Чтение 25–й страницы книги ~Бугор~

Пошли...

Мы спустились в подвал. Я держал его в поле зрения. И ждал какой-нибудь
гадости. Например, он выхватывает с полки заряженный обрез и всаживает в нас
заряд. Или подрывает гранату. Или нажимает на кнопку, и весь дом взлетает в
воздух - ну, это уже из области американских боевиков.

Обошлось.

Он зажег тусклую лампочку. Откинул в сторону несколько ведер. Пошарил
рукой под низким, почти касающимся головы, потолком. Оттянул что-то со
щелчком. И толкнул стену.

Такое тоже в кино бывает. И очень редко - в жизни. Кусок стены провалился
вперед. И образовался зияющий проход.

- Гробница Рамзеса, - оценил подвал Железняков. Я прошел вперед,
спустился на несколько ступеней. Железняков спускался, придерживая под
локоть хозяина дома.

- Осторожнее, - прикрикнул Кандыба. - Справа выключатель. Еще повредите
по-медвежьи что-нибудь!

Я нашарил выключатель. Нажал на него.

И остолбенел...

Просторное помещение - метров сто пятьдесят квадратных. Датчики, как в
музеях, - влажность, температура.

Мини-галерея. Десятки полотен, освещение соответствующее. Сделано по
высшему разряду.

Свет из мягких светильников лился на прекрасные лики, живущие в глубине
старых полотен. На выпавшие из цепи времени пейзажи - осколки прошлого, того
мига, когда художник сидел с мольбертом, и в его лицо дул ветер, который так
хотелось запечатлеть на полотне.

Несколько картин были сложены в углу. Им не хватило места.

Рядом со мной застыл Кандыба. Он молча разглядывал картины. И я видел в
его глазах тоску. Он прощался со своими любимыми полотнами. Подошел к
портрету Рокотова, провел пальцами по раме. Я не стал его останавливать.

- Зачем вы все это сделали? - спросил я.

- Я люблю эти картины. Вам этого не понять.

- Страстно любите?

- Страстно, - кивнул он.

- И за них людей убивали?

- А кому нужны люди - грязные, низкие скоты, думающие лишь о своем брюхе?
- обернулся он ко мне. Глаза его горели. Ему бы сейчас на трибуну. - Все,
что в них есть лучшего, - в этих полотнах. И я не хочу их делить с быдлом.
Это только мое. Русская живопись. Великая живопись... А ее продают, как
девку на панели. В нее вкладывают капитал. Эти вещи выше того, чтобы ими
торговали, как семечками...

Я немножко передернул плечами. Сейчас в его глазах было безумие.

- Нет такого, что чего-то стоит в жизни. Есть только это, - он провел
ладонью по картине Шишкина "Дождь".

Распрямился.

- Я в вашем распоряжении, - в нем была снова спокойная уверенность.

И я где-то даже зауважал его с его маниакальной целеустремленностью. Она
весьма незаурядна в мире торгашей и крохоборов, свихнувшихся на баксах.

Вот только те три трупа в квартире на Фрунзенской набережной. Это не
оправдать ничем.

***

Баклан работал в этой дыре уже неделю. Точнее, изображал, что работает.
Он с детства понял, что самое неприятное - получить грыжу. И всячески
опасался этого.

Из колонии он вышел со справкой об освобождении. Ехать ему никуда не
хотелось. И нанялся в геологическую партию.

- Будешь хорошо работать, будешь хорошо получать, - с нажимом на "хорошо"
сказал вербовщик в Анадыре.

Понятия "хорошо" у бригадира и у Баклана сильно разнились. В понятии
бригадира - это двенадцать часов пахоты не за страх, а за совесть, в грязи,
машинном масле, разгребая породу гнутой лопатой, а иногда и руками. Ранняя
весна, холод. В общем, ничего хорошего здесь не было.

Бригада была на отшибе, в нескольких десятках километров от основного
расположения геологической партии, где были и техника, и транспорт, и
бухгалтерия, и начальство. В бригаде было человек двадцать. Народец
подобрался в основном никчемный - бомжи, протоптавшие ногами весь Советский
Союз и не находившие нигде пристанища больше чем на три месяца. Как ни
странно, работали они дисциплинированно, и хилого, седого, с морщинистой
наглой мордой бригадира по имени Кузьма слушали с полуслова. Баклан,
понятно, его слушать не собирался.

На третий день бригадир заключил:

- Не работаешь - жрать не будешь.

- У собаки кость не отнимают, - с угрозой произнес Баклан. С ним так не
разговаривают. Уж за ним в случае чего не заржавеет. Недаром сидел за
причинение тяжких телесных повреждений.

- Дурную собаку, которая не знает место, сажают на цепь.

- Ты базар-то не гони гнилой, - выпятил челюсть Баклан. - Я тебе быстро
усы-то пообстригаю.

Бригадир развел руками.

Естественно, Баклан работать не стал уже из принципа. И на ужин ему
сказал бомж, бывший у них "коком":

- Не положено.

- Ты чего, фуфел, волну гонишь, а? Я тебе сейчас твою кастрюлю вместо
шапки надену!

- Что за шум? - спросил бригадир,

- Это твои фокусы, командир? - с угрозой произнес Баклан.

- Не заработал, - оборвал бригадир.

- Ах, не заработал, - он протянул руку к половнику, зачерпнул кашу и
размазал по лицу бригадира.

Толпа зашумела. Пара бомжей двинулись к нему.

- Ну, подходи! - Баклан выдернул из сапога заточку. - Давай, падлы!
Давай!

Один из работяг взял лопату. Другой потянулся за прутом. И Баклан вдруг
понял, что сделал что-то не то. Он всегда осознавал это уже после того, как
все было сделано.

- Не надо, - поднял руку бригадир. - Тут же не беспредел.

- То-то, - осклабился Баклан. Он распрямился гордо, ощутив себя
победителем.

Есть ему дали. И он уже в радужных мечтах ощущал себя королем. Подожмет
тут всю эту шушеру, крутым заделается. Как вор на зоне - на него все пахать
будут, план закрывать, а он будет сидеть и плевать в потолок. Испугался его
бригадир. Куда ему против Баклана? Да никуда. Боится, козел. Боится.

- Зря ты так, - подошел к нему вечером потертый, будто его протащили по
дну реки, бродяга. - Плохо ты себя вел. Кузьма не любит.

- А я в зад вашего Кузьму, - пообещал он.

- Ox, - с сожалением вздохнул бомж.

Утром Баклан опасался, что его понт перестали принимать всерьез, что
сейчас навалятся и врежут ему за все. Но есть ему дали без звука. Он уселся
на лавку под тентом, и вокруг него образовалось пустое пространство, будто
он заражен страшной болезнью. И даже на работу не пригласили. Так что все
получалось по нему.

- Ничего, будут вам порядки, - прошептал он.

В одиннадцать часов послышался гул. Выглянув из барака, Баклан увидел
приближающийся вездеход. На нем привозили продукты и все необходимое, а
также приезжали всякие типы из "штаба" партии.

Из вездехода выпрыгнул высокий, широкоплечий человек в военном
комбинезоне - чистом и выглаженном. Баклан сплюнул. Он ненавидел таких
чистюль, интеллигешек и вообще очкариков. Бесполезные люди. Самомнение
огромное, пока первый раз им по хрюкальнику не въедешь. А потом куда все
девается - вместе с кровью и соплями? С "чистюлей" прибыла еще пара человек
свиты - один широкоплечий, татуированный, другой высокий, лысый, озирающийся
все время, лицо его будто гирей прижали - все внутрь вдавлено. Он сразу
мутным взором срисовал Баклана, и Баклан нагло ухмыльнулся..

Баклан улегся на ложе и прикрыл глаза. Ему было скучно, но в общем-то не
так уж и тоскливо.

Потом пришел бригадир и, стараясь не смотреть на Баклана, сказал:

- Иди. Начальство зовет.

- Кто?

- Бугор.

- Это тот профессор с манжетами? - презрительно сплюнул Баклан.

- Он.

- Ладно. Как начальство не уважить. В вагончик, в котором обитал
бригадир. Баклан зашел - руки в карманах. Там сидела вся троица.

- Вот, значит, нарушитель спокойствия? - улыбнулся Бугор.

- Ну а че?

- Да ничего, - подал плечами Бугор. - Работать надо.

- Где это видано, чтобы рабочий класс не кормить.

- Рабочий класс - это который руками работает, - спокойно произнес Бугор.
Он говорил, слегка улыбаясь, так что Баклан ощущал - его выдвинутая челюсть,
и руки в карманах, и блатные словечки, и кураж - все мимо. - А вы обычный
мелкий уголовник.

Он говорил на "вы", не тыкал, как все тыкали Баклану всю жизнь, не
матерился, не орал, как положено начальнику партии. И это тоже выводило
Баклана из себя.

- Где это видано - по двенадцать часов в дерьме копаться, а, начальник? Я
чего, дурной, а? Я что, опущенный, да?

- Пока нет, - спокойно произнес Бугор.

- Э, ты чего, мужик? - прищурился Баклан.