Чтение 25–й страницы книги ~Сознавайтесь, Флетч~

- Одной бутылки вам, я чувствую, хватит надолго. Пьете вы мало.

- При вас я сдерживаюсь. Как мог Фрэнсис Ксавьер Флинн быть членом
Jugendfuehrer?

- Я, наверное, тысячу раз задавал себе этот вопрос.

- Все равно, позвольте спросить вас об этом.

- Ирландская Республика, разумеется, практически не участвовала в
войне. Сохраняла нейтралитет, оставаясь, так сказать, на стороне
союзников. Мой отец был консулом Республики в Мюнхене. Вы начинаете
соображать, что к чему?

- Нет.

- В 1938 году, мне тогда было семь лет, меня оставили в Мюнхене с
родителями, вместо того чтобы отправить в Ирландию. По-немецки я говорил
так же хорошо, как местные дети моего возраста, выглядел и одевался, как
немец. И, как говорил мой отец, взял на себя немалую ответственность.

На публике мой отец во всем соглашался с нацистами, хотя ненавидел их
идеи, как должно всякому порядочному человеку. Мы провели в Германии всю
войну. Я ходил в немецкую школу, вступил в гитлерюгенд. Шорты, галстук,
салют, все прочее. Маршировал на парадах. Отличался в спортивных
соревнованиях. Люди забыли мое ирландское происхождение.

- Флинн, но...

- Не хотите, не верьте. Но в гитлерюгенд меня ставили в пример. Вы бы
удивились, узнав, чего мог добиться мальчик в коротких штанишках,
форменной рубашке гитлерюгенд, на велосипеде и с фотокамерой. Он мог
ходить где хотел, с товарищами и без оных. Нам устраивали экскурсии в
укрепленные районы. Солдаты и офицеры показывали нам все, что можно было
показать. То, что я не понимал, я фотографировал. Если я сталкивался с,
как мне казалось, видным деятелем нацистской партии, я брал у него
автограф. Если б вы знали, сколько высших офицеров расписывались на
листочках бумажки, протянутых маленьким мальчиком. Да, теперь можно
сказать, что я творил чудеса.

А в Дублине жили два моих друга, с которыми я переписывался все те
годы. Одного звали Тимми О'Брайан, второго - Уильям Каванау. Я писал им
восторженные письма о том, как живу, где бываю. Нацистов я расхваливал на
все лады. Иногда я получал ответы, иной раз в моих словах сомневались. Я
отсылал фотографии и автографы, доказательства моей правоты.

Разумеется, отец диктовал мне эти письма. А О'Брайан и Каванау в
действительности жили в Лондоне и служили в британской разведке.

- Мой Бог.

- Да, не всем досталось такое детство. И мой отец использовал
консульство, чтобы переправлять из Германии сбитых английских и
американских пилотов. Моя мать очень переживала и за него, и за меня.

- Это правда, Флинн?

- В конце войны мне было четырнадцать. Мюнхен лежал в развалинах. Еда
кончилась. Думаю, все это вы видели в фильмах. Так оно и было.

Перед тем как уйти из Мюнхена, нацисты застрелили моих родителей. И
отца, и мать. По пуле в лоб. На кухне нашей квартиры. Не думаю, что у них
имелись доказательства вины консула Ирландии и его жены. Просто они
убирали нежелательных свидетелей. Я нашел их утром, когда вернулся после
дежурства.

- И что вы сделали?

- О, до конца войны оставались недели и месяцы. Сначала я жил в семье
моего друга. И у них не было еды. Потом перебрался на улицу, в развалины.
Оставался там и после капитуляции Германии. Боялся подойти к американским
или британским солдатам. Глупо, конечно. Но я наполовину сошел с ума от
голода.

Все кончилось однажды ночью. Я спал под лестницей разбитого дома,
когда мне в ребро ткнули сапогом. И я услышал мелодичную ирландскую речь.

Меня отправили домой, в Дублин. Определили в иезуитскую семинарию.
Наверное, я сам выбрал ее. Потому что повидал ад.

Я изучал другую логику, поправил здоровье. Но к двадцати годам устал
от истин. Это вы понять можете?

- Естественно.

- Да и воздержание поднадоело. Поэтому я написал моему другу, Уильяму
Каванау, в Лондон. По его настоящему адресу, минуя Дублин. Попросил
работу. Полагаю, старая гвардия изрядно посмеялась над моим письмом.

Последующие годы покрыты мраком.

- Мне известно, что вы не работали в Чикаго.

- Это я знаю. В Чикаго работали вы. Что вы намедни делали в редакции
"Стар"? Наводили обо мне справки?

- Вы снова становитесь шпионом.

- Разве я упоминал о моем прежнем занятии?

- Но вы женаты и у вас есть дети.

- Это точно. Кто бы мог подумать, что в молодости я намеревался стать
священником.

- Для шпиона это тоже довольно странно.

- Я же не утверждал, что был шпионом.

- Но вы католик?

- А что такое религия в наши дни? Взять хотя бы моих детей. По
воскресеньям они берут гитары и скрипки и отправляются в какую-то церковь.
Там пожимают друг другу руки, целуются. Говорят, что им это очень
нравится.

- Ваша жена ирландка? Или американка?

- Она из Палестины, еврейка. По службе мне пришлось провести там
какое-то время. Поверите ли, нам пришлось уехать, чтобы расписаться, когда
она забеременела. На нейтральную территорию.

- Флинн, ваша работа в бостонской полиции не более чем прикрытие.

- Почему бы вам не налить себе виски?

- Вот почему вы говорили, что у вас нет опыта полицейской работы. Вы
никогда не были полицейским.

- Я учусь, - потупился Флинн. - Методом проб и ошибок.

- Вы стали полицейским, когда конгресс начал трясти всяческие
агентства, старающиеся не афишировать свои делишки.

- Неужели я так много наболтал о себе? - искренне изумился Флинн. -
Чай, похоже, развязывает мне язык.

- Вы все еще говорите по-немецки?

- Это, можно сказать, мой родной язык.

- Будучи в гитлерюгенд, вам приходилось браться за оружие и стрелять?

- Да, приходилось.

- Как это было?

- Видите ли, я чуть не подстрелил себя. Я не мог стрелять в
союзников, наступавших на Мюнхен. И не мог стрелять в парней, с которыми
вырос.

- И что же вы сделали?

- Заплакал. Лег в грязную траншею и заплакал. Помните, мне не было и
пятнадцати. Впрочем, я сомневаюсь, что и теперь поступил бы иначе.

По окну барабанил дождь.

- Теперь ваша очередь, Флетч.

ГЛАВА 24

Флетч налил в опустевший бокал виски, добавил воды.

- Боюсь, что мне нечего сказать.

Даже сквозь толстые стены до них долетало завывание ветра.

- Я вам помогу, - Флинн шевельнулся в кресле, устраиваясь поудобнее.
- Вы родились и выросли в Сиэтле. Получили степени бакалавра и магистра
искусств в Северо-Западном университете. Не довели до конца докторскую
диссертацию.

- Не хватило денег, - Флетч снова сел, с полным бокалом.

- Увлеклись журнализмом. Писали об искусстве в одной из газет Сиэтла.
Прославились статьей о незаконном вывозе из Канады изделий доколумбовой
эпохи. Потом вы служили в морской пехоте. Вас послали на Дальний Восток,
наградили "Бронзовой звездой", которую вы так и не удосужились получить. В
"Чикаго пост" вы были специальным корреспондентом, проводили журналистские
расследования. Вам удалось раскрыть не одно преступление как в Чикаго, так
и в Калифорнии, где вы работали после этого. Ваш конек - журналистское
расследование, а не статьи по искусству.

- А есть ли разница?

- Примерно восемнадцать месяцев назад вы исчезли из Южной Калифорнии.

- Сейчас очень сложно добиться полного взаимопонимания с руководством
газеты. Каждый начальник считает своим долгом взять сторону какой-либо
партии. Фактор, убийственный для свободы слова.

- Вы дважды женились и разводились. Алименты вы платить не желали,
так что на вас подали в суд. В чем только вас не обвиняли: от подлога до
неуважения к суду. Затем, однако, все потерпевшие отозвали свои иски.
Кстати, когда я наводил справки о вас в правоохранительных органах
Калифорнии, мне позвонил окружной прокурор или помощник окружного
прокурора. Кажется, его фамилия Чамберс. Он высоко отозвался о вас,
отметив ваше непосредственное участие в раскрытии одного или двух тяжких
преступлений.

- Олстон Чамберс. Мы вместе служили в морской пехоте.

- Чем вы занимались последние восемнадцать месяцев?

- Путешествовал. Какое-то время побыл в Бразилии. Перебрался в
британскую Вест-Индию. Теперь живу в Италии.

- В Штаты вы возвращались лишь однажды, в Сиэтл, на похороны отца. Вы
говорили, что унаследовали от него крупное состояние?

- Нет, этого я не говорил.

- Он был азартный игрок, - заметил Флинн.

- Я знаю, - кивнул Флетч.

- Вы не ответили на вопрос, откуда у вас такие деньги?

- От дядюшки, - солгал Флетч. - Он умер, когда я работал в