Чтение 25–й страницы книги ~Автономный рейд~

улыбнулся Ноплейко. -- Значит, сам же пишет о моральном перерождении и сам
же с перерожденцами заигрывает. Комментатор хренов. А для чего заигрывает?
Понятно, что не ради Родины. Ничего, недолго тебе осталось умничать, профи
гребаный. Всех вас САИП выведет на чистую воду. А потом, когда вы попадете в
руки Ноплейко, он вам и объяснит, как надо с продажными контрактниками и их
покровителями поступать".

Профессионалов генерал очень не любил. И не только потому, что от них,
если вникнуть, все беды державы. А и потому еще, что они наблатыкались,
сволочи, на каком-то особом птичьем языке выражаться. Таком, что нормальному
человеку и не понять. А то, чего не понимаешь, вызывает естественные чувства
отторжения, неприязни и опасения. Ничего. Ноплейко покажет вам эту вашу
стеганую графию...

Глава девятая. Плохой кролик из Мухи

Я пытался придумать, как бы вызвать из тени настоящего дирижера всего
происходящего со мной в казематах у Полянкина, когда наконец опять явился
Серега. Он пришел с новым подносом и забрал старый. На сей раз сервировка
была небрежной. В супчике и в котлетах-биточках ощущался тот же привкус,
который предшествовал приступу агрессивного секса. Замысел неясен: то ли
привыкание вызывают, то ли новую провокацию затеяли, то ли еще что-то. Тайны
мадридского двора не мое амплуа, мне бы чего попроще: минометный обстрел,
снайпер на господствующем чердаке, на худой конец -- патруль, когда ты в
самоволке с бутылками в карманах. А вообще-то подумал упростить ситуацию до
подобной не столь уж мудрено.

Достаточно взять Михуила в заложники и так, держа его за яблочко, то ли
рвануть отсюда когти, то ли сойтись нос к носу с тем, кто дергает за
ниточки. Но супчика я все же с аппетитом отхлебнул, котлеток отведал. Пусть
далеко не все, что принесли, я стал есть, по-дружески поделившись с
унитазом, но все же и принятое должно было сказаться. Однако за мной долго
не приходили. Минут двадцать пять. И все это время я чувствовал, будто в
моем паху сжимается пружина. Уж я постарался, чтобы со стороны казалось,
будто я опять до полной потери рассудка одержим сексуальным бешенством.
Продемонстрировать это было не слишком сложно: видать, хорошо наложилось
снадобье подземных химиков на мою истинную сущность. Во всяком случае, на ее
похотливую часть. И вот я уже готов, торчу, как гаишник посреди льдины на
Москве-реке, а за мной все не приходят и не приходят.

Они что? Эксперименты на мне ставят, как на собачке Павлова? Так мой
рефлекс уже, как говорится, буквально рвется из штанов! Может, им надо,
чтобы я сам себя вручную обслужил? Кстати, непонятно: как можно привыкнуть,
то есть воспылать страстью, к снадобью, от которого ощущаешь себя тупым
голодным кобелем, которому цепь не дает дотянуться до сучки?! Между прочим,
закрепление рефлекса предполагает удовлетворение потребности. Может, мне им
тут короткое замыкание устроить, чтобы напомнить: держать в четырех стенах
сексуально озабоченных людей по Женевской конвенции черт-те какого-то года
не полагается?! Или пора раскурочить стальной карниз, на котором занавески
висят, и самому их вшивый замок отпереть? Приди Серега минут на пять позже
-- он свое лиричное "Пойдем, а?" договорить бы не успел. Потому что трудно
разговаривать, заглотнув собственный кадык. Но судьба его хранила, и я
ограничился лишь тем, что, пулей вылетев в коридор, кровожадно спросил:

-- Куда, твою мать, "пойдем"? И не умничай, пальцем покажи -- так
быстрее будет!

Ошалело отвесив челюсть, он ткнул пальцем в сторону того номера с
телекамерами, от которого я давеча гордо отказался.

Дверь его была приоткрыта, и, влетев туда, я, не оборачиваясь на тут же
щелкнувший за спиной замок, уставился на связанную красотку. Новенькая.
Третья. Старовата. Лет тридцать пять -- сорок. Титьки висят плоско, кожа
желтовата. Перепугана. Не плачет даже, а лишь тоскливо подвывает с
противным, но неизбывным бабским: "Ой, дура я, дура... Ой, сволочи вы все,
сволочи!" Мало того что волосы сальные и нечесаные, так еще и запахи: до
двери потом шибает, будто не мылась от рождения. Я чуть не замахнулся, чтобы
врезать ей за вопиющее пренебрежение гигиеной, но тут до меня дошел юмор
ситуации.

Она ж не виновата, что она -- не Ирина.

И надо сказать, что подобная острота ощущений была внове для меня.
Конечно, мне приходилось и раньше чувствовать запах женщин, но прежде
внимание на этом как-то не концентрировалось. Даже если что-то и не
нравилось, оно скользило мимо. Вероятно, снадобье на сей раз, без водки,
обострило мое обоняние.

И не только его. Бросалось в глаза, насколько ей больно от суровой
сцепки, теоретически возбуждающей зрителя, а практически вызывающей в нем
омерзение, чуть-чуть разбавленное жалостью.

Нечто похожее я испытал как-то летом в Грозном -- еще до всех
дудаевских штучек с рабовладельческим государством Ичкерия. В общественном
туалете возле рынка. Зашел, потому что приспичило. А там такая -- буквально
-- куча, обставленная по периметру (местная специфика) бутылками с водой,
такая вонь, что у меня разом все потуги пропали. С тех пор уверен: игры в
независимость, как и то, что прикрывают словами о борьбе за целостность, --
одна большая куча дерьма, обставленная бутылками для подмывания тех, кто ее
наложил. И каковы же сволочи те, кто вынуждает людей подобное разгребать? Не
к столу будет сказано. Не прошу у пацифистов прощения за фекальные детали.
Какая обстановка, такие и подробности. Пусть скажут спасибо, что не
описываю, каково прятаться от пуль за обделавшимся трупом того, с кем на
пару минуту назад мечтал попить пивка на Арбате.

Наслаждаясь такими ассоциациями, я достал ножик, заначенный еще во
время торгов с Михуилом. Увидев в ее округлившихся глазах готовность к
истошному воплю, предупредил:

-- Сейчас шнур разрежу... -- Мог бы и развязать, но лень было возиться,
да и не нужен он мне в таком количестве.

Пока она, услышав мой голос, переваривала смысл сказанного, мои
действия показали, что кричать уже незачем. Что не разрезал -- отмотал, и по
тому, как она кряхтела и ежилась, понял, что ей в этой позе недолго пришлось
корчиться. Она больше изображала муки, чем их испытывала. Любопытно... Я
снял с нее обрывки веревки, подивился тщательному малиновому маникюру и,
когда она опять уставилась на меня, теперь уже с недоумением, дал вводную:

-- Брысь в ванную. Вымойся. И чтобы без халтуры, а то задницу
ампутирую!

-- Спасибо, -- ошарашенно отозвалась она и, держась за стеночку,
заковыляла в санузел.

Со спины фигурка ее смотрелась лучше. Упруго, хоть и в синяках, как
лошадь в яблоках. В походке, несмотря на обстоятельства, ощущалась грация,
бедра качались аппетитно, но я, давя в себе предвкушение, собирал веревки.
Один подходящий кусочек сунул в нагрудный карман рубашки, остальные положил
в тумбочку. Аккуратист я не только по роли. Мне, как и многим дуракам,
нравится педантичность.

Потом разделся, складывая брюки и прочее на столе, не стесняясь
демонстрировать камерам, что во всеоружии готов к совокуплению, и ставку
делая на то, что вряд ли главарь сам сейчас следит за мной. Нет у него
времени на непосредственное наблюдение А для рядового наблюдателя что
завлекательного в том, как голый мужик под одеяло залезает? Наверное, они
другого ожидали и слегка разочарованы, гадают: извращенец я в конце концов
или нет? Вот пусть и маются. Никакими особыми зрелищами я их сегодня не
порадую. Обман чужих ожиданий -- тоже ведь обман.

Лежал и сам себе удивлялся: впервые, готовясь к приходу бабы в койку, я
чувствовал что-то подобное. Кто бы раньше рассказал -- не поверил бы. Зная,
что мне предстоит, именно сексуальную часть предстоящего я воспринимал как
скучную необходимость. Лень мне было ее иметь, вот что. И это -- радовало.
Потому что позволяло надеяться, что приводящая меня в смятение неожиданная,
непривычного накала тоска по зеленоглазой -- не от наркоты только, но и по
желанию собственной души.

Слегка колотил озноб от злобы, которую возбуждала гуляющая в крови
химия и которую приходилось сдерживать. А то бы просто так, для разрядки,
располосовал подушки. Почему-то вспомнился инструктор, предупреждавший: если
делаешь обыск, имитируя воровство, непременно учини приметы варварства.
Разбей что-нибудь, поломай, изрежь. Внешне -- бессмысленно, но чтобы
бросалось в глаза: вор боялся и потому крушил все вокруг, чтобы разрядку
себе дать. Вор вынужден ненавидеть тех, кого обворовывает.

Наконец вода в ванной смолкла.

Я подмигнул камере: вам, мол, ребятки, только смотреть, а я сейчас
всласть побалдею на шару. О, чуть не забыл. Привстал и из стоявшей на
тумбочке бутылки наплескал полстакана водяры. Экспериментировать так
экспериментировать.

-- И мне можно? -- робко попросила освежившаяся партнерша, подходя к
кровати.

-- А как же! -- оживленно отозвался я, наливая ей побольше, чем себе.
Все в рамках: самец, возжаждавший на сей раз взаимности, поит жертву для
раскрепощения. -- Ты профессионалка?

Она, опрокинув, вернула мне стакан и, вытирая губы ладошкой, на всякий
случай удивилась:

-- Я? -- Стояла, влажная, чуток косолапя, не пытаясь скрывать плоские
груди и треугольник под пупком. Но и не слишком демонстрировала ранимые
места, боясь спровоцировать неприятности. Как все-таки женщины быстро
осваиваются, чутьем находя самый оптимальный для момента стиль. Что ж,
придется ее несколько припугнуть.

-- Иди сюда. -- Я приглашающе откинул одеяло слева от себя.

Она обошла тахту замедленно, и я с трудом проглотил желание рявкнуть,
чтобы не тянула время. Сейчас мне на руку любые затяжки, нагнетающие скуку у
возможного зрителя. Авось начнет отвлекаться. Вряд ли тот экран, на котором
я, единственный перед ним.

Улеглась настороженно, но именно так, как мне требовалось: теперь к
первой камере, у фальшивого окна, она была спиной, а от второй, у двери, ее
лицо заслонял я. Бурление под одеялом должно было показать, что я с