крапинками глаза удивленно-насмешливо прищурились. Конечно, ему был смешон
и непонятен такой бессмысленный как с тактической, так, тем более, и со
стратегической точки зрения поступок. Продолжая движение маленькой слабой
руки, он остановил ее над слоном, помедлил еще несколько секунд,
размышляя, затем пальцы его уверенно сомкнулись на лакированной головке
фигуры, слон устремился вперед, тихонько стукнул о черную пешку, сдвинул
ее и утвердился на ее месте. Гениальный стратег еще медленно выносил битую
пешку за пределы поля, а кучка людей в белых халатах, деловых и
сосредоточенных, уже окружила хирургическую каталку, на которой лежал
Валька Сойфертис, - в последний раз мелькнул перед глазами Андрея темный,
изглоданный болезнью профиль, и каталка исчезла в дверях операционной...
глазах тот же ужас и тягостное недоумение, которое ощущал и сам. Танкист,
часто мигая, смотрел на гениального стратега и ничего не понимал. Он
привык мыслить в категориях передвижений в пространстве огромных машинных
и человеческих масс, он, в своей наивности и простодушии, привык считать,
что все и навсегда решат его бронированные армады, уверенно прущие через
чужие земли, и многомоторные, набитые бомбами и парашютистами, летающие
крепости, плывущие в облаках над чужими землями, он сделал все возможное
для того, чтобы эта ясная мечта могла быть реализована в любой необходимый
момент... Конечно, он позволял себе иногда известные сомнения в том, что
гениальный стратег так уж гениален и сумеет однозначно определить этот
необходимый момент и необходимые направления бронированных ударов, и все
же он ни в какую не понимал (и так и не успел понять), как можно было
приносить в жертву именно его, такого талантливого, такого неутомимого и
неповторимого, как можно было принести в жертву все то, что было создано
такими трудами и усилиями...
Вана. Люди в голубых фуражках протиснулись между рядами, грубо схватили
великого танкиста за плечи и за руки, отобрали оружие, с хрустом ударили
по красивому породистому лицу и поволокли в каменный мешок, а гениальный
стратег откинулся на спинку стула, сыто зажмурился и, сложив руки на
животе, покрутил большими пальцами. Он был доволен. Он отдал слона за
пешку и был очень доволен. И тогда Андрей вдруг понял, что в его,
стратега, глазах все это выглядит совсем иначе: он ловко и неожиданно
убрал мешающего ему слона да еще получил пешку в придачу - вот как это
выглядело на самом деле...
рамках своей стратегии. Великий стратег отказался от всяких рамок.
Стратегия была лишь ничтожным элементом его игры, она была для него так же
случайна, как для Андрея - какой-нибудь случайный, по прихоти сделанный
ход. Великий стратег стал великим именно потому, что понял (а может быть,
знал от рождения): выигрывает вовсе не тот, кто умеет играть по всем
правилам; выигрывает тот, кто умеет отказаться в нужный момент от всех
правил, навязать игре свои правила, неизвестные противнику, а когда
понадобится - отказаться и от них. Кто сказал, что свои фигуры менее
опасны, чем фигуры противника? Вздор, свои фигуры гораздо более опасны,
чем фигуры противника. Кто сказал, что короля надо беречь и уводить из-под
шаха? Вздор, нет таких королей, которых нельзя было бы при необходимости
заменить каким-нибудь конем или даже пешкой. Кто сказал, что пешка,
прорвавшаяся на последнюю горизонталь, обязательно становится фигурой?
Ерунда, иногда бывает гораздо полезнее оставить ее пешкой - пусть постоит
на краю пропасти в назидание другим пешкам...
труднее становилось следить за тем, что происходит вокруг. Он слышал,
однако, что чинная тишина в зале перестала существовать, слышался звон
посуды, гомон многих голосов, звуки настраиваемого оркестра. Потянуло
кухонным чадом. Кто-то пискляво объявлял на весь дом: "Жогж! Я чегтовски
пгоголодался! Вели скогее подать мне гюмку кюгасо и а-ня-няс!.."
вежливостью, протискиваясь между Андреем и доской - мелькнули черные
фалды, начищенные лаковые штиблеты, высоко вздетая белая рука с
нагруженным подносом проплыла над головой. И еще какая-то белая незнакомая
рука поставила у локтя Андрея бокал шампанского.
степени, что ее стало можно курить. И он закурил - синеватый дымок поплыл
у него из волосатых ноздрей, путаясь в пышных редковатых усах.
маневрировал, и ему пока удавалось сделать так, что гибли только и без
того уже мертвые. Вот унесли Дональда с простреленным сердцем и положили
на столик рядом с бокалом его пистолет и посмертную записку: "Приходя - не
радуйся, уходя - не грусти. Пистолет отдайте Воронину. Когда-нибудь
пригодится"... Вот уже брат с отцом снесли по обледенелой лестнице и
сложили в штабель трупов во дворе тело бабушки, Евгении Романовны, зашитое
в старые простыни... Вот и отца похоронили в братской могиле где-то на
Пискаревке, и угрюмый водитель, пряча небритое лицо от режущего ветра,
прошелся асфальтовым катком взад и вперед по окоченевшим трупам,
утрамбовывая их, чтобы в одну могилу поместилось побольше... А великий
стратег щедро, весело и злорадно расправлялся со своими и чужими, и все
его холеные люди в бородках и орденах стреляли себе в виски, выбрасывались
из окон, умирали от чудовищных пыток, проходили, перешагивая друг через
друга, в ферзи и оставались пешками...
он играет, какая цель ее, каковы правила, и зачем все это происходит, и до
самых глубин души продирал его вопрос: как же это он попал в противники
великого стратега, он, верный солдат его армии, готовый в любую минуту
умереть за него, готовый убивать за него, не знающий никаких иных целей,
кроме его целей, не верящий ни в какие средства, кроме указанных им
средств, не отличающий замыслов великого стратега от замыслов Вселенной.
Он жадно, не ощутивши никакого вкуса, вылакал шампанское, и тогда вдруг
ослепительное озарение обрушилось на него. Ну конечно же, он никакой не
противник великого стратега! Ну конечно же, вот в чем дело! Он его
союзник, верный его помощник, вот оно - главное правило этой игры! Играют
не соперники, играют именно партнеры, союзники, игра идет в
одни-единственные ворота, никто не проигрывает, все только выигрывают...
кроме тех, конечно, кто не доживет до победы...
передвиньте ножку..." Андрей посмотрел под ноги. Там темнела блестящая
лужа, и около нее возился на карачках лысенький карлик с большой высохшей
тряпкой, покрытой темными пятнами. Андрея замутило, и он снова стал
смотреть на доску. Он уже пожертвовал всеми мертвыми, теперь у него
оставались только живые. Великий стратег по ту сторону столика с
любопытством следил за ним и даже, кажется, кивал одобрительно, обнажая в
вежливой улыбке маленькие редкие зубы, и тут Андрей почувствовал, что он
больше не может. Великая игра, благороднейшая из игр, игра во имя
величайших целей, которые когда-либо ставило перед собой человечество, но
играть в нее дальше Андрей не мог.
все сразу посмотрели на него. Снова в зале наступила тишина, и козырек
фуражки почему-то больше не мешал ему, и он мог теперь ясно, глаза в
глаза, увидеть всех своих, всех, кто пока еще оставался в живых.
своей распахнутой настежь, выцветшей гимнастерочке; пьяно улыбалась
Сельма, развалившаяся в кресле с ногами, задранными так, что видна была
попка в кружевных розовых трусиках; серьезно и понимающе смотрел Кэнси, а
рядом с ним - взлохмаченный, как всегда зверски небритый, с отсутствующим
взглядом Володька Дмитриев; а на высоком старинном стуле, с которого
только что поднялся и ушел в очередную свою и последнюю таинственную
командировку Сева Барабанов, восседал теперь брезгливо сморщенный, со
своим аристократическим горбатым носом Борька Чистяков, словно готовый
спросить: "Ну что ты орешь, как больной слон?" - все были здесь, все самые
близкие, самые дорогие, и все смотрели на него, и все по-разному, и в то
же время было в их взглядах и что-то общее, какое-то общее их к нему
отношение: сочувствие? доверие? жалость? Нет, не это, и он так и не понял,
что именно, потому что вдруг увидел среди хорошо знакомых и привычных лиц
какого-то совсем незнакомого человека, какого-то азиата с желтоватым лицом
и раскосыми глазами, нет, не Вана, какого-то изысканного, даже элегантного
азиата, и еще ему показалось, что за спиной этого незнакомца прячется
кто-то совсем маленький, грязный, оборванный, наверное, беспризорный
ребенок...
них всех, и, сделав какой-то неопределенный жест в сторону и адрес
великого стратега, поспешно пошел вон из зала, протискиваясь между
чьими-то плечами и животами, отстраняя кого-то с дороги, и, словно чтобы
успокоить его, кто-то пробубнил неподалеку: "Ну что ж, это правилами
допускается, пусть подумает, поразмыслит... Нужно только остановить
часы..."
площадку и сел прямо на ковер, недалеко от жарко полыхающего камина.
Фуражка снова сползла ему на глаза, так что он даже и не пытался
разглядеть, что это там за камин и что за люди сидят около камина, он
только чувствовал своим мокрым и словно бы избитым телом мягкий сухой жар,
и видел подсохшие, но все еще липкие пятна на своих ботинках, и слышал
сквозь уютное потрескивание пылающих поленьев, как кто-то неторопливо, со
вкусом, прислушиваясь к собственному бархатному голосу, рассказывает:
трех орденов Славы, а полный бант этих орденов, надо вам сказать, давали
не всякому, таких было меньше даже, чем Героев Советского Союза. Ну,
Якубенко Николай
Сертаков Виталий
Прозоров Александр
Посняков Андрей
Никитин Юрий
Шилова Юлия