к тому же... — он посветил факелом. — К тому же Терциел, самое меньшее.

— Я охотно объясню все обстоятельства, которые привели нас на остров, — твердо сказал я. — И все лишения, которые мы перенесли здесь. Но позвольте сделать это уже на корабле?

— Хорошо! Пусть решает флагман, — опцион наконец-то принял решение. — В лодку. Сперва двое. Ты и ты, — он ткнул пальцем в меня и в Мак Кехту, и вдруг осекся, выпучил глаза и просипел . — Перворожденная?

Бедняга. Он даже о приличиях забыл от изумления.

— Высокородная сида, ярлесса Мак Кехта, — торжественно объявил я, наслаждаясь возникшим на лицах моряков недоумением. Не иначе слава Мак Кехты, обгоняя ее, достигла и побережья великого Озера. А слава у феанни не из лучших. Вряд ли кто-то захочет подружиться с ней или познакомить с родными.

Однако молодой командир быстро взял себя в руки.

— Опцион Лаур к вашим услугам, благородная феанни, — он элегантно — насколько позволял нагрудник — поклонился. — Прошу на корабль.

Мак Кехта высокомерно, но, в целом, одобрительно кивнула и с королевским достоинством перешагнула борт яла. Небрежно бросила:

— Хьюэсэ салэх эхэн'э л'оор б'еес. Люди юга помнят хорошие манеры. Та ашт'эх. Я удивлена.

С трудом сдерживая улыбку, я "перевел":

— Ее светлость благодарна тебе, опцион Лаур. Она принимает приглашение, — и добавил. — Пусть с ней поплывет девочка, — я указал на Гелку. — Я переправлюсь с Терциелом.

Озерник не возражал.

Ял обернулся туда и обратно очень быстро, как на крыльях.

И вот уже передо мной высокий борт дромона, окрашенный белым. Сверкающие позолотой щиты. И запах... Запах смолы, пропитывающей доски обшивки, терпкий дух начищенных бронзовых и медных ручек, накладок, набалдашников, горечью вара тянет от такелажа.

Двое солдат подали вверх носилки с мертвым жрецом. Перед смертью он совсем исхудал и весил, пожалуй, не больше четырнадцатилетнего ребенка. Я взобрался по веревочной лестнице.

Мак Кехта стояла у трапа, ведущего на кормовую надстройку, квартердек, и вела светскую беседу с тремя старшими офицерами флота — можно гордиться образованностью моих соотечествеников, не каждого нобиля учат Старшей речи. Я сразу определил их звания по белоснежным гребням на шлемах и пурпурной кайме выглядывающих из-под доспеха рукавов туник. Четвертым озерником, оживленно участвующим в разговоре был невысокий мужчина годков около сорока, слишком темноволосый для жителя Империи, в простой одежде и с пергаментным свитком в руках. Тем не менее, осторожно приблизившись, я понял кто здесь главный. Конечно, невзрачный человек, увлеченно засыпающий феанни вопросами, склонив голову к левому плечу.

Ученый? Один из преподавателей Вальонской Академии?

Очень может быть. Только с трудом верится, чтобы военные относились к ученому с таким почтением. Позволяли себя не замечать, перебивать...

Гелка, прятавшаяся до того за спину феанни, увидев меня, подбежала, ухватилась за рукав и замерла, чуть дыша. Собеседник Мак Кехты отвлекся, глянул на меня:

— Житель Севера? Замечательно!

Что он такого замечательного нашел в обитателях севера? Нет, точно ученый. Они все слегка сдвинутые. Думают не о том, о чем положено думать обычным людям. Но, может, в этом и заключается их отличие? В способности мыслить вне привычных понятий, находить новые решения, ставить хитрые задачи и получать непростые ответы.

Я пожал плечами:

— Ну, житель...

— Замечательно! — повторил ученый. Он выговаривал это слово с таким вкусом, что волей-неволей хотелось верить. — Перворожденная и житель Севера! Я очень о многом должен вас расспросить.

— К твоим услугам, мастер... — слегка, чтоб не терять достоинства, поклонился я. Ну что еще ответишь книжнику? С ними как с больными нужно. Соглашаться, потакать.

— Мастер Луций, — низким голосом подсказал стоявший справа военный. Вот это глотка! В туман рога не нужно. Может сам оповещать встречные суда. — Я — капитан Серджий Торум, — добавил он. — Это — мои помощники: Статон Миций и Гистан Мур.

Пришлось еще раз поклониться. Знакомиться, так знакомиться.

— Я к вашим услугам, мастер Луций, господа офицеры. Меня зовут Молчун. Мои спутницы — благородная сида, ярлесса Мак Кехта и Гелла, моя приемная дочь.

— Очень, очень рад, — довольно потирая ладонь о ладонь, улыбнулся Луций.

Лицо у него открытое, доброе. Это хорошо. Такому человеку хочется поверить сразу и надолго, хоть я и не привык открывать душу перед первым встречным.

— Книгу пишешь, мастер Луций?

— Книгу? — удивился он, словно не ожидал от выходца с Севера подобного вопроса и слегка замялся. — Нет. Вернее, не совсем... Сейчас вам покажут место отдыха, накормят, — перешел он к делу. — А потом, мастер Молчун, прошу ко мне...

— Прошу прощения, — пробасил капитан Серджий. — А как же мертвый Терциел?

Кто же такой этот Луций, что капитан дромона перед ним расшаркивается, прощения просит и слово поперек сказать боится? Тезка императора, да живет он вечно. Но это же не повод....

— После, после... — небрежно отмахнулся от офицера ученый. Хитро прищурился. — Ты так сильно любишь жрецов Храма, Серджий?

Капитан только крякнул. А мы отправились в кормовую надстройку, сопровождаемые Статоном Мицием и двумя рядовыми. Впервые в жизни вещевой мешок несли за мной. А я не знал — радоваться почету или остерегаться?

Западный Трегетрен, форт Веселая Горка,

порошник, день третий, сразу после полудня

Игреневый от природы, но чалый от инея, конь присел на задние ноги и затанцевал перед частоколом.

— Эй, братуха! Отворяй ворота, али службу забыл? Не вишь, кто вернулся? — проорал раскрасневшийся бородач в медвежьей шапке, обшитой стальными бляхами.

— Не шуми, орясина! — весело отозвался воин с бревенчатой сторожевой башенки, махнул меховой рукавицей. — Уже побегли...

И не соврал. Кряхтя от натуги четверо веселинов отворили окованые железом створки.

Отряд из полусотни всадников — все, как на подбор, рослые, плечистые, на справных конях, хотя откуда в повесском войске возьмутся худые? — на рысях въехал в форт.

— Экий ты сердитый сегодня, Бранебор, — ухмыльнулся десятник, командующий стражей. — Чистый космач!

— Будешь тут сердитым, — вполголоса ответил тот, спрыгивая с игреневого и передавая повод коноводу, — коль ходит батюшка наш туча тучей.

Бранебор кивнул на статного, чуть прихрамывающего воина, размашистым шагом направляющегося в казарму.

— Что так? — посерьезнел десятник.

— Да разумеешь, Всемил, увязли мы в этой войне по самое дальше некуда. Думал Властомир до снегу дело закончить, а оно вон как выходит...

— Баню! — через плечо бросил скрывающийся в доме веселинский король.

— Будет! Не сумлевайся! — в голос ответил Бранебор, а тише добавил. — Люто стали трейги проклятые биться. Ох, люто. Полных четыре десятка положили мы, пока того стрыгаева Даглана замок взяли. Ан глянули — нет его там. Убег, сволочь.

— Ух, волчара! — согласился Всемил. — Хитрован!

— А ничо, братка, на кажного волчару волкодав найдется. Коней жалко. Поморозим. Да и голодно ноне.

— Это так, — покивал десятник. — Верно, говоришь. Коней жалко.

— Ото ж. Добро, ты баньку-то отмахни спроворить, а я к государю.

Когда Бранебор, вошел в дом, сгибая шею под низкой притолокой, Властомир сидел, ссутулившись, перед очагом, уронив сильные руки на колени. Заслышал шаги командира гвардейцев, поднял голову:

— Что натрепался с братухой?

— Да всего-то словечком и перекинулись, — развел руками Бранебор.

— Болтлив ты стал, ровно баба, — недовольно проговорил король. — Баня будет?

— А то? — гвардеец принял с лавки тяжелую медвежью шубу, небрежно сброшенную Властомиром, сел рядом, распутывая завязки полушубка.

Помолчали.

— Все мы ровно бабы стали, — с горечью проговорил владыка Повесья, запуская пятерню в сильно отросшую бороду. — Кто болтает, кто врагов жалеть начал... А им токмо покажи слабину!

В ушах его до сих пор стояли крики обитателей захваченного замка. Как же хотелось выцепить барона Даглана! Все ополчение трейговское на нем держится. Сруби чернобородого крепыша, похожего на лесного хозяина и его же на гербе намалевавшего, и разбегутся баронские дружины кто в лес, кто по дрова. А там и пехтуру Валланову можно встретить.

Разведчики доносили — лучники со щитоносцами числом до трех сотен еще в десятке лиг. Вперед не идут. Стали лагерем, рогатками себя огородили. Не легко их оттуда конницей выколупывать.

Властомир помнил, чего стоят в бою лучники-трейги. И по Кровавой Лощине помнил, и по тем стычкам, в которых совсем мальцом участвовал, когда его батюшка, Мечелюб с Витгольдом за Спорные земли грызлись. Одна надежда на быстрые удары по тылам. Лишить врага продовольствия, отогнать резервы, захватить обозы со стрелами. А для того нужно шустренько с баронами разобраться. И допрежде всего с Дагланом. А он ушел! Волчара бешеный.

Властомир в гневе приказал взятых в плен рыцарей — ленников Даглановых — конями порвать прямо на подворье замка. Дружинникам, кто попроще — люди подневольные, что с них возьмешь? — правые руки рубить. За глумление над Зимоглядом пускай все трейги кровушкой умоются. Челядь, оставшуюся в замке , пороть. По двадцать плетей. Другой раз и штурма дожидаться не будут — в лес удерут.

И все бы ничего, да что-то грызло короля изнутри. Будто червяк спелое яблоко. Тоненький голосок жужжал медоносной пчелою. Или нет, скорее полосатым шершнем. Пчела так жалить не будет, штрыкать душу ухналем, в костре каленым.

Скорее, чтоб заглушить этот голосок, чем для убеждения гвардейца, Властомир грянул кулаком по столу:

— Матерью Коней клянусь! Всех трейгов изведу! Умоются еще кровушкой проклятые за Зимогляда. За позор! Селинку ломтями резать буду. Даром, что баба! А Валлана... — король запнулся, перевел дыхание. — Валлана просто так убью. Быстрой смертью. Он мне у Кровавой Лощины жизнь спас. Да и не было его в Трегетройме тогда. Мне сказывали.

Вскочил. Глаза навыкате. Красные.

Бранебор привычно хекнул. Засунул большие пальцы за пояс.

— Ты охолонь, государь. Надо будет извести трейгов — изведем. Эка невидаль! Токмо стола не сокруши. Не то в сей час какой-нито харч принесут, медовухи горячей опять-таки — Бажен спроворит. А нам, ровно зверям, на полу жрать придется. Мы с тобой до конца. И супротив трейгов, и супротив остроухих... Да хоч супротив Империи. Зазря, что ли, вождем вождей выбирали?

Властомир махнул рукой, в два шага достиг стоящей у входа бадейки, зачерпнул ковшиком ледяной воды. Долго пил, закусив зубами липовый ковш в виде уточки. Дергал кадыком.

Потом сел, смахнул ладонью капли с бороды.

— Добро, воевода. Что-то дерганый я нынче. Как конь дурноезженный. Чего там с баней-то, а?

— Зараз покликаю Бажена. Верно, готово все, — Бранебор поднялся, шагнул к двери, которая вдруг распахнулась ему навстречу. С облаком морозного пара ворвался молодой парнишка-коневод.

Командир гвардейцев узнал его. Тот самый отрок, что повстречал возвращающееся с великой обидой посольство Зимогляда. Искалеченные, замученные ранами и горем веселины выбрались почти к зимовнику табунщиков рода Куницы Желтогрудки. А Прискор — да, точно так и звали молодого воина, — в тот день коня заезжал. Ох, и славный конь был! Чудо, не конь. Ровно из золота литой. Про просьбе Зимогляда пареньку особую милость явили — приняли прямо в гвардию, да еще вместе с конем. Только не повезло Прискору. В первом же бою погиб его Золоток. По дурости погиб. Напоролся на рогатину брюхом. А рогатина та в руках у мальчишки-трейга, совсем сопляка зеленого, была. С той поры Прискор ходил за конями прочих гвардейцев. По хозяйству Бажену, коморнику Властомирову, пособлял.

"Небось, поесть принес", — подумал Бранебор, но парень заскочил налегке.

— Что стряслось? — насупился воевода. — Отвечай!

— Всемил велел передать, — Прискор поклонился королю и командиру. — Трое мужиков заявились. К государю просятся. Сказывают, мол, от принца трейговского Кейлина с посольством.

— Да ну? — Бранебор вмял кулаки в защищенные кольчугой бока. — Так и сказали? Трейги?

— То-то и оно, что наши, — развел руками парень.

— Зови! — не терпящим возражения тоном приказал король.

Прискор скрылся в сенях.

— Да не всех! Одного пущай запустят! — крикнул ему вслед Бранебор.

— Что за стрыгаевы шуточки? — пробормотал Властомир, усаживаясь повеличественнее. Расправил бороду. — Кейлин ведь неживой вроде. Али нет?

— Да волчара его знает... — пожал плечами гвардеец. — Трепали, без вести пропал. Еще трепали, будто Витгольд по нему уж и тризну справил. Того и Селинка взбеленилась... — тут воевода понял, что сболтнул лишнего, напоминая государю об оскорблении, и захлопнул рот.

Сперва вошли два вооруженных сторожа. Десятник Всемил и коренастый Вторак, несравненный умелец в бою на ножах. В самый раз в тесной комнате, если гость злое замыслит.

За ними здоровенный детина с мохнатой овчинной шапкой в широких ладонях. Он поклонился хитро — не враз поймешь: то ли почет оказал королю, то ли наклонился, чтоб лбом о притолоку не ушибиться. Глянул дерзко, расправил плечи. Ни меча, ни ножа на поясе видно — охрана отобрала, — а страху нет. Уверен в себе.

Властомир внимательно оглядел посла. Правда, веселин. Породу не спрячешь и не подделаешь. Светло-русая борода до половины груди. Волосы с изрядной сединой на две стороны расправлены. Годов сорок. В его возрасте вождями родов становятся. Ну, на худой конец, обзаводятся внуками. А этот...

— Чей будешь? — без приязни вопросил король, буравя пришельца серыми, цвета хорошей стали, глазами.

— Зимородки мы, — верно понял вопрос посол. — Меня Бессоном кличут.

— Ты взаправду от Кейлина или брешешь?

— Брешет собака, государь, а мне резонов нету. Могу грамотку предоставить, — Бессон полез за пазуху. Вторак напрягся, положил руку на черен ножа. Мало ли что у него там?

Посол извлек на свет туго скрученный пергаментный свиток, завернутый для пущей сохранности в чистую холстину. Передал Бранебору. Тот — Властомиру.

Король повертел обкрученный суровой ниткой пергамент в пальцах. Ни печати, ни какого иного знака. Небрежно бросил на стол.

— Так Кейлин, говаривали, погиб. Или нет?

— Оно... — замялся Бессон. — Оно не без того. Я к тому, что мог погибнуть. Везли его на верную смерть. Петельщики...

— Во как? — вскинул бровь король.

— Как есть. Петельщики, значит, везли, а моя ватага отбила его.

— Твоя ватага?

— Дык, моя.

— Как же ты ватажником заделался? Поведай-ка, — хитро прищурился король.

— Дык, мой десяток отстал от войска. За фуражом мы, значит, ехали, а тут...

— От какого войска?

— Ну, знамо от какого. От нашего, веселинского. От твоего то бишь, государь.

— Так ты дезертир?

— Нет. Не так, государь. Не дезертир. Наш десяток на остроухих, волком нюханных, напоролся. Едва ушли двое. Я и побратим мой, Охват. А выживать-то надо. Помаленьку к нам еще людишек, обиженных судьбою, набежало. Все думали в Повесье выбираться.

— Нет. Ты таки дезертир, — оскалился король. — А ежели я тебя прикажу на кол?

— Твоя воля, государь, — нахмурился Бессон. — Приказать можешь. Только я теперь Кейлину, законному королю Трегетрена, присягал. Ему служу. Им с посольством к тебе назначен.

— Ишь ты, — Властомир покачал головой, переглянулся с Бранебором. — Ишь ты, подишь ты, что же говоришь ты... Добро, посол ты или не посол, говоришь, живой Кейлин?

— Живой. Сперва мы не знали, что он принц Трегетренский. В ватагу приняли честь по чести и прозвищем наградили — Живолом. А после уж... как открылся.

— Открылся! Ты гляди, открылся ему. И вы поверили?

— Поверили. Было кому доказать.

— И кто ж это доказывал?

— Петельщики там были. Лабона помнишь, государь? Полусотенником у Валлана ходил?

— А что, уже не ходит?

— Думаю, нет. Тяжко с одной рукой в гвардии служить.

— Вона как!

— Да уж так.

— Так у меня, Бессон из рода Зимородка, — хитро прищурился Властомир, — Лабона под боком нету. Как мне докажешь, что от Кейлина, а не от самозванца?

— О том мы подумали. Почитай его грамотку — уразумеешь, что всамделишный Кейлин. Всамделишнее не бывает.

— Да стрыгай с ней, с грамотой. На словах убеди.

— Ну, коли на словах хочешь, государь. Велел тебе Кейлин передать поклон от той самой остроухой, что с Мак Дабхтом тебя травила, как оленя, под Кровавой Лощиной. От ярлессы Мак Кехты. Помнишь такую? Сказал, что буде нужда, может весь бой тебе описать, когда они с Валланом тебе на выручку пришли.