сложил на запасных коней. Чачар уже извертелась на гнедой лошадке, когда
Олег так же угрюмо набросил сбрую на коня Томаса, затянул подпруги.
Проверил крюки на седле, словно чуял, когда, в какой момент рыцарь
вырвется из цепких рук прекрасной хозяйки замка.
блестели слезы. Олег вскочил в седло, и в это время двери замка
распахнулись как от удара тараном. Томас почти скатился по каменным
ступенькам, словно за ним гнались призраки.
в седло, первым понесся к воротам -- молча. Олег пустил коня следом, за
рыцарем тянулся невидимый шлейф женских духов. Он покосился на Чачар: ее
нижняя губа была закушена, а запруда слез уже прорвалась, на щеках
блестели мокрые дорожки. Если он уловил запах, то она, женщина до кончиков
ногтей, могла различить в этом аромате любые оттенки...
настилу моста. Дорога повела от замка прямо на запад, но Олег остановил
маленький отряд, указал на отпечатки копыт:
избегая соседства зареванной Чачар, торопливо догнал Олега, сказал
обвиняюще, все еще не поднимая забрала:
тягостного разговора.
происхождения, а простой паломник, что ищет своей дороги к богам...
Впрочем, в этих краях и рыцарей распинают. Или бросают в каменоломни.
Богом для защиты слабых, а женщины -- самые слабые и нежные создания на
свете. Но мне пришлось гнусно обидеть леди Ровегу! Я признался, что уже
обручен с леди Крижиной, самой прекрасной женщиной на всем белом свете.
Впрочем, у нас это правило испокон веков. Славянин мог брать столько жен,
сколько прокормит и оденет. Ряды сторонников ислама растут не зря так
стремительно, рыцарь!
спросила все еще с обидой в голосе, но с явным интересом:
брать одну жену? Говорят, так поступают друзья, братья, приятели -- чтобы
не разлучаться, расползаясь по семейным норам...
сдержанный ответ калики, сказал внезапно перехваченным голосом:
в огне. Как мог так поступить благородный сэр Горвель? Он просто украл, он
бросил все: замок, обширные владения, прекрасную жену, верных вассалов! А
что скажет король? Другие рыцари?
Правда, сперва прекословил, но долго ли? Бросил нажитое, ушел в ночь как
вор. Тайное дело выше всего.
взглядом примятые травинки, вдавленные камешки, неясные следы подков.
Чачар напряженно вслушивалась, но молчала. Конь под нею стлался легко,
размашисто.
в отпечатки копыт, наконец взорвался:
мы за что?
коня, стремясь настичь до наступления ночи. Томас пробовал переброситься
парой слов с Чачар, она смотрела на него злыми обиженными глазами, судьбы
цивилизаций ее почему-то тревожили мало. Томас снова догнал Олега, спросил
настойчиво:
стояло откровенное страдание:
кровью врагов, как было просто! А сейчас? Я всегда думал, что цивилизация
стоит на стороне добра. Я себя считал цивилизатором!
нарубить сухих веток для костра, можно зарубить человека. Чем цивилизация
выше, тем топор острее.
ты замахиваешься на человека. Это нравственный закон, который живет внутри
тебя.
Олег направил коня к зарослям кустарника, предполагая, что там прячется
небольшой ключ. Следы коня Горвеля были совсем свежими, не наступи ночь --
догнали бы. Впрочем, Горвель ночью тоже не сдвинется с места, здесь много
норок хомяков, конь сломает ноги.
разжигал крохотный костер, тщательно укрывая пламя за пышными кустами,
принес ломти хлеба и мяса.
молодого рыцаря:
цивилизованнее, разве не видно? Знает больше Христа, умеет больше, чудеса
творит направо и налево. Свободен, смел, широк взглядами, не скован
никакими законами. Ни внешними, ни внутренними. Простоватый и вроде бы не
очень умный, Христос перед этим напористым парнем совсем растяпа!.. Но он
добр, он готов отдать жизни за нас, грязных и невежественных!.. И отдает,
хотя люди не стоят и его мизинца. Но -- странное дело! -- люди,
устыдившись , начинают карабкаться к свету, к добру. Жертва Христа была не
напрасна, вот этого умнейший Сатана до сих пор не может понять... И
недоумевает, почему он, гениальный и смелый, терпит поражение за
поражением!
спросила тихонько:
ее нужно было согревать с двух сторон, то нос холодный, то вовсе ледяные
ладошки, то мерзла спина. Томас смущенно покашливал, а Олег сказал
утешающе, чувствуя, что мысли молодого рыцаря все еще далеко от этого
костра и молодой женщины, что извертелась между ними:
истинам, вроде бы и культурен насколько может, и в меру цивилизован.
Значит, можно...
поднял Томаса и Чачар. Чачар ночью ухитрилась, извиваясь как уж, заползти
рыцарю в железные объятия, но Томас в походах спал, не снимая доспехов, и
Чачар выгреблась утром в синяках и царапинах. Бедный Томас, потерявший
чашу, даже не заметил, что ему старались хоть чем-то возместить потерю,
что у него была ночь любви.
всматривался в следы. Не проехали и версты, когда обнаружили опаленное
пятно, зола еще хранила тепло. Томас досадливо крякнул, ударил себя
кулаком по лбу.
стрелами. Томас косился синим глазом, начинал суетливо подергивать меч в
ножнах, хлопать железной ладонью по боевому топору. Чачар часто выезжала
вперед, теперь на нее орали и шикали два голоса, велели не высовываться,
смирненько ехать сзади. Чачар обиделась окончательно, отстала, поехала не
обращая на мужчин внимания вовсе. Чтобы показать лишний раз свою гибкую
фигуру, на скаку свешивалась с седла, хватала головки цветов. Томас и Олег
ехали настороженные, шарили взглядами по сторонам. Над дальними кустами с
криком кружили сороки, мужчины обменялись взглядами, поправили рукояти
мечей.
боевых конях, хмурые, собранные. Все выглядели очень опасными. Они
перегородили дорогу, и так стояли в угрюмом ожидании. Двое одеты
по-европейски, в тяжелых латах, шлемах с ниспадающими на плечи кольчужными
сетками, что надежно защищали шею от сабельных ударов до тех пор, пока не
явились франки с их тяжелыми, как молоты, мечами и массивными, как
наковальни, топорами.
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Пехов Алексей
Земляной Андрей
Соломатина Татьяна