Гул владимирских колоколов вскоре долетел и до Новгорода.
ГЛАВА 4. ПРОШКА СУЗДАЛЕЦ
=1=
Прошку, внука кузнеца Сидорки, звали на Козьмодемьянской улице Великого Новгорода Суздальцем.
Мало кто из соседей помнил, откуда пошло это прозвище. Самому Прошке рассказал о том дед, да и то не сразу, а когда ему минуло шестнадцать лет и Прошка из длинного нескладного подростка превратился в юношу – работника, спорого помощника. Рассказал наедине, шепотом, как о чем-то потаенном, стыдном.
В тот год, когда князь Александр Ярославич Невский сзывал полки на немецких рыцарей, [1242 год.] много собралось в Новгороде ратников из Низовской земли. И на его, Сидоркином, дворе были на постое два суздальских дружинника. Один суздалец был пожилой, степенный, все больше сидел в кузнице, вздыхал, рассказывал Сидорке о жене и детишках, оставленных на родной стороне. Зато другой, молодой и бедовый дружинник Иван, ни на шаг не отходил от кузнецовой дочки Аленки, норовил обнять в темных сенях, шептал ласковые слова. Пригож был молодой суздалец, красноречив, весел, смел. А сердце девичье – не камень. Долго ли до греха? Не уследил Сидорка, как началась у молодых любовь. Может, была бы жива мать-покойница, ничего бы и не случилось. Но отец от девичьих секретов далек…
Только перед самым походом призналась Аленка, что ждет дитя. Суздалец поклялся на иконе, что вернется, покроет грех венцом. Но сразил его на льду Чудского озера тяжелый немецкий меч. Так и родился Прошка без отца. А вскоре и мать его померла – то ли от горя, то ли от стыда великого – невенчанной женой.
Много времени прошло с тех пор. Забыли люди и об Аленкином грехе, и о виновнике его – веселом суздальце, и о самой Аленке, а прозвище у Прошки осталось, хотя многие старые соседи отъехали с Козьмодемьянской улицы, покинули Софийскую сторону. Тягостно было здесь простому человеку.
Козьмодемьянская улица тянулась поперек Неревского конца, от земляного вала до берега Волхова. Ближе ее к кремлю-Детинцу было всего три улицы: Янева, Шеркова и Розважа. Сплошняком стояли там боярские хоромы. А потом стали бояре теснить людей и на Козьмодемьянской улице. С двух сторон зажали кузницу деда Сидорки бревенчатые частоколы боярских дворов. После каждого пожара, отстраиваясь заново, прихватывали сильные соседи землю от Сидоркиного двора, пока, наконец, частоколы не сошлись вплотную. На бывшей Сидоркиной земле один сосед построил баньку, а другой – навес для коней.
Дед Сидорка ходил жаловаться к кончанскому старосте, но тот судиться с боярами не посоветовал. Да Сидорка и сам знал – с сильным не дерись, с богатым не судись. Где уж ему против таких больших людей выстоять! Собрал Сидорка в мешок нехитрый кузнецкий инструмент, взял за руку малолетнего внука и отправился искать другую долю.
Далеко искать не пришлось: умелые руки везде нужны. Кузнеца принял на свой двор богатый дружинник Онфим, который жил со своими чадами, домочадцами и работными людьми на перекрестке двух улиц – Великой и Козьмодемьянской. Вышеня, домоуправитель Онфима, отвел кузнецу избенку на заднем дворе.
Неказистым было новое жилье Сидорки: бревна почернели от дыма, пол весь в щелях, а сеней и вовсе не было – дверь выходила прямо на улицу. Узенькое оконце, затянутое рыбьим пузырем, едва пропускало свет. Но кузница была рядом, за углом, а в кузнице наготовлено железо всякое и коробья с древесным углем: знай, кузнец, работай!..
И Сидорка работал. За жилье, за хозяйское железо, за защиту от лихих людей брал домоуправитель Вишеня половину всего изделья. Но за оставшуюся половину платил хлебом или разрешал продавать на торгу. По пятницам дед Сидорка выносил на торговую площадь короб с подковами, топорами, ножами. Кормился сам и кормил внука.
Прошке на новом месте понравилось – весело! Возле кузницы стояла коптильня, подальше – изба мастера-ювелира, а еще дальше, в углу двора, избы сапожников, гончаров, плотников. И в каждой избе люди: мужики, бабы, ребятишки. Не то что на старом дедовом дворе, где все вдвоем да вдвоем. Люди были там только за воротами, на улице, а на улицу дед отпускал редко.
На черном дворе дружинника Онфима прошло Прошкино детство. Глухой бревенчатый частокол со всех сторон, кучи мусора, который выбрасывали из изб прямо во двор, непролазная грязь весной и осенью, а летом тучи пыли. От избы к избе, от коптильни к кузнице люди ходили по мосткам из толстых еловых плах. Так было во всем Новгороде.
Попробовал было пришлый гость-немчин, поселившийся неподалеку, завести другие порядки. Отрядил двух холопов собирать и отвозить мусор за городской вал. Но ничего из этого не вышло, кроме огорченья. Весной, когда растаял снег на соседних дворах, потекли сквозь щели частокола на выскобленный двор немчина зловонные ручьи, все затопили. Пришлось немчину везти мусор обратно, засыпать лужи. Долго смеялись люди, вспоминая немчинову глупость.
Вместе с другими ребятишками Прошка часто забирался на частокол, отделявший черный двор от чистого, хозяйского.
Там была другая жизнь. Под навесами ржали и постукивали копытами сытые кони. Из поварни доносились запахи неведомых яств. Поблескивали на солнце слюдяные оконца нарядных двухэтажных хором. Над островерхой крышей поднимался деревянный короб вытяжной трубы – дымника. Резное крыльцо выкрашено красным, его широкие деревянные ступеньки вымыты добела.
Иногда к Онфиму приезжали гости. Бояре в цветных кафтанах – зеленых, желтых, голубых, лиловых, с длинным рядом поперечных застежек, в красных сафьяновых сапогах, неторопливо слезали с коней. У крыльца гостей встречал сам хозяин, кланялся, под локоток бережно вел в хоромы. Боярские холопы, тоже в нарядных кафтанах, но покороче – выше колен, толпились во дворе. За поясами у холопов были длинные ножи, а в руках – топоры и копья. Без охраны бояре вечерами по улицам не ездили: город большой, лихих людей много…
Когда Прошка подрос, его мир расширился за пределы двора. Вместе с товарищами он спускался по Козьмодемьянской улице к Волхову. По реке плыли большие купеческие ладьи, сновали юркие челноки-долбленки. По мосту, соединяющему Софийскую и Торговую стороны, медленно ехали телеги с товаром, спешили всадники, толпами валил простой ремесленный люд.
За рекой, над Ярославовым дворищем, где собиралось новгородское вече, поднимались купола Николодворищенского собора, Параскевы Пятницы, Ивана-на-Опоках и других церквей. А Великая улица вела к Детинцу. Мощные стены Детинца был и сложены из булыжника, намертво спаянного известковым раствором. Поверхность стен была неровной, камни выпирали наружу. Но так издавна привыкли строить в Новгороде: без тщательной подтески камня, не на показ, а на прочность. Над стенами высились многоярусные четырехугольные башни: Владимирская, Княжая, Спасская, Дворцовая, Кокуевская, Златоустовская. Стены и башни Детинца венчали зубчатые бойницы, за которыми по деревянным мосткам день и ночь ходили ратники владычного полка. [Новгородский архиепископ, «владыка», пользовался большой властью в городе, имел свой особый, «владыч-ный» полк.]
В Детинец люди входили сняв шапки. Крестились на купола белокаменного Софийского собора, главного храма Новгородской земли. В хоромах около собора жил архиепископ, владыка духовный и первый советчик в земных делах. А в самом соборе, в глубоких подвалах, за надежными запорами, хранились договорные грамоты Великого Новгорода с иноземными государями и великими князьями, городская казна, записи судных дел. Сюда, в древний Софийский собор, построенный еще при князе Ярославе Мудром, привозили добычу военных походов.
В лето шесть тысяч семьсот семидесятое [1262 год.] молодой князь Дмитрий Александрович привез из немецкого города Дерпта бронзовые врата невиданной красоты: все в узорах, в литых фигурках людей и разного зверья. Тяжелым было это заморское чудо. Врата привезли разобранными на нескольких телегах, а когда начали прилаживать их в Софийском соборе, то недосчитались многих бронзовых узоров. Но богат Великий Новгород мастерами-умельцами, не пришлось звать литейщиков из далекого Магдебурга, где делались эти врата. Новгородский мастер Авраам взялся дополнить потерянное.
Часами смотрели люди, как Авраам тут же, у соборных стен, отливал по восковым моделям бронзовые фигурки. И Прошка, в то время уже двадцатилетний парень, тоже ходил смотреть на работу мастера.
Но в город Прошка выходил только по воскресеньям, да еще в пятницу, когда выносил на торговую площадь свое кузнечное изделье. Остальные дни он хлопотал в кузнице. Дед Сидорка стал совсем плох, подсобить мог разве что советом. Кряхтя, усаживался в кузнице на ларь с углем, часами смотрел, как Прошка взмахивал молотом, как летели во все стороны искры. И соседи теперь обращались не к деду, а к Прохору, если нужно было кому что сделать. Для гулянья времени почти не оставалось.
=2=
В год, когда помер великий князь Александр Ярославич Невский, на двор к Онфиму зачастили дружинники молодого князя Дмитрия. Не обошли они и кузницу: кому понадобилось перековать коня, кому подправить железный доспех. Переяславец Фофан как-то поинтересовался, почему молодого кузнеца люди прозвали Суздальцем?
Прошка неохотно объяснил:
– Отец мой был из Суздаля… Убили его немцы на Чудском озере…
– Из наших мест ты, выходит, родом-то! – ласково улыбнулся Фофан. – Что суздалец, что владимирец, что переяславец – все из одной земли – с Низу…
После этого разговора Фофан заходил в кузницу каждый раз, когда был у Онфима. Звал кузнеца в гости на дружинный двор.
Князь Дмитрий Александрович постоянно держал в дружинном дворе на Торговой стороне три десятка воинов: для вестей, для пригляда за новгородскими делами. Остальная дружина и сам князь жили за посадом, на городище. А из Дмитриевых бояр наезжал сюда только дворецкий Антоний, глаза и уши князя. Фофан же был не просто дружинник, а доверенный человек Антония, приставленный смотреть за всем, что происходило в Новгороде. И молодого кузнеца Фофан привечал не без дальнего умысла. При встречах расспрашивал о новостях. А Прошка знал немало, везде у него были друзья-приятели: на торговой площади, на пристанях, в боярских дворах, на посадах.
Прошку и самого тянуло к переяславским дружинникам, всегда веселым, уверенным, дерзким парням. Он зачастил на дружинный двор, где его вскоре признали за своего. А когда молодой кузнец рассказал о тайной поездке в Литву боярского сына Полюда, Прошкой заинтересовался сам боярин Антоний.
Крепко запомнился Прошке этот разговор – наедине, в потайной горенке дружинной избы.
Боярин Антоний сидел возле стола, закутавшись в синий суконный плащ, прихлебывал из ковшичка горячий медовый сбитень. Боярину нездоровилось. От тишины, от неяркого дрожащего мерцанья светильника, от синих зимних сумерек за оконцем – слова боярина показались Прошке особенно значительными.
– Много врагов у князя Дмитрия Александровича, – говорил тогда боярин. – Злоумышленны бояре новгородские. С Литвой сносятся. К немцам гонцов шлют. И все потому, что не хотят под рукой великого князя быть, Русь крепить. Но их дела тайные – явными становятся, если верные люди к их лукавству приглядываются. Крепко ты нам помог, когда о Полюде рассказал. Сам князь Дмитрий Александрович о тебе знает. И еще больше помочь сможешь, если захочешь…
Прошка кивнул, соглашаясь.
– А сюда больше не ходи, – продолжал Антоний. – Фофан сам к тебе в кузницу придет, когда нужно будет. Или в городе где встретитесь, будто ненароком. Или еще что придумаем…
Так стал Прошка тайным доверенным человеком князя Дмитрия Александровича. Ходил он теперь по городу не для развлеченья, а со смыслом: ко всему прислушивался, приглядывался, осторожненько расспрашивал о новостях. Поздно вечером к заднему частоколу Онфимова двора приходил от Антония человек в неприметной шубейке, в шапке, надвинутой на глаза. Прошка пересказывал ему, что успел узнать, а то и просто совал через щель и частоколе исписанную бересту – тайную грамотку.
Жгуче-интересной, значительной стала Прошкина жизнь…
Верным спутником Прошки во всех делах был приятель Акимка, сын гончара и сам гончар, хотя больше подходило бы ему другое ремесло – такое, в котором требовалась сила. Акимка был могуч, кряжист, ломал подковы, на удивленье людям завязывал узлом железные прутья. Прошка и сам был немалого роста, но этот выше его на голову! Ума Акимка был небыстрого, слова выговаривал невнятно, а больше молчал, глядя на Прошку преданными глазами.
Акимка во всем подражал другу, даже нож за голенищем носил такой же, как Прошка, – широкий прямой клинок владимирской работы. С Акимкой Прошка чувствовал себя в безопасности, пробираясь с Антониевыми поручениями по пустынным ночным улицам. Этакий богатырь от десятка разбойных людей убережет!
А началась дружба с малого – с восхищенья Акимки огненным кузнецким ремеслом, к которому втайне тянулся сын гончара. Но так повелось в Новгороде, что сын наследовал мастерство отца, с детства впитывая хитрые ремесленные секреты, бережно хранимые от чужих. Не было бы Акимке пути из гончарной избы, если бы не Прошка. Поэтому-то и шел парень за своим старшим другом всюду.
И на этот раз, когда неожиданно загудел вечевой колокол, сзывая людей на торговую площадь, Прошка и Акимка бежали рядом.
Народ густо валил по мосту через Волхов.
Бояре с Софийской стороны спешили на вече с вооруженными холопами, челядью и прихлебателями: тиунами, ключниками, комнатными отроками, псарями.
Прошка насторожился. Бояре приходили на вече со многими людьми, когда ожидали, что издвоится народ на вече, когда был нужен каждый лишний голос, чтобы перекричать инакомыслящих…
У ворот Детинца встали усиленные караулы из ратников владычного полка. Это тоже было необычно.
Прошка шепнул своему спутнику:
– Задумали что-то бояре! Поторопимся!
Акимка пыхтел, расталкивая людей могучим плечом.
На торговой площади бурлила толпа. Люди пришли со всех концов Новгорода, со всех улиц.
Вечевой колокол смолк.
На помост взошли бояре, господа новгородская. Посадник Михаил Федорович поднял руку, требуя тишины. Возгласил на всю площадь:
– Мужи вольные новгородские! Важная весть пришла из Владимира. Ярослав Ярославич Тверской, брат покойного Александра Ярославича Невского, с ханским ярлыком сел на великое княженье. Как решите, мужи новгородские? Кому вручите меч Великого Новгорода?
Зашумело, загомонило вече.
Каждый выкрикивал своё, стараясь перекричать соседа.
Но все чаще, все громче звучало над площадью имя великого князя Ярослава.
– Призвать в Нова-город Ярослава Ярославича!
– Молод Дмитрий, не под силу ему княжить!
– Ярослава призвать!
– Ярослава!
Посадник Михаил Федорович снова поднял руку.
Затихло вече, приготовившись выслушать приговор старейшин новгородских.
– Единым сердцем приговорили мы: владыка Далмат, тысяцкий Кондрат и я, посадник Великого Новгорода – послать по князя Ярослава, звать его на новгородский стол. А князю Дмитрию указать дорогу из Нова-города! Любо ли сие, мужи новгородские?
– Любо! Любо! – заревела толпа.
И в этом крике, от которого выше облаков взметнулись стаи ворон с церковных куполов, утонули немногочисленные голоса сторонников молодого князя Дмитрия. А может, промолчали они, памятуя наказ боярина Антония: не выступать открыто насупротив большинства вечников…
Так сказал Великий Новгород свое слово, лишавшее князя Дмитрия власти над новгородцами.
Оповестить князя о вечевом приговоре послали тысяцкого Кондрата. Больше тысячи ратников-ополченцев, натянув кольчуги и взяв в руки копья, пошли вместе с тысяцким к городищу.
Ратники шагали по дороге с веселыми криками и шутками: на дворе боярина Юрия Михайловича, давнего Дмитриева недоброжелателя, их щедро угостили перед этим походом хмельной брагой. Сам боярин Юрий Михайлович с многочисленной вооруженной челядью тоже присоединился к ратникам. Тысяцкому Кондрату он сказал со злорадством:
– Обрадуем князя Дмитрия! Сидит, поди, у себя на городище и не ведает, что пришла пора зажитье собирать, из Нова-города отъезжать прочь! Встречай, княже, гостей нежданных! Попробуй-ка всех употчевать!
Тысяцкий промолчал, втайне сочувствуя Дмитрию. Старый воин ценил в людях храбрость и ратную удачу, а этим, судя по последнему походу на немцев, молодой князь был наделен в избытке. Жаль только, что еще не пришло его время…
Посланцы новгородского веча не застали Дмитрия врасплох. Еще не разошлись вечники с торговой площади, еще распивали хмельную брагу ратники на дворе у боярина Юрия Михайловича, а из ворот Новгорода, по волховскому берегу, хоронясь за кустами, спешили к городищу те неведомые доброхоты князя Дмитрия, о которых знал только боярин Антоний. Не напрасно почти пять лет веселый переяславский боярин ходил по улицам и площадям Новгорода, не напрасно заводил дружбу со многими людьми! Не было тайны в городе, которая рано или поздно не дошла бы до Антония. Далеко смотрел боярин, загодя готовил верных людей ко всяким неожиданностям. Вот и сейчас: уйдет князь Дмитрий в свою переяславскую вотчину, а верные люди в Новгороде останутся. Пройдет время, и взойдет посев, по щепотке, по зернышку высаженный переяславским боярином на новгородской ниве…
Потому-то, как ни торопились Прошка и Акимка, не они первые принесли весть о выступлении к городищу новгородского ополченья. Боярин Антоний, встретивший парней у ворот, сказал:
Шилова Юлия
Гюго Виктор
Ильин Андрей
Суворов Виктор
Шилова Юлия
Суворов Виктор