Чтение 25–й страницы книги ~Леопард с вершины Килиманджаро~

только ухмылялся.

-- А кстати, где она?

-- На вызове. Случай пустяковый, справился бы и робот, да люди
перетрусили, в первый раз -- им человек нужен.

Я вспомнил себя, барахтавшегося на дне ледяной канавы и понял, что в
моем случае тем более не требовался человек -- достаточно было послать
робота.

-- Они сами вызвали помощь?

-- Да нет, просто мы знали, что тропа вскоре оборвется, а сзади ее
засыпало. А на тропе пятеро, все малыши. Илль полетела им носы вытирать.

-- Значит, вы постоянно наблюдаете за каждым километром заповедника?

-- Во-первых, не мы, а сигнальщики. Как только сигнальщик чует недоброе

-- он поднимает тревогу. Так было в прошлый твой приезд, с обвалом.

-- А сигнальщики не опаздывают?

-- Все, что ты тогда слышал, было передано до того, как обвал накрыл
людей. Он еще двигался, а мы уже вылетали. Потому и точные координаты, и
толщину снеговой массы мы узнаем уже в мобиле. Во-вторых, за каждым
километром смотрят наблюдатели, они учитывают состояние дорог, ледников,
массивов снега и подобную статистику. Сигнальщики же прикреплены к людям --
как только человек пересекает границу заповедника, к нему приставляется
сигнальщик. Это -- его ангел-хранитель.

-- Посмотреть бы...

-- А что ж. Товар лицом.

Мы оставили Лакоста продолжать свои псевдоантичные экзерсисы и
поднялись в зал наблюдения,

Он находился этажом выше и занимал всю верхушку горы, так что потолок
его конусом уходил вверх. Стены его представляли собой огромный экран, то
распадающийся на отдельные участки, то сливающийся в единую панораму.
Какие-то ящики ползали вдоль стен, то поднимаясь на тонких металлических
лапках, то вообще повисая в воздухе, перебираясь один через другой и
тыркаясь в самый экран. Вероятно, это и были сигнальщики.

-- А вот и Илль, -- сказал Джабжа, подводя меня к мутно-голубому
экрану. Шесть темных фигурок двигались по совершенно гладкой стене, карниз
не просматривался.

-- Она идет первой?

-- Нет, она сзади. Плохая видимость -- граница квадратов.

-- А далеко это отсюда?

Джабжа что-то сделал с ящиком, висящим перед этим экраном.

-- Двести шестьдесят четыре километра, -- голос, подававший тревогу,
раздался откуда-то сверху. Он очень напоминал красивый баритон Джабжы. Ну,
правильно, у каждого сигнальщика не может быть собственного диктодатчика,
это было бы слишком сложно.

-- Центр должен иметь колоссально много параллельных каналов, -- сказал
я полувопросительно.

-- Еще бы! Недавно его сильно переоборудовали -- станция ведь
создавалась лет триста тому назад, многое ни к черту не годится, да и
тесновато.

-- Мы в детстве собирались в Гималаи, да я начал готовиться к полетам,
-- заметил я как-то вскользь.

Джабжа замахал руками.

-- Тоже мне горы! Говорят, на Эверест от подножья до верхушки сделаны
ступеньки с перильцами. Там же таких станций, как эта, штук двадцать, ей-ей.
Санатории и дома радости на каждом шагу. Высокогорные театры и цирки. Не
заповедник, а балаган. Он же начал осваиваться первым, когда люди потянулись
из Европы и Северной Америки на необжитые пастбища. Все три столетия, пока
осваивался Марс, а Европа чистилась от активных осадков и шел демонтаж всех
промышленных предприятий, пока города освобождались от гари и транспорта,
пока фанатики древности, вроде Лакоста, носились с реконструкцией каждого
города в его собственном архитектурном стиле -- Швейцарский заповедник стоял
пустыня пустыней. Хорошо еще, какая-то добрая душа догадалась напустить сюда
всякого зверья, по паре всех чистых и нечистых. Говорят, за это время здесь
даже саблезубые тигры появились. Я их не встречал, но почти верю. А когда
Европу снова "открыли", пришлось создать здесь станцию по примеру Гималаев,
Килиманджаро, южноамериканского "Плата" и антарктического "Мирного". Но уже
здесь -- никаких излишеств и курортов. Путевые хижины с комфортом, достойным
каменного века. Если уж ты мамин сынок -- так и катись в Гималаи. Там одних
подвесных дорог, как от Земли до Луны.

Он говорил, а я все смотрел и смотрел на шесть темных черточек,
движущихся вдоль светло-серой стены. Как Джабжа узнал, которая из них Илль?
Я смотрел и смотрел и все не мог угадать. Для меня они были одинаковы.

-- Ну, пошли вниз, -- сказал Джабжа, и мы очутились в плавно
закругляющемся коридоре.

-- Наша кухня, впрочем, здесь ты уже был. Святая святых. У меня
шеф-повар -- удивительно тонкой настройки тип. Я его три года тренировал,
помимо того, что в него было заложено по программе. И Лакост с Туаном
повозились с ним немало.

-- Понимаю, -- сказал я. -- Я ведь тоже через это прошел. Вероятно,
самыми тонкими гурманами были настоятели монастырей.

-- Дураки, если они ими не были.

-- Были, иначе делать нечего.

-- А у тебя был хороший повар там, на буе?

-- Никакого. Мне это в голову не приходило. Да и консервы все были
свежие -- мы сами же их привезли,

-- Консервы! Ну, тут-то я определенно повесился бы. Ну, потопали
дальше. Наша гостиная на современный лад. Ничего интересного.

Действительно, ничего интересного. И вид совсем нежилой, вероятно, это
у них что-то вроде конференц-зала для официальных приемов. В следующую дверь
мы не заглянули.

-- Здесь мое царство -- можешь не портить себе настроения. Ведь не
всегда можно везти пострадавшего в Женеву -- там ближайшая больница.
Прекрасная, конечно, но до нее полчаса полета с самых отдаленных точек. Не
всегда же можно быстро маневрировать. Но на свое оборудование я не жалуюсь.
Что надо. Ну, а теперь -- смотри. Только, чур, не распространяйся: веду
контрабандой.

Это была мастерская скульптора. Мне не надо было говорить, что здесь
все принадлежит Лакосту.

-- Смотри, -- сказал Джабжа почти благоговейно, -- это и есть Леопард.

По наклонной скале полз вверх черный леопард. Он был мертв, он
костенел, но все-таки он еще полз. Он знал, что если он доберется до вершины

-- он обретет жизнь. И он полз, чтобы жить, а не затем, чтобы умереть.
Столько воли, отчаяния и напряжения последних сил было в этом могучем,
поджаром теле, что невозможно было подумать, что он стремится к тому, чтобы
умереть. Глядя на него, я понял, о чем говорила Илль.

-- Камень для него тащили чуть ли не с Альдебарана. Чудовищной величины
обломок -- это ведь уменьшенная копия.

-- А где же подлинник? -- догадался спросить я.

-- На вершине, -- сказал Джабжа. -- На вершине Килиманджаро. Я его там
видел. Кстати, там я и познакомился с Лакостом и утащил его сюда. Ну, пошли,
а то еще хозяин пожалует.

Дальше комнаты следовали одна за другой, образуя чуть закругленную
анфиладу -- вероятно, они шли вдоль наружных стен.

Огромные машины. В центре каждой из них поднималась женская фигура,
выполненная из какого-то прозрачного пластика. Легкие щупальца оплетали
фигуру, словно лаская ее.

-- Ну, это тоже неинтересно -- пошивочные машины. Здесь колдует Илль.

Я подошел поближе и понял, что машин не так уж много, а просто все
стены уставлены зеркалами. Со всех сторон на меня смотрели мои отражения.
Стенд с чертежной доской, перед ним -- вычислительный аппарат. По всей
вероятности, достаточно было набросать эскиз, а машины уже разрабатывали
модель и передавали точные чертежи кибершвеям.

-- Сколько же у нее костюмов?

-- Вот уж не считал. Сшито, наверное, сотни две, но многое она передает
в Женевский театр.

-- Тоже мне мания.

-- Да нет, это ей необходимо.

Ну, естественно, это было необходимо всем женщинам, начиная с каменного
века, только не всегда мужчины с этим соглашались.

Мы прошли к следующей двери. Справа и слева стояли машины поменьше, и в
центре их на тонких дисках помещались маленькие, наверное, детские, ноги.
Казалось, огромные пауки захватили в плен эти ножки и цепко держат их в
своих металлических лапах. В полутемной мастерской было прохладно и грустно.
Здесь Илль играла, наряжая самое себя. Но здесь не пахло детским весельем.
Наверное, потому, что сейчас здесь не было Илль.

-- А это ее студия, -- и я очутился в странной комнате. Она была
треугольная, очень узкая и длинная. Здесь был такой же полумрак, как и в
костюмерной мастерской. В центре стояло несколько кресел, на полу валялось
три подушки. В остром углу, от которого расходились обтянутые черным репсом
стены, помещалась странная установка, напоминавшая пульт биопроектора в
сочетании с кабиной для физиологических исследований. Противоположная стена
была вогнутая и слабо мерцала.

-- Не понимаешь? Ну, садись.

Я уселся в первое попавшееся кресло.

-- Смотри туда. -- Джабжа кивнул на мерцающую стену.

Свет погас. Странная музыка, необыкновенно мелодичная, зазвучала со
всех сторон. Мне казалось, что она рождается где-то во мне. Одновременно от
плоскости стены отделилась светящаяся точка и стала расти, превращаясь в
трепещущее облачко. Это была юбка, или, вернее, добрый десяток юбок,
сложенных вместе. Когда-то очень давно в таких одеяниях танцевали балерины.
Теперь я мог уже рассмотреть руки, ноги, даже черты лица. Я удивился тому,
что это была не Илль, а какая-то другая женщина. Рядом с ней появился ее