непостижимости этой мысли. Но тогда... Танька?..
потому, что вокруг умирают другие? А если все это лишь придумано для того,
чтобы ты поверил, что и с тобой такое должно случиться? Если это
специально тебя сбивают с толку? Зачем, спросил Мишка. Допустим, для того,
чтобы ты считал каждый день. Я все равно не считаю. Подсознательно -
считаешь. Допустим, сказал Мишка, а что из этого? Что потом? Потом тебе
пожмут руку и поздравят с успешным прохождением дистанции. Неинтересно,
сказал Мишка. Без смерти как-то неинтересно. То есть ты считаешь, что все
это - Танька обвела рукой вокруг себя - всерьез? Мишка кивнул. Удивляюсь я
тебе иногда, сказала Танька. Без смерти все равно ничего не получается,
упрямо сказал Мишка...
раз забрались в темный подвал и при свете фонарика стали вслух читать...
не с Бирса же начали? И не с Эдгара По? А, помню: "Железная рука Геца
фон... фон..." забыл. Валленштейна? Кажется, так. Жуткая вещь. И что-то
еще из того замечательного томика. Потом Танькина мать все это изодрала и
выкинула: и Бирса, и По, и бээсфэшку... Дура чертова. И била Таньку, и
запирала... и гадости всякие говорила. Она думает, мы с тобой тут
пакостями занимаемся, сказала Танька, она другого ничего придумать не
может. А они долго-долго ни о чем таком и не помышляли. Читали страшные
истории, потом начали сами придумывать. Рассказывали во дворе. Ох, как их
слушали! Про страну, которую захватили упыри и из всех людей делали или
ходячих мертвецов, или таких же упырей - и как настоящая принцесса этой
страны пыталась их победить... Да, это было круто. И про дом, из которого
не было выхода, а был только вход. И про то, что на всей Земле настоящих
людей только семь человек, а все остальные - придуманные ими. Но некоторые
из этих придуманных догадались, что они придуманные, и научились находить
настоящих и гипнозом добиваться от них желаемого...
выскреб их в тарелку, полил уксусом - и съел уже половину, когда
сообразил: пельмени были не те, что он бросал в кипяток! Он бросал
магазинные, да еще смерзшиеся и кое-как разломанные - а на тарелке лежали
домашней лепки, похожие на планету Сатурн, аккуратные и отдельные. Но и
поняв это, он съел все.
пытаясь найти фальшь. Нет, все настоящее... как настоящее. Тогда он уперся
взглядом в бутылку с уксусом и напрягся, пытаясь превратить ее в... он не
мог придумать, во что. Он не мог на этом месте представить ничего, кроме
бутылки с уксусом. Потом он услышал, как скрежещут его зубы, и
расслабился. Бесполезно... все схвачено, как бетоном... Сил уже не было.
Кое-как он встал, налил себе чашку чая, выпил полутеплую вяжущую жидкость
- и пошел в свою комнату.
было при жизни. И была кровать, застеленная по линеечке. В учебке
рассказывали, как в казармах заставляют заправлять кровати. Мишка ни дня
не жил в казарме. Даже не знал, как они выглядят. У него еще хватило
терпения раздеться. Он лег, всем телом чувствуя прикосновение холодных
чистых простыней. Потянулся к выключателю - когда-то сам переставил его
так, чтобы можно было дотянуться лежа. И наткнулся на конверт, кнопкой
приколотый к стене.
мной. И я пишу первое письмо, и последнее, наверное, потому что творится
такое, что выжить не надеюсь абсолютно. Все изменилось так, как мы с тобой
придумать не могли - и, может быть, в этой катавасии случится чудо и
письмо тебя найдет. А найти тебя самой - потом - не мечтаю, потому что
потом мы изменяемся так страшно, что дорогие и любимые становятся нам не
нужны. Я почему-то знаю это твердо. И этого именно боюсь безумно.
двух крыс, одной жирной и одной тощей, и солдат с орденом рассказывал, как
ты геройски дрался, один против целой банды, и подорвал себя последней
гранатой, я поняла вдруг, что во всем этом скрыта какая-то огромная ложь и
что всего этого с тобой быть не могло. Солдат был мертвый, и те крысы тоже
были мертвые, и мы, может быть, были мертвые все, потому что так славно
слушали их - а значит, это мы все были в закрытом гробу, а ты, живой, был
снаружи. И никто не догадывался, что мы уже мертвые. А потом гроб засыпали
землей, и земля приняла на себя все. И стало казаться, что ничего не
изменилось. Потому что стало не с чем сравнивать, все были одинаково
мертвые и ничего не подозревали.
Недавно я разговаривала с Фомой Андреевичем, у него совсем другой подход,
прямо противоположный - и все равно в результате то же самое. Нет в жизни
ничего важнее смерти. Наверное, поэтому так не хочется умирать. Потому что
потом все станет неважным.
могу. Стоит побыть немного в покое, и меня уже нет, и вокруг холод. Нужно
удариться обо что-то, испытать боль - и тогда ненадолго возвращается
чувство, что у тебя есть рука. Или душа. Поэтому, наверное, я и пускаю
себя в разгул, и пью с парнями спирт, и ебусь с кем попало, и машину
угнала на спор, и уже дралась на ножах. Я ни черта не боюсь, Мишенька.
Иногда я пытаюсь заставить себя что-то испытать, веду себя так, будто
кого-то ненавижу или в кого-то влюблена, начинаю жалеть себя - но ничего
не получается. То есть получается изображать. Наверное, я все-таки
мертвая.
передышки вот уже месяц. Я люблю тебя, и нет для меня ничего, кроме тебя.
Прощай, Мишенька, хороший мой, сердце мое, душа моя, единственный мой. Это
я, твоя Танька".
он, зажимая рот руками, завыл - зверем завыл от безмерности этой потери...
грудь. Болела так, что ни вздохнуть, ни коснуться. После вчерашнего
избиения. Вчерашнего... ничего себе. Мишка обвел глазами комнату. Нет,
ничто не изменилось. А вот если выйти за дверь...
разжал пальцы...
плохо.
Просто замечательная линза. Мишка сидел на скамейке, держал ее в руке и
ждал, когда вновь выглянет солнце. Требовалось закончить начатую надпись:
"Козел - козел". Козла сегодня не было, уехал с родителями в деревню,
поэтому писать правду было легко и приятно. Пока что Мишка дошел только до
буквы "О" в первом слове.
еще лежал по краям тротуаров. Тополя росли везде, но этот двор был,
конечно, особенный. В других дворах по три, ну, по пять деревьев, чахлых и
стриженых под колобки, а тут - целых восемнадцать, старых, кряжистых,
разлапистых и развесистых, по ним лазали, на сучья подвешивали качели, к
стволам привязывали веревки для белья и гамаки, а осенью баба Катя из
седьмой чуть не на карачках ползала между ними, собирая плотненькие
коричневые грибочки. А пух - он беспокоил только взрослых. Малышне,
например, он даже нравился, они что-то мастрячили из него, ну, а люди
постарше сгребали пух в кучки, бросали спичку и смотрели, как замечательно
горит. Взрослые к этому занятию относились нервно. Черт их поймет, этих
взрослых: лежит пух - плохо, жжешь его - тоже плохо...
Филька из второго подъезда. Он подходил всегда бесшумно и всегда сзади и
подглядывал. Не сказать, что он прихвостень Козла, но приятель. Поэтому
Мишка спросил неприветливо:
совсем ножичек, скорее, крохотный, на ладони поместился, меч. Крохотный,
но совсем как настоящий: витая рукоять, крестовина, а в набалдашник вделан
зеленый блестящий камушек. И по крестовине тоже несколько камушков, а
лезвие настоящее, голубоватое, и по лезвию тонюсенькими буковками какая-то
надпись.
сунул под нос Мишке указательный палец. Порез был глубокий, но кровь уже
не шла.
даст другую линзу - у него несколько от какой-то старой штуковины...
Контровский Владимир
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Круз Андрей
Конюшевский Владислав
Беляев Александр