сам превращается в такую же белую тень, готовую занять свое место в этом
бесконечном строю...
произнес:
плеча. Рука была обыкновенной - теплой. Орловский понял, что не стоит, а
сидит возле стены, и тут же почувствовал что-то похожее на стыд. Все-таки
свалился...
Рядом с Юрием стоял человек в привычной светлой гимнастерке с малиновыми
петлицами. Человек улыбался:
на смерть. Чаша, которую выпили его спутники, на этот раз не
предназначалась ему.
Отбывать, стало быть. Нагрешили перед родиной, Юрий Петрович, пора
искупать.
убили. Наверно, и не собирались убивать. Ему лишь показали вход в
преисподнюю...
Правую руку, будьте добры, Юрий Петрович...
своем левом запястье и пояснил: - Полагается. Вдруг у вас нервы
разгуляются: броситесь куда-нибудь, еще ногу подвернете... Ну, пошли...
опалило, по телу пробежал огонь, на мгновение перехватило дыхание.
фонариком подземное помещение уже не казалось преддверием смерти. Просто
небольшой подвал, разве что излишне сырой.
проходу. Сопровождающий заботливо светил под ноги - дабы не угодить в лужу
или не споткнуться о случайный камень. Шли долго, и каждый шаг удалял от
страшного коридора, в котором исчезли одиннадцать его спутников. На этот
раз он зря роптал на Творца - ему повезло. Впрочем, повезло ли? Он идет не
на волю. Этим, в светлых ли они гимнастерках или в черных куртках,
по-прежнему что-то от него нужно. Значит, еще ничего не кончено...
Сопровождающий предупредительно распахнул дверцу. Юрий шагнул и остановился
- наручники мешали.
заднее сиденье, вдохнул приятный запах кожи и прикрыл глаза. Расслабляться
нельзя. Только что его вели на смерть - теперь вежливо извиняются, даже
шутят. Проклятый Янус! Но - не спешить, не торопиться!..
спать - совсем не ко времени, очевидно, просто нервная реакция. Но все-таки
что это должно значить?
недоуменно повертел его в руке.
к Первомаю или к отмененному Рождеству.
Совещание при Народном комиссариате..." Буквы путались, неяркий свет
лампочки в салоне не давал всмотреться.
приговор.
проснулось любопытство, но проклятые буквы продолжали плясать.
быть, двадцать пять-
тем, что чуть было с ним не случилось, внезапно предстал перед Юрием со
всей ясностью... Двадцать пять лет... Ему сейчас тридцать три. Значит, он
выйдет в пятьдесят восемь, и это будет год 1962-й... Бред, в
"исправительно-трудовых" лагерях столько прожить невозможно! Значит, что -
до конца жизни?
обещанный "четвертак"...
охотно подтвердил словоохотливый энкаведист. - Говоря по-простому,
"двадцать пять - по зубам и пять - по рогам". Знакомы с современным
фольклором, Юрий Петрович?
Значит, на свободе у него имелись права? Хотя, конечно, он имел право
свободно выйти из дому и даже съездить к Черному морю - в законный отпуск,
само собой. Согласно Сталинской Конституции...
но все-таки этот чекист называл его не "проблядью", а "Юрием Петровичем".
просто - "гражданин начальник"... Шучу, Юрий Петрович, зовите меня Костей.
в ответ, и Юрий стал исподтишка разглядывать странного типа в светлой
гимнастерке... Лет двадцать семь - двадцать восемь, приятное лицо, ямочки
на щеках, глаза веселые... и какие-то скользкие... Костя!
к вам по имени-отчеству обращаюсь... Потому что вы, можно сказать,
интеллигент, человек к подобному обращению привычный. А нас в училище так
наставляли: для контакта и полного доверия надо обращаться к человеку так,
чтобы ему было приятно. Ну а мой батя - столяр, я к этим отчествам и не
привык. Я как слышу - так сразу чувствую, что попал к начальству на ковер.
Так что уважьте.
В лагерь иначе направляют. Да и нечего вам там делать. Там таким, как вы,
простите, плохо. С вашей статьей вам даже "придурком" не стать. Вы
понимаете, о чем я?
дурацкий советский язык...
Нам теперь, можно сказать, вместе срок отбывать.
конвоир, он уже понял.
отбывать буду, и лес на Печоре рубить...
все скажут. Впрочем, кое-что он уже понял. Там, в Большом Доме, им
почему-то заинтересовались. Самое простое - и самое страшное, что ему не
поверили. Не поверили - и устроили спектакль. Дни неизвестности, потом
черный подвал с упырями в кожаных куртках, неожиданное спасение... Ну а
теперь, когда он, с их точки зрения, "размяк", этот разговорчивый чекист
весело и ненавязчиво начнет задавать вопросы. О чем? О его книге? О
Терапевте и его друзьях, о Флавии, о Марке? Или, может быть, о Нике? Нет,
жернова продолжали вращаться. Он не выскользнул - и выскользнуть ему не
дадут. Значит...
продолжал улыбаться, как человек, вполне довольный жизнью. Да, этот будет
поумнее и потолковее его прежнего следователя. Что ж, значит, придется
иметь дело с этим, улыбчивым. Песчинка в жерновах... Без надежды на победу,
на жизнь, но придется... Как ни краток был его взгляд, энкаведист все же
успел его заметить:
ведь "Нашу маркую курите?
усмехнулся:
портфель и, покопавшись, достал коробку с черным всадником. - "Казбек",
прошу. И я с вами - за компанию...
когда не удалось убежать от слежки. Да что они, сволочи, всевидящие? Или у
этого улыбчивого в портфеле папиросы всех сортов?
не курил уже несколько дней. Он вновь прикрыл глаза и вновь затянулся-на
этот раз глубоко, долго. Как хорошо вдохнуть папиросный дым... Как хорошо
быть живым и ехать в машине по ночной Столице - все равно куда... Да, он
действительно размяк, а это плохо... Авто мчалось дальше, и Юрий уже начал
подумывать, что его везут за пределы Столицы, когда шофер внезапно снизил
Херберт Фрэнк
Земляной Андрей
Посняков Андрей
Посняков Андрей
Трубников Александр
Никитин Юрий