детина с длинным туловищем и короткими кривыми ногами кавалериста -
несуразное сочетание, делавшее его похожим на перевернутые клещи)
действительно оказался пьян. Он принес мне одежду - серо-зеленый китель
без погон (зато с нашивкой за ранение на рукаве), синие галифе с двойным
красным лампасом и пару отличных коротких сапог из мягкой кожи. Кроме
этого, на кровать были брошены косматая черная папаха, шашка с гравировкой
"Петру Пустоте за доблесть", кобура с браунингом и саквояж фон Эрнена, при
виде которого мне чуть не сделалось дурно.
поменьше. Кроме того, я обнаружил в саквояже маленький бинокль и записную
книжку, на треть исписанную, без всяких сомнений, моей рукой. Большая
часть заметок была мне совершенно непонятна - они касались лошадей, сена и
людей, чьи имена мне ничего не говорили. Но, кроме этого, мне попались на
глаза несколько фраз, весьма похожих на те, что я имею обыкновение
записывать:
разноудаленных объектов, излуч. опред. энерг. Как ослепительно сияет
фигура распятого Бога! И как глупо называть хр. примитивной системой! Если
вдуматься, в революцию Россию вверг не Распутин, а его убийство."
на котором они достигаются; если этот интервал чрезмерно долог, то
большинство достижений оказываются обессмысленными в большей или меньшей
степени; любое из достижений (во всяком случае, практических) оказывается
равным нулю, если отнести его к длине всей жизни, потому что после смерти
не имеет значения ничего. Не забыть про надпись на потолке."
когда я изводил по книжке в месяц на такие заметки, и каждая из них
казалась полной смысла и имеющей значение, которое непременно будет
востребовано в будущем. Но когда это будущее наступило, записные книжки
куда-то делись, за окном пошла совсем другая жизнь, и так вышло, что в
конце концов я оказался на промозглом Тверском бульваре с револьвером в
кармане пальто. Хорошо еще, подумал я, что встретил старого друга.
простыню), я некоторое время колебался, а потом все же надел папаху - она
воняла какой-то дрянью, но бритая голова казалась мне очень уязвимым
местом. Шашку я оставил на кровати, а пистолет вынул из кобуры и спрятал в
карман - терпеть не могу смущать людей видом оружия, да и вынимать
быстрее. Посмотрев на себя в зеркало над умывальником, я остался доволен -
папаха придала моему небритому лицу какую-то одичалую гордость.
которой я спустился из своей комнаты.
- мы здесь живем. С тех пор, как вы командовали эскадроном, Петр, многое
изменилось.
вернуться.
таких местах появляются города. Все общество - несколько офицеров, пара
каких-то странных личностей из Петербурга и местная интеллигенция. Жители
про войну и революцию в лучшем случае что-то слышали. Ну и большевики
мутят на окраинах. В общем, дыра.
только что пришли в себя. С вами может случиться какой-нибудь припадок,
или я не знаю что. Вдруг вы потеряете сознание прямо на улице?
придется составить мне компанию.
Куда именно вы хотите пойти?
это обычно бывает в провинции, с чахлой пальмой в кадке и теплым хересом в
графинах? Было бы в самый раз. И чтобы подавали кофе.
хереса, думаю, тоже.
домов в один и два этажа, отстоявших довольно далеко друг от друга. Вокруг
были высокие дощатые заборы, выкрашенные преимущественно в коричневый
цвет, за ними зеленели старые запущенные сады, и дома были почти не видны
за плотной завесой листвы. Ближе к центру, куда мы с Анной спустились по
крутой мощеной улице, пошли каменные здания - как правило, тоже не выше
двух этажей; я отметил пару живописных чугунных решеток и пожарную
каланчу, в которой было что-то трудноуловимо немецкое. В целом это был
типичный провинциальный городок, не лишенный девственного очарования,
тихий и светлый, с головой нырнувший в цветущую сирень. Вокруг него со
всех сторон поднимались горы, и он как бы лежал на дне образованной ими
чаши - центральная площадь с убогим памятником Александру Второму была его
самым низким местом. Ресторан "Сердце Азии", куда привела меня Анна,
своими окнами выходил как раз на этот памятник. Я подумал, что все это так
и просится в какую-нибудь поэму.
углу зала стояло чучело медведя с алебардой в руках. Зал был почти пуст.
За одним из столиков выпивали два офицера довольно запущенного вида -
когда мы с Анной проходили мимо, они подняли на меня глаза и тотчас же
равнодушно отвели. Я, признаться, плохо понимал, обязывает ли мой нынешний
статус открывать по ним стрельбу из браунинга или нет, но, судя по
спокойной реакции Анны, такой необходимости не было; к тому же погоны с их
мундиров были спороты. Мы с Анной сели за соседний столик, и я заказал
шампанского.
Бога, не начинайте опять за мной ухаживать. Перспектива романа с раненым
кавалеристом в городе, где бывают перебои с водой и керосином, совершенно
меня не привлекает.
если вам угодно видеть во мне раненого кавалериста, милости прошу. Но
кого, в таком случае, я должен видеть в вас?
Я предпочитаю дисковый "льюис".
мрачнее перспективы атаки на пулемет в конном строю. Но поскольку речь в
идет о вас, я поднимаю этот бокал за пулеметное дело.
столом? Какая вообще власть в этом городе?
белые. Или можно сказать, что он занят белыми, но в нем есть и красные.
Так что одеваться лучше нейтрально. Примерно как мы сейчас.
нас совсем немного людей, не больше трети эскадрона. Но поскольку здесь
нигде нет крупных вражеских сил, мы, можно считать, в безопасности. Здесь
глухомань, тишина. Ходишь по улицам, видишь вчерашних врагов и думаешь -
неужели та причина, по которой мы пытались убить друг друга всего
несколько дней назад, реальна?
поглядеть на цветущую сирень, и кажется, что свист снарядов, дикие выкрики
всадников, пороховая гарь, к которой примешивается сладковатый запах крови
- все это нереально, все это мираж, сон.
сирень. Может быть, это такой же сон.
общее положение.
Газет здесь нет, а слухи самые разные. Да и потом, знаете, надоело все
это. Берут и отдают какие-то непонятные города с дикими названиями -
Бугуруслан, Бугульма и еще... как его... Белебей. А где это все, кто
берет, кто отдает - не очень ясно, и главное, не особо интересно. Война,
конечно, идет, но говорить о ней стало своего рода mauvais genre. В целом
я бы сказала, что в воздухе чувствуется усталость. Какой-то упадок
энтузиазма.
заржала лошадь, затем долетел протяжный крик возницы. Один из офицеров за
соседним столом попал наконец иглой в вену. Он безуспешно пытался сделать
это последние пять минут, далеко отклоняясь назад, чтобы видеть свои
спрятанные под стол руки - все это время его стул балансировал на двух
задних ножках, и иногда мне казалось, что он непременно упадет. Спрятав