дополнительное. По талии его вместо ремня охватывала плоская стальная
цепь, и такая же цепь волочилась сзади, цепляясь за ввинченный в потолок
крюк. Длина ее была достаточна как раз для того, чтобы дойти до стоящего у
двери железного ведра...
количество воды. Сразу стало легче - но закружилась голова, и боль
усилилась - везде. И все же, все же... теперь можно было и оглядеться.
поставили у стены складную солдатскую койку, прикрытую серым одеялом, и
дверь была обита изнутри новеньким сизым железом, и оконный проем закрывал
плотно сколоченный, без единой щели деревянный щит, и стеклянный шар под
потолком светился изнутри резковатым негармоничным светом упрятанной в
него электрической лампочки - все равно было что-то: в цвете теней, в
форме углов, в неуловимом смещении пропорций, - подтверждало
безоговорочно: это пыльный мир. И, сообразив это, Глеб не стал медлить:
вдохнул чуть глубже (шевельнулись стеклянные иглы и ножи), попытался
напрячься...
вся его сила как бы стекла по цепи, как стекает сила молнии по
громоотводу. Но он повторял и повторял попытки - пока не изнемог. Вдруг
потускнел свет, зазвенело, исчезла тяжесть - Глеб догадался шагнуть к
койке, сесть, осторожно лечь... Боль вдруг отделилась и повисла отдельно
от тела. Потом и тела не стало.
полностью самовольна - и все равно ее несли, как вещь, и прятали, как
вещь.
путь. Это было наивно, но что-то надо было делать...
попонах. Потом сержант их растолкал и заставил переодеться.
стол стоял посередине, занимал все пространство, и грубые стулья окружали
его. В густой пивной дух вплеталось что-то нездешнее: можжевеловая смола?
Сандал? Горный багульник? Сержант тихо, но настойчиво убеждал в чем-то
коренастого мужчину в халате и ночном колпаке.
сидела на носовой банке старенького йода, спиной вперед, и смотрела, как
сержант Баттерфильд обучает Олив обращению с рулем и гиком. Олив тоже была
в наряде ныряльщицы: стеганом плаще с широкими рукавами и капюшоном.
Объяснения сержанта она слушала внимательно, едва не раскрыв рот - Олив,
которая замучила три яхты: "Пони", "Фаворит" и "Иноходец". В
Порт-Элизабете ее ждала четвертая: "Королева дерби". Кроме них троих, в
йоле было еще двое: пожилая женщина с пепельного цвета волосами,
собранными в узел на затылке, и мужчина в брезентовой робе, плотный и
коренастый, с дочерна загорелой шеей и руками. Был ли это тот, с которым
сержант спорил ночью?.. Светлана не знала.
паруса. По левому борту тянулись горы Спригган, горы эльфов - и вправду
будто летящие в небе. Совсем еще низкое солнце за кормой было невозможного
оранжево-зеленоватого цвета. Короткие волны, становясь твердыми на
мгновение удара, колотили равномерно в скулу йола.
ожиданием. Если так, то тюремщики просчитались: вначале Глеб приходил в
себя после пропущенных ударов, а потом - весь ушел в грезы. Он вновь и
вновь, минуту за минутой, вспоминал эти три последние недели, доводя себя
до галлюцинаций. А в минуты просветления - пытался сопоставлять то, что
знал, с тем, что произошло с ним самим; пытался вычислить, кто его
тюремщики, и предположить, чего они от него потребуют... Было ясно,
например, что они "родственники" тому матросу, говорившему по-русски и
тащившему на себе пуд золота, так как сами обитали в пыльном мире и
говорили, кажется, тоже по-русски. Так ему, по крайней мере, слышалось
через дверь. Тот, кто приносил еду и выносил ведро, не говорил совсем -
вряд ли потому, что не умел. Он был неприятного вида, низколобый и
длиннорукий. Один раз, когда Глеб лежал в полудреме, кто-то вошел в
камеру, и Глеб попытался рассмотреть его из-под век, но ничего не
получилось: было слишком темно. Вошедший постоял, потом тронул цепь.
Вышел. За дверью неразборчиво забубнили.
выключалась так, чтобы получались короткие и неодинаковые дни и еще более
короткие неодинаковые ночи. Тюремщики знали толк в психологической ломке;
может быть, они и достигли бы цели, но время их поджимало. Они начинали
торопиться...)
подгоняя, как в головоломке, причины к следствиям, выступы к пазам...
потом рассыпал все и начинал сначала. Но кое-что оставалось. И в какой-то
момент, оборвав кружение мыслей, он приказал себе запомнить навсегда и
выполнять железно: этим - не верить. Валять дурака, соглашаться со всем на
свете - но не верить ни на грош, ни на мышиный хвостик... пусть
предъявляют любые доказательства, пусть делают что хотят... Он лежал и
пытался представить себе, какие именно доказательства они будут
предъявлять, и ему делалось плохо.
пространство, соединяя матроса на мосту и джентльмена перед зеркалом,
подброшенный нож и нож, выдернутый из столба; в сплетении многих нитей
сидел крещеный татарин Байбулатов, а где-то вне всего странствовала, ни за
что не задевая, чета настоящих Голицыных. Убитый мастер Бернсайд стоял
чуть в стороне, деликатно прикрывая рукой перерезанное горло, и со
спокойным любопытством наблюдал за маневрами мысли. И полковник, стоя
спиной к сцене, казалось бы, не делал ничего...
под потолком не включали. Наискосок, ближе к двери, стоял небольшой стол,
на столе горела лампа с непрозрачным абажуром; конус света в поднятой пыли
казался реально существующим и твердым.
кроме Глеба остались лишь двое. Один сел за стол, позади светового конуса,
и исчез - остались лишь руки. Второй вновь встряхнул Глеба:
за свет, - вы меня понимаете? Вы слышите и понимаете, да?
нити в схеме стали ярче, какие-то лопнули и исчезли.
- голова. Чужая. Сны тоже чужие. Не мои.
как человек за столом поднял взгляд на того, кто стоял за спиной, и
покачал головой.
побудило вас изображать из себя опасного государственного преступника?
Глебу в лицо. Глеб зажмурился.
Неосторожно вы поступили, Глеб Борисович, неосмотрительно. Разве же можно
доверять сотрудникам департамента охраны?
все это?
цветочки...
Акунин Борис
Роллинс Джеймс
Акунин Борис
Каменистый Артем
Прозоров Александр
Журавлев Владимир