Чтение 25–й страницы книги ~Я не вернусь~

Ее голос еще слышен, но мамы уже нет, словно я и вправду спал на этой холодной осенней поляне возле умирающего костра. Спал - и видел сон.

Сон о моей маме.

СТРОФА-11

Дивные дела! Дожди кончились, солнышко выглянуло, холодок лужи подморозил, деревья огнем горят (рыжие - как башка у Одиссея!). Красотища! Ходи, сапожками меховыми по льду поскрипывай!

А мой дядя Андремон отчего-то мрачен.

С утра мрачен. Даже лучников смотреть не пошел, на пригорке возле шатра

остался, меня рядом с собой посадил. Не любят в Куретии кресел. Да и зачем они? Кинул конский потник прямо на траву пожухлую, ноги поджал - и Сиди. Вот и сидим мы с дядей Андремоном.

Молча.

А внизу, на поляне - толпа. А внизу, на поляне - крик. Лучники там на

поляне. Жаль, отсюда мало что понять можно. То есть главное все-таки понятно. Вон прутья в землю вкопаны, вон парни шеренгой редкой выстроились, а вон и башка рыжая среди них огнем горит. Значит, Одиссей Любимчик тоже там - готовится.

А в сторонке бык топчется. Всем быкам бык! Это - для победителя, понятно.

Смотрю на дядю - молчит дядя. Хмурится. И я молчу. Мужчинам болтать лишнее

ни к чему. Позвал басилей, посадил рядом с собой - значит, сиди.

Сижу.

Сижу, а самому вниз хочется. Целую неделю лучники готовились. И Одиссей

готовился. Сначала лук выбирал (два дня выбирал!). Потом с этим луком стоял. Целый день! Лук поудобнее ухватил, лапищу свою вытянул, губы сжал - и стоял. И только потом стрелять принялся.

Вот и стреляет. А я тут сижу. Молчу.

А-а-а-а-а-ах! Есть! Первая мишень!

На поляне "ах!" и я "ax!" - только тихо. Ничего не видать! Первая мишень (как обычно, прутья, в землю вкопанные) она, в общем легкая, пятьдесят шагов. Как раз для меня.

На дядю покосился - молчит дядя Андремон. Не улыбается, на поляну не смотрит. А там лучники уже к мишеням бегут.

А ведь дядя должен быть там, на поляне. Басилей! Но не пошел - Фоаса послал.

Та-а-а-ак, кажется, снова строятся. Теперь уже стрелков поменьше осталось.

Как там рыжий? Все в порядке, есть рыжий!

А-а-а-а-ах!

Я уж подумал, не случилось ли чего? У нас или в Калидоне (все не привыкну,что Калидон тоже - "у нас"). Так нет вроде. Куреты стада на пастбища зимние отгоняют, и калидонцы отгоняют, дядя Терсит обиженным дедовыми даматами скот, тот, что не по обычаю забрали, возвращает (зубами своими гнилыми небось скрипит!), в селах свадьбы играют. Спокойно у нас в Этолии!

Есть! Вторая мишень! Она потруднее - сто шагов. Побежали, поглядели... А толпа кричит! Еще бы! К третьей мишени немногие дойдут. Хоть и сто шагов, а прутик то-о-оненький!

А дядя Андремон бороду на пальцы накручивает - прямо как Сфенелов папа! Что это с ним? Может, не знаю я чего?

Еще новость - дядя Геракл гонца прислал. Возвращается дядя. Он у кентавров загостился. Там праздник был - Гиллу, его старшему, волосы стригли.

(Эх, хоть бы одного кентавра увидеть! Да где их здесь УВИДИШЬ?)

Снова строятся. Четверо? Нет, пятеро. Где Любимчик? Там он, там! Молодец!

Третья мишень - двести шагов. А прутик тонкий - не видать его почти!

Одиссей, когда лук выбирали, сказал, что луки здешние - так себе, не луки.

Вот у него дома лук - царь-лук! Перед тем как Любимчику волосы остригли, он из этого лука двенадцать колец пронзил, не зацепил ни одного.

Ox, и позавидовал же я! Интересно, могу я так же, но с копьем? Вообще-то, если постараться...

А-а-а-а-ах!

Чуть не вскочил, чуть не бросился вниз. Нельзя! Дядя сидит, и я сидеть должен. Дядя молчит...

Что делать, не знаю, Тидид! А он и не молчит уже. Да только...

Ты мне сын, Фоасу брат, нашим куретам - вождь. Твоя кровь - наша кровь, твоя беда - наша беда... Что-о-о-о?

Курета обидят - все вступятся. Вождя обидят - сто лет мстить будут.

Двести лет мстить будут. В Аид Темный попадут - и там мстить будут.

А-а-а-а-а-ах!!!

Это на поляне. А я даже головы не повернул - на дядю глядел. Дий Подземный, Гестия-Заступница, о чем это он? Мстить - кому мстить?

Не мальчик ты, Диомед, мужчина! Поэтому слушай как мужчина. Дом твой в

Аргосе сожгли. Дом сожгли, слуг убили, все, что в доме было, унесли. Сегодня утром гонец был - рассказал.

Закрыл я глаза...

Ты им не кровник, не чужак, ты им - родич. Ты ванакта Алкмеона под Фивами спас, остальных спас, а они тебе такую обиду нанести посмели!..

Обиду? Прав, конечно, дядя. Отцов дом, отцовы слуги. Ведь родился я там, в этом проклятом Аргосе! Глубокая, моя улица, мое детское царство...

...Амикла!!!

Как же я не подумал о ней? Почему не попросил Сфенела?..

"-Ты не вини себя, господин Диомед! Ты не виноват, просто ты меня пока

увидеть не можешь. Смотришь, а не видишь. А я тебя вижу, потому что я тебя люблю, понимаешь?"

Дурак я, ой дурак! А еще Светлой клялся, обещал ей!.. Смотрю на поляну, где лучники, - и не вижу ничего. Дядя Андремон говорит - не слышу. То есть слышу, конечно, да только кажется, будто дядя с гор Кавказских шепчет.

Что делать мне, скажи? Куретов поднимать? Калидонцев поднимать? На Аргос идти? Большая война будет, со всей Ахайей война. А не пойдем - позор вечный, родича в беде бросим, вождя бросим! Ты сразу не говори, подумай сначала, пусть боль пройдет...

Теперь уже я молчу. Но только не думаю - на поляну смотрю. Просто так, не видя ничего...

...А я над ее пупырышками смеялся! Теми, что на животе. Афродита с пупырышками! Смешно!

И груди ее маленькие - вверх-вниз, вверх-вниз...

Крик! Да такой, что даже я очнулся. Двое! Двое осталось! Кто-то высокий, не

увидеть отсюда и... Любимчик! Сейчас самое главное, сейчас особая мишень будет, уж не знаю, какая. То ли голубку на нитку привяжут и в небо пустят (шагов за четыреста, не меньше!), а может, ленту красную на дальнем дереве между ветвей растянут.

Не подкачай, Лаэртид!

..."Кур-р-р-р-р!" Мчится конница через Микенские ворота. И через Диркские,

и через Трезенские. Стучат копыта - гореть проклятому Аргосу!..

Очнулся, головой мотнул. Кто знает, не для того ли дом мой жгли? Ванакт Заячья Губа не прочь еще одну войну выиграть. Небось уже и с Микенами договорился, и с Пилосом, и с Коринфом.

А хорошо бы их всех! За Амиклу!

К Алкмеону-ванакту гонца пошлем, дядя. Пусть ответит. Пусть виновных накажет. Извинится пусть. Если не ответит, в Дельфы пошлем, пускай Тюрайос рассудит. И в Микены, к Эврисфею. Нельзя сейчас воевать. Они нарочно нас выманивают. Нельзя поддаваться...

Молчит дядя, кивает, бороду черную треплет.

Нельзя... Пойдем, сынок, поглядим. Сейчас награждать станут. Ты улыбайся, и я улыбаться буду. Виду не покажем. Пока...

А на поляне... На поляне!..

Ну, молодец, Любимчик! Мо-ло-дец!

Одиссей смеется, Фоас улыбается, мы с дядей улыбаемся (ой, трудно

улыбаться!). Остальные... Рты раскрыли остальные, глаза выпучили.

Четырнадцатилетний парень всех обставил! Когда же было такое?

А вот и быка ведут. Ух, хорош!

Я думал, твой друг - мальчик. А он не мальчик-мужчина!

Улыбается дядя, на меня смотрит. Держись, мол, Тидид! Держусь!

А дяде Гераклу совсем плохо!

Мы с Фоасом к нему поздороваться зашли, поприветствовать. Не сами - с

Одиссеем (напросился!). Решили - вчера приехал, сегодня заглянуть следует. Родич ведь!

Заглянули...

Плохо ему, Диомед! Совсем плохо! Ночью закричал, биться стал. АЛихас наш, как назло, клокрам уехал... Сделай что-нибудь, помоги!

У тети Деяниры - слезы на глазах. У тети Деяниры губы трясутся. Никогда такой ее не видел! Гилл, дяди Геракла старшенький, весь белый стоит, кулаки сжимает. Остальные, которые помладше, в кучу сбились, дрожат. Макария, дочка, голосит, пискляво так...

А по всему дому - рев. Да что там по дому - на улице слышно. Ходуном дом ходит!

О-о-о-о-о-о-о-о! О-о-о-о-о-о-о!

И удары - "бух!", "бух!" Словно тараном - в ворота!

Он... детей требовать стал. Детей... Понимаешь, Диомед? Детей!..

Не понимаю. Одно вижу - плохо.

Переглянулись мы с Фоасом. И с Любимчиком переглянулись. Переглянулись -

пошли. Хоть и страшно. А что делать?

Идем, а нам навстречу:

О-о-о-о-о-о-о-о! О-о-о-о-о-о-о!

Мы к двери знакомой - нет двери! С шипов снесена!

В горнице все вверх дном, ставни сорваны, вместо кресла - щепки горой...

Де-е-е-ети-и-и-и! О-о-о-о-о! Дядя Геракл на полу сидит. Голый совсем.

Сидит, огромный такой, страшный, голову руками обхватил...

Де-е-ет-и-и-и! Убей меня, брат! Убей! О-о-о-о-о! Брата вспомнил! А ведь брат его, почитай, уже лет восемь, как мертвый!

Фоас головой качает, Одиссей столбом застыл (еще бы!), а я не знаю, что и делать. Все говорят - безумие у дяди Геракла. Гера-Волоокая насылает - до сих пор мужу своему Гераклову маму простить не может. А мне вот кажется...

Де-е-ети-и-и! Терима-а-а-ах! Деико-о-о-онт! Кре-онтиа-а-ад!... Убей меня, брат, убей! О-о-о-о-о-о-о!

Может, зелье какое? - это Любимчик, одними губами.

Какие дети, Тидид? - поражается Фоас. - Не так его детей зовут!

О-о-о-о-о-о!

Упал дядя Геракл, лицом о ковер ударился. Упал, телом всем затрясся, а по дому гул пошел.

Убейте! Не должен я жить! Не должен! Брат, брат, что же ты смотришь?

О-о-о-о-о!

Плачет дядя Геракл, плечами дрожит. На плечах, среди волос черных, жилы набухли, посинели...

Убейте! О-о-о-о-о!

...не безумие это! Просто не здесь сейчас дядя, не в Калидоне. В Фивах он, в тот год, когда своих детей от Мегары, жены первой, убил. Теримах, Деикоонт, Креонтиад...

Заблудился дядя Геракл в палатах Крона Всесильного. Или сам, или ОНИ помогли...

Дядя! Дядя Геракл! Это я, Диомед. Не который с конями, а Тидид, твой племянник!

Горячим было дядино плечо - как тот огонь, в котором дети его сгорели. Как пепел дяди Эгиалея. Я слева подошел, Фоас - справа, Лаэртид не побоялся, воды принес...

Лилась вода по седой бороде (эх, дядя, уже и седой ты Стал!), по губам-черным, до крови закушенным...

Дядя, ты же меня сам учил! Надо бороться! Надо выныривать! Зацепись за что-нибудь, за себя зацепись...

Не слышит дядя Геракл. Плачет.

Так и оставили его. Только укрыли.

Из дома вышли - словно у погребального костра побывали. Любимчик молчит,

слова вымолвить не может, и я молчу, а Фоас...

Эх, знать бы, какой бог проклятый над таким человеком издевается! Убил бы, не посмотрел, что бог. Хоть Зевс это, хоть Гера! Убил бы!

. Сказал, глазами темными блеснул. А я дядю Капанея вспомнил.

Потом, когда в шатре сидели да злое молоко пили, я все о маминых словах

думал. Может, мой НАСТОЯЩИЙ дед и вся его Семья-Семейка, которую мама поминает, правы? Опасны мы, люди, с ИХ, нелюдской, кровью! И для НИХ, и для себя. Больные, безумцы, убийцы, вечно проклятые и проклинаемые. Может, и вправду стоит собрать всех!..

...И девчонка, та, что в Фивах, вспоминалась. Выходят, и я иных не лучше! Клялся - клятвы не сдержал. А теперь Амикла пропала. Вроде как наказали меня боги. Да меня-то ладно! А ее за что? Эх, лучше бы я сгинул под проклятыми Фивами вместо дяди Эгиалея! Всем бы легче стало. Кто я такой? Чужак, изгнанник, сын изгнанника, Дурная Собака...

...Ядовитое семя! Что тут скажешь? Всех бы нас - да на один костер!

Но ведь мы не виноваты, что такими родились! Мы - живые, мы хотим жить! Эх,

дядя Капаней! Не успел ты войско собрать, чтобы с НИМИ разобраться.

Нет, и это бы не помогло!

"Бойся богов, Диомед! Бойся!"

* "

Двое. Дорогие плащи, золотые фибулы, мечи у пояса. А глаза одинаковые - цепкие, колючие.

Радуйся, богоравный Диомед! Лаэрт, басилей Итакийский, и Антиклёя, богоравная его супруга, прислали за сыном.

Вот и пора тебе домой, Любимчик! Погулял, мир поглядел. А что не повоевал, так и хвала богам!

Навоюешься еще!

Басилей Лаэрт просит передать, что он - твой должник. Его дом - твой дом, его корабли - твои корабли!.. ...А его пираты - мои пираты.

Спасибо! - смеюсь. - Запомню. Буду по Калидонскому заливу плавать - бесплатно перевезете. Не улыбнулись даже.

Перевезем. И тебя. И твоих людей. И конницу тоже. О боги! Я ведь шутил!

До встречи. Лучник!

* *

А как снег выпал (впервые увидел - здорово!), застучали по замерзшей земле копыта.

От богоравного Эврисфея, ванакта Микен и всей Ахайи, к Диомеду, наследнику Калидонскому...

От богоравного Алкмеона, ванакта Аргоса и всей Ахайи, к его брату

Диомеду, наследнику Калидонскому...

От богоравного Сфенела, басилея Аргоса...

Из Микен какого-то сотника прислали. Кланялся сотник, слова Эврисфеевы передавая. Сочувствовал своему племяннику Эврисфей-ванакт (еще один дядя на мою голову!). Сочувствовал, но дома оставаться советовал, в Это-лии то есть. Потому как микенские войска нашу конницу не пропустят и другим не разрешат. А с домом моим, который в Аргосе, - уладится как-нибудь с домом. Как-ни-будь - да когда-нибудь.

А из Аргоса Кипсей-пеласг приехал. Тот самый. Только не пеласг он уже - геквет, над тремя сотнями начальник. Почти лавагет! Фарос золотом шит, в золоте меч, на сан-Аалиях бляшки - тоже золотые.

Морда, правда, прежней осталась. Улыбалась мне морда подмигивала. Все, мол, в порядке, Диомед-калидонец! и в Аргосе в порядке, и в Ахайе тоже. А с домом беда, так в томАлкмеона-ванакта вины нет. Лихие люди по Аргосу шастают, горожан мирных грабят. Вот и на Глубокую налетели. Стража, на беду, у ворот задержалась, а горожане попрятались, подмоги не оказали. А ванакт Алкмеон за брата своего Диомеда душой болеет. И злодеев неведомых поймать обещает, и добро вернуть, и дом отстроить. А до того Диомеду-калидонцу в Аргос ехать резону нет, потому как жить негде. Лихие люди, опять же - шастают!

Мог бы и не пояснять, Кипсей-геквет! Сразу я понял как о доме услыхал. Подал мне знак Алкмеон Губа Заячья: не возвращайся, Диомедик! Незачем - и некуда!

Усмехнулся мне Кипсей в лицо, подмигнул - и уехал. Спокойно уехал, знал, пеласг, что посланцев боги трогать не велят!

А от Сфенела родичи прибыли - целых трое. С обозом о полудюжине повозок. В повозках - подарки всякие, да только не до подарков мне стало, когда родичи Капанидовы речи повели.

Не только дом мой сожгли - и его, Сфенелов, тоже. Уехал Капанид в Лерну, к Полидору-толстяку, а ночью - налетели. Кто да откуда, одни боги знают, потому как людей, что их видели, в Гадесе искать придется. Так что сожгли нас с Капанидом да пограбили. У меня хоть щит отцовский остался (починили, как новенький!), а у него и вовсе - пропало все.

Сфенел тоже понял - в Аргос не вернулся. Так и гостит в Лерне. Потому и свадьба его все никак не состоится, ведь негоже богоравному Анаксагориду супругу свою богоравную под чужую крышу вводить!

(Родичи мне об этом с кислющей миной сообщали. Жаль, самого Капанида не расспросишь!)

А в Аргосе Заячья Губа порядки наводит. Пеласгов своих даматами да гекветами сделал, а дедовых слуг - кого в темницу, кого из города вон. Мать свою, тетю Эрифилу, в Пелопсовых Палатах запер, брата на глаза не пускает, а к дяде Эвмелу стражу приставил.