слегка дрожал, подсвеченный издалека слабым, словно и несуществующим
огнем.
могильным холодом и каким-то особым, вовсе не мешающим холоду, жаром.
- с огненным, живое - с мертвым, и все крайности были столь спаяны между
собой, столь переплетены, что не было в них уже ни жара, ни холода, ни
жизни, ни смерти - лишь нечто бесконечно чуждое тому, к чему Глория
привыкла.
вечного - любви, верила она, шаг за шагом перемещаясь по щербатой неровной
лестнице.
никакого вреда.
замедлила шаг. Слух ее обострился.
требовать же от него и того, чтобы он что-то освещал, было уже роскошью.
Движущиеся живые полоски змей - черное на коричнево-сером - вот и все, что
позволялось ей распознать и различить.
комнаты, было и вовсе темно, но темнота жила: в ней что-то дышало,
двигалось и, похоже, даже чавкало.
всего в нескольких шагах от нее.
он... Ведь этот мир он любит - значит, и я должна чувствовать к этому
подземелью хоть крупицу добрых чувств... Как к Рейчел, к Бабетте, они ведь
не плохие, право слово... Этот мир ужасен только с виду - как наш порой
изнутри. И все же я сомневаюсь, что хоть когда-нибудь сумею его понять и
принять в свою душу, как Эрон. Этот мир - не для людей..."
удалось рассмотреть копошащееся существо. Больше всего оно напоминало
голую первобытную птицу. Рот-клюв был усажен клыками и мелкими, но острыми
зубками. Четыре голенастые лапы, расставленных совсем по-птичьи, держались
за края какого-то возвышения, похожего на ящик. Змеей изгибалась длинная
шея.
всей видимости, это была обыкновенная крыса, которая с вечной
самоуверенностью, присущей крысиному роду, дерзнула вступить на запретную
для всего живущего естественной жизнью территорию и расплатилась за этот
поступок жизнью. Впрочем, не исключено, что и сам птицеподобный монстр
являлся здешним аналогом кошки и выходил на промысел в верхние пограничные
районы.
мерзкое и почти непристойное - возможно, из-за происхождений хищника и
жертвы - слишком уж они были разными. Едва разглядев суть происходящего в
темноте, Глория поторопилась отвести взгляд, но хруст мелких костей под
зубами птицы-кошки долго стоял в ее ушах, пока его не заглушил дробный
стук, похожий на барабанный. Он звучал диковато и экзотически - и все же у
Глории слегка отлегло от сердца: в нем сквозило больше человеческого, чем
девушка могла ожидать от этого мира.
на отдаленное пение высоких, скорее всего, женских голосов. Оно
существовало почти невидимо, но в то же время и естественно, как невидимо
и органично окружает человека вдыхаемый им воздух.
уверенней, между тем как темнота отступала, а свечение вечной ночи
усиливалось. Но усиливался и трепет перед удивительностью начавшего
выглядывать из тьмы истинного ночного города Мидиана.
совсем рядом.
барабанщицу.
всего, монстр, ей подобный, в свое время назывался Минотавром, хотя
определить вид ее головы как "бычий" (и тем более - "коровий") было бы
большой натяжкой. Женскую фигуру довольно приятного сложения венчала
ужасающая морда с губами, сместившимися к подбородку и потерявшими в
раздутии свой естественный изгиб; из щели между ними торчали едва ли не
завитками яркие, выгнутые сверх всякой меры клыки, на которых не высыхала
слюна. И все же что-то бычье в этой морде было. Пожалуй, в той степени,
как у Месяца - сходство со светилом, идущее по принципу подобия подобному.
своим делом, и Глория не стала долго задерживаться возле нее.
кисти допившегося до белой горячки художника.
карикатурное изображение человека и в то же время являлось именно
замечательной по-своему карикатурой. Испещренная крупными складками туша,
конечностями-обрубками которой можно было при разглядывании общего вида
пренебречь, напоминала гигантскую человеческую рожу. Складки-глаза,
складка - губастый рот... Вскоре Глория различила и его настоящую голову:
она торчала посреди мясистого живота, изображая из себя нос, а черты лица
малого почти дублировали таковые у всего тела-рожи.
неловко подтаскивая за собой тело; рот головы-носа открылся, рот-складка
на теле заходил ходуном, и сложно было сказать, откуда начали доноситься
неразборчивые - не то булькающие, не то квакающие - звуки.
вызванного его внешним видом. Омерзение и страх, тотчас всколыхнувшиеся в
ее душе, заставили ее тронуться с места.
и полное особой сумбурной и беспокойной красоты, имевшей какой-то призвук
болезненности, оно шло из ниоткуда и заполняло собой все.
замирает, чтобы вобрать его в легкие и оценить: "Как он свеж!" - или,
наоборот: "Как он тяжел и отвратителен!".
пению-атмосфере: слишком чужой она казалась для этого - и все же
невероятно знакомой показалась Глории скрытая в ней мятущаяся тоска.
со страданием и непониманием, удастся остаться безучастным к боли вечных
изгнанников, тысячелетия не знающих пристанища?
или красок, - боль поистине универсальна, ей неведомо такое деление.
Эрон!.. Так что же я так медлю?"
пропасть.
дно громадной ямы. Лишь невероятные по непрочности мостики из веревок и
кое-как связанных дощечек простирались теперь перед Глорией, уводя в
белесую туманную дымку, отделявшую ее от Буна.
канатов-перил.
подумала: "Как хорошо, что пар скрыл дно - не так страшно будет падать
вниз".
пара, ни разу Глории не удалось увидеть сквозь них твердого дна - лишь
такие же темные ребра мостиков время от времени проглядывали и внизу.
она находилась уже на порядочном расстоянии от твердой почвы.
под ее ногами, грозя совсем перевернуться и в любой момент выскользнуть
из-под ног, чтобы сбросить вниз незваную гостью. Но тем сильнее вцеплялись
во влажные канаты руки Глории, верившей в то, что она просто не имеет
права не пройти.
передвижением, Феттин - тот самый полуголый человек с татуировкой на груди
и с бульдогом, в свое время так напугавшем Эрона. Теперь бульдог мирно
сидел, вывесив длинный розовый язык, и лишь изредка задирал морду, чтобы
справиться по выражению лица хозяина, не пора ли ему спуститься на землю.
Разумеется, Глория (как и Эрон) не знала, что Феттин тоже был здесь всего
лишь новичком, только начавшим постигать правила здешнего общежития; этим
фактом и объяснялось его любопытство.
Афанасьев Роман
Круз Андрей
Корнев Павел
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Афанасьев Роман