Чтение 25–й страницы книги ~Хождение за три мира~

Я долго молчал, прежде чем начать разговор. Девушке я поверил: ни
подсматривать, ни подслушивать она не будет. Но о чем говорить с этим
механическим циклопом? Не светский же разговор вести.

- Каков объем твоей информации? - спросил я осторожно.

- Энциклопедический, - ответил он немедленно. - Более миллиона справок.
Могу назвать точную цифру.

- Не надо. Предмет справок?

- Предел глоссария - двадцатый век. Характер справок неограничен.

Мне захотелось его проверить:

- Назови мне имя и фамилию третьего космонавта.

- Андриян Николаев.

И то и другое совпадало. Я подумал и спросил опять:

- Кто получил Нобелевскую премию по литературе в тысяча девятьсот
шестьдесят четвертом году?

- Сартр. Но он отказался от премии.

- А кто это Сартр?

- Французский писатель и философ-экзистенциалист. Могу сформулировать
сущность экзистенциализма.

- Не надо. Когда была построена Асуанская плотина?

- Первая очередь закончена в шестьдесят девятом году. Вторая...

- Хватит, - перебил я, с удовлетворением подумав, что у нас она была
построена на пять лет раньше. Не все, очевидно, до буквочки совпадало у
нас с этим миром.

"Мист" молчал. Он знал многое. Я мог начать разговор на самую для меня
важную тему нашего опыта. Но подойти прямо к ней я все-таки не решился.

- Назови крупнейшее из научных открытий в начале века, - начал я
осторожно.

Он отвечал без запинки:

- Теория относительности.

- А в конце века?

- Учение Никодимова - Яновского о фазовой траектории пространства.

Я чуть не подскочил на месте, готовый расцеловать этот многоуважаемый
шкаф с мигающим глазом, - он подмигивал мне всякий раз, когда отчеканивал
свой ответ. Но я только спросил:

- Почему Яновского, а не Заргарьяна?

- В конце восьмидесятых годов польский математик Яновский внес
дополнительные коррективы к теории. Заргарьян же принимал участие только в
начальных опытах. Он погиб в автомобильной катастрофе задолго до того, как
удача первого миропроходца позволила Никодимову обнародовать открытие.

Я понимал, конечно, что это был не мой Заргарьян, а сердце все-таки
защемило. Но кто же был этот первый миропроходец?

- Сергей Громов, ваш прадед, - отчеканил "Мист" своим глуховатым
металлическим голосом.

Он не удивился нелепости моего вопроса - кто-кто, а потомок уж должен
был бы знать все о делах своего предка. Но в кристаллах кибернетического
мозга "Миста" удивление не было запрограммировано.

- Нужна справочная библиография? - спросил он.

- Нет, - сказал я и присел на постель, сжимая виски руками.

Невидимая мне Вера-седьмая меня, однако, не забывала.

- У вас участился пульс, - сказала она.

- Возможно.

- Я включу видеограф.

- Погодите, - остановил я ее. - Я очень заинтересован работой с
"Мистом". Это удивительная машина. Спасибо вам за нее.

"Мист" ждал. Багровый глаз его снова позеленел.

- Были научные противники у Никодимова? - спросил я.

- Были они и у Эйнштейна, - сказал "Мист". - Кто же их принимает в
расчет?

- А к чему сводились их возражения?

- Теорию полностью отвергли церковники. Всемирный съезд церковных
организаций в восьмидесятом году в Брюсселе рассматривал ее как самую
вредную ересь за последние две тысячи лет. Тремя годами раньше особая
папская энциклика объявила ее кощунственным извращением учения о Христе,
сыне божьем, возвратом к доктрине языческого многобожия. Столько Христов -
сколько миров. Этого не могли стерпеть ни епископы, ни патриархи. А видный
католический ученый, итальянский физиолог Пирелли назвал теорию фаз самым
действенным по своей антирелигиозной направленности научным открытием
века, абсолютно несовместимым с идеей единобожия. Совместить здесь
кое-что, правда, все же пытались. Американский философ Хеллман, например,
объяснял берклианскую "вещь в себе", как фазовое движение материи.

- Бред сивой кобылы, - сказал я.

- Не понимаю, - отозвался "Мист". - Кобыла - это половая характеристика
лошади. Сивый - серый. Бред - бессвязная речь. Сумасшествие лошади? Нет,
не понимаю.

- Просто языковой идиом. Приблизительный смысл: нелепица, чушь.

- Программирую, - сказал "Мист". - Поправка Громова к русской
идиоматике.

- Ладно, - остановил я его, - расскажи лучше о фазах. Все ли они
подобны?

- Марксистская наука утверждает, что все. Опытным путем удалось
доказать подобие многих. Теоретически это относится ко всем.

- А были возражения?

- Конечно. Противники материалистического понимания истории настаивали
на необязательности такого подобия. Они исходили из случайностей в жизни
человека и общества. Не будь крестовых походов, говорили они, история
средневековья сложилась бы по-другому. Без Наполеона иной была бы карта
новейшей Европы. А отсутствие Гитлера в политической жизни Германии не
привело бы мир ко второй мировой войне. Все это давно уже опровергнуто.
Исторические и социальные процессы не зависят от случайностей, изменяющих
те или иные индивидуальные судьбы. Такие процессы подчинены общим для всех
законам исторического развития.

Я вспомнил свой спор с Кленовым и свой же вопрос:

- Но ведь возможна такая случайность: Гитлера нет, не родился. Что
тогда?

И "Мист" почти дословно повторил Кленова:

- Появился другой фюрер. Чуть раньше, чуть позже, но появился. Ведь
решающим фактором была не личность, а экономическая конъюнктура тридцатых
годов. Объективная случайность появления такой личности подчинена законам
исторической необходимости.

- Значит, везде одно и то же? Во всех фазах, во всех мирах? Одни и те
же исторические фигуры? Одни и те же походы, войны, революции? Одна и та
же смена общественных формаций?

- Везде. Разница только во времени, а не в развитии. Смены
общественно-экономических формаций в любой фазе однородны. Они диктуются
развитием производительных сил.

- Так думали в прошлом веке, а сейчас?

- Не знаю. Это не запрограммировано. Но я вероятностная машина и могу
делать выводы независимо от программы. Законы диалектического материализма
остаются верными не только для прошлого.

- Еще вопрос, "Мист". Велико ли по объему математическое выражение
теории фаз?

- Оно включает общие формулы, расчеты Яновского и систему уравнений
Шуаля. Три страницы учебника. Я могу воспроизвести их.

- Только устно?

- И графически.

- Долго?

- В пределах минуты.

Послышался легкий шум, похожий на жужжание электрической бритвы, и
передняя панель машины откинулась наподобие полочки с металлическими
держателями. На полочке белели два аккуратных картонных прямоугольника,
мелко испещренные какими-то значками и цифрами. Когда я взял их, панель
захлопнулась, и так плотно, что даже линия соединения исчезла.

Позади меня раздался тоненький детский голос:

- Я здесь, пап. Ты не сердишься?

Я обернулся. Мальчик лет шести-семи в голубом, как небо, обтягивающем
тело костюмчике стоял у глухой белой стены. Он был похож на картинки из
детских модных журналов, где всегда рисуют таких красивых спортивных
мальчиков.

ПРАВО ОТЦА

- Как ты вошел? - спросил я.

Он шагнул назад и исчез. Стена, по-прежнему ровная и белая, падала
вниз. Потом из нее высунулась лукавая мордочка, и мальчишка, как "человек,
проходящий сквозь стены", вновь возник в комнате.

"Светозвукопротектор", - вспомнил я. Здесь применяли белый, создающий
полную иллюзию стен.

- Я тайком, - признался мальчишка, - мама не видела, а Вера глаз
выключила.

- Откуда ты знаешь?

- А глаз сюда через гимнастический зал смотрит. Как побегаешь там, она
кричит: "Уйди, Рэм! Ты опять в поле зрения".

- Где кричит?

- Далеко. В больнице. - Он махнул куда-то рукой.

Я не сказал "понятно", потому что понятно не было.

- А Юля плакала, - сообщил Рэм.

- Почему же она плакала?