него, кажется, тоже горели зрачки.
В следующее мгновение дедушка неожиданно исчез, будто и не было его
никогда в палате. К удивлению своему, Елизавета не уловила даже, как это
произошло.
И снова ею овладели мучительные сомнения. "А может, дед не появлялся
вовсе, и все это ей только почудилось?" Но зимние шерстяные шапочки,
оставленные им на тумбочке и лежащий на полу задушенный доктор безжалостно
напоминали ей о жестокой действительности.
Она надавила на кнопку экстренного вызова медперсонала (о которой раньше
почему-то забыла), но вместо сестры милосердия в палату быстро вбежал
Гаври. Увидев лежащего на полу доктора, он осторожно нагнулся к нему, но,
убедившись, что тот мертв, взглядом, полным тревоги, посмотрел на жену.
Она показала ему на детские шапки и глаза ее застлали горючие слезы.
- Он был здесь? - сказал обеспокоенный Гаври, - но как он проник сюда? Я
все время стоял у дверей.
- Я видела его, - тихо сказала Елизавета - губы у нее дрожали, как у
обиженного ребенка.
- На всех этажах стоят полицейские, - сказал Гаври потеряно. Елизавета
закрыла лицо руками и затряслась от бесшумных рыданий. Гавриэль,
боявшийся слез жены, вышел из палаты и громко позвал врача. Вместе с
врачом в палату шумно вторгся лейтенант Кадишман.
- Как это случилось? - грубым тоном спросил он, нагнувшись над посиневшим
трупом доктора.
- Спросите об этом своих олухов, - сказал Гаври, сдерживая себя, чтобы
не накричать на этого самодовольного индюка в форме. За плачущую Лизоньку
он готов был сражаться с целым легионом таких вот горе полицейских.
Кадишман выпрямился, подозрительно всматриваясь в лицо осмелевшего мужа.
- А вы как тут оказались, молодой человек? - вкрадчиво сказал он, и слова
раздосадованного комиссара, упрекавшего его в том, что он не до конца
проработал версию с мужем, вдруг всплыли у него в памяти. "В самом деле,
ведь именно сей наглый тип, приказал тогда "психопатке" срочно звонить в
полицию, когда к ним заявился призрак покойного деда, хотя вполне мог
направить ее к телохранителям, стоявшим внизу. Уж не связан ли он каким-то
образом с мертвецами?"
Под утро, сгорая от острого желания сходить по малой нужде, Цион смирно
лежал в постели, боясь шевельнуться и разбудить Виолетту.
Он знал ее всего лишь одну ночь, но ему уже хотелось заботиться о ней и
лелеять - "как единственную и неповторимую"
Впервые в жизни его обласкала умная чуткая женщина, и он был на седьмом
небе от счастья. Она приняла его таким, какой он есть - со всеми его
комплексами недостатками. То участие, с которым она отнеслась к его
мнимой "трагедии" тронуло его сердце и возродило к новой жизни; теперь он
был бесконечно признателен Васе за его ослиное упрямство, благодаря
которому ему досталась такая милая и очаровательная женщина.
Цион и раньше думал, что умение угодить в постели главное достоинство
мужчины, за которое его обычно любит женщина, а теперь с гордостью мог
заявить, что такие способности имеет и он.
В общении с прекрасным полом ему всегда не хватало уверенности в себе, и
это заставило его тратить молодые годы на изучение творчества бездарных
поэтов средневековья. Его непомерная робость происходила оттого, что он
рос без матери. Она умерла, когда ему исполнился год. Отсутствие
материнской ласки сделало его замкнутым диковатым парнем. Он терялся и
приходил в смущение, когда требовалось проявление твердости и мужества,
которые ждал от него маэстро. Участь Виолетты была еще горше: люди герцога
привели ее в замок почти ребенком. Герцог, видевший в ней наложницу, лишил
ее радости зверскими побоями, и она отдавала жар своей невинной души юной
герцогине, в служении которой видела смысл и назначение жизни.
Несмотря на то, что с госпожой она ладила, и та часто брала служанку под
свое покровительство, жизнь ее в замке была чудовищным унижением до тех
пор, пока не умер герцог при весьма загадочных обстоятельствах.
С появлением молодых господ в замке она поняла, что это знамение свыше и
почувствовала в глубинах своей доброй нерастраченной души такую неизбывную
любовь к пришельцу, что ее хватило бы на дюжину Заярконских со всеми их
комплексами и обидами на несправедливо сложившуюся жизнь.
Цион бесшумно приподнялся на локте и, вытянув кверху длинную шею,
тревожно глянул в широкий проем окна, тянувшегося к потолку в форме
высокой стрельчатой арки.
На востоке давно уже взошло солнце, заливая мягким светом кроны
гигантских каштанов, в благодатной тени которых утопал романтический
замок. Издалека доносились звуки пастушьей свирели, прерываемые мычанием
голодных коров. Это крестьяне выводили на пастбище тучный господский скот.
Простой люд давно уже был на ногах, и впереди было работы невпроворот.
В бескрайних владениях божественной герцогини действовал закон, по
которому два раза в неделю крестьянин отрабатывал на хозяев барщину, а со
Сретения до Пасхи - три. К празднику святого Михаила он должен был платить
десять пенсов, а к празднику святого Мартина двадцать мер ячменя и двух
кур. К пасхе - сторожить господский загон, а осенью пахать один акр и
приготавливать семена для посева в амбаре своего повелителя. Кроме того,
ему приходилось платить один пенс с очага и кормить одну охотничью собаку.
Вчера, когда они прибыли в замок, Цион подумал, что поместье де Блюмов
идеальное место для уединенной жизни поэта. Творческая натура, он любил
сельскую идиллию, и если бы это зависело от него, был не прочь провести
здесь остаток жизни в размышлениях о путях господних, которые привели его
к самой очаровательной женщине Англии. Звуки пастушьего рожка, пьянящий
аромат полевых цветов и жаркие объятия любимой, что еще нужно солидному
мужчине с серьезными взглядами на жизнь. Вот только помочиться бы еще для
полного счастья. Но это, конечно, разбудит Виолетту, а он чувствовал себя
благородным рыцарем, давшим обет перед священным алтарем всемерно охранять
покой дамы своего сердца.
Вдруг волшебные звуки рожка заглушил глухой перестук конских копыт под
окнами, и через мгновение послышалась грубая брань стражников. "Кто это
может быть, в столь ранний час, уж не герцог ли, в самом деле, вернулся?"
Проснувшись от шума, и прислушавшись к громким голосам, проникающим
через окно в девичью, подружка Циона кубарем скатилась с кровати и,
отчаянно захлопав пушистыми ресницами, предложила ему немедленно бежать в
подземелье. "Э, да ей привычны, видать, столь неожиданные визиты
менестрелей " - кольнуло Заярконского.
- Это люди Балкруа, - сказала служанка, - и тебе несдобровать, добрый
рыцарь, если мы не схоронимся в надежном укрытии.
До подземелья он вряд ли добежал бы (с распирающим то мочевым пузырем),
но предупредить друга об опасности, счел необходимым. Деликатно постучав в
запертую дверь спальни, оруженосец нервно позвал своего господина. Реакции
маркиза не последовало. "Конечно, ему теперь море по колено, раздраженно
подумал Цион, станет он беспокоиться из-за каких-то людишек Балкруа"
Не желая показаться своей возлюбленной жалким слюнтяем, он решил проявить
характер и надавил на дверь плечом, она не поддалась. Разбежавшись, он
выставил ее мощным пинком ноги, но тут же пожалел об этом - тысяча
раскаленных игл яростно впились в зашибленную коленку, и свет померк в его
глазах. Занимаясь любовью с Виолеттой, он забыл о коварной боли в ноге,
изводившей его уже целую неделю.
В опочивальне он увидел страстных любовников на белой пышной постели с
покрывалом из черно-бурой лисы. Изящные, подсвечники из чистого золота и
тяжелая резная мебель в стиле барокко придавали интерьеру особый интим.
Слева от кровати размещался просторный камин, в котором можно было разбить
походный лагерь, а справа стоял уютный низкий столик с экзотическими
фруктами. Пылкий маэстро держал нежную герцогиню в могучих объятиях и даже
не удивился при появлении взволнованного друга.
- Бежим скорее, сударь! - сказал Заярконский обречено, не столько от
борьбы с дверью, сколько от затянувшегося желания скорее добраться до
писсуара.
- В чем, дело, Ципа? Ты что не видишь - я занят!
Маркиз не любил, когда к нему врывались без доклада. Но Циону было не до
церемоний:
- Какие-то люди пытаются убить нас! - нетерпеливо вскричал он.
- Это не повод врываться в спальню в таком виде! - мрачно сказал маэстро.
- Они вооружены, Вася, это может плохо кончиться!
- Оружие ни к чему, если человек трус, - глубокомысленно заметил Василий,
полагая, очевидно, что он единственный человек в Англии достойный
называться храбрым.
- Это люди королевы, - подавляя легкий нервный зевок, сказала герцогиня,
- моя кузина не прощает обид.
Королева гневалась на нее за то, что она предпочла герцогу какого-то
безродного дворнягу. Еще больше она гневалась на Васю, унизившего грозного
воителя, которому она выказывала признаки особого внимания.
В тоне мадам де Блюм слышалось безразличие к судьбе заезжих рыцарей, и
это в то время как отъявленные головорезы королевы пробрались в замок,
чтобы прикончить маэстро, который из-за своих бездумных авантюр готов,
кажется, угробить самых близких друзей. "Предатель и эгоист! - злился
Цион, воистину, эта парочка стоит друг друга"
На самом деле маркиз не собирался предавать друга, а просто был захвачен
новым чувством и желал, чтобы его оставили в покое всякие неучи, не
Акунин Борис
Зыков Виталий
Акунин Борис
Роллинс Джеймс
Афанасьев Роман
Лондон Джек