Чтение 25–й страницы книги ~Малыш~

- о том, что такое сны, как они возникают, зачем они нужны и как было бы
плохо человеку, если бы их не было.

- Чеширский кот! Но я так и не понял, почему я вижу во сне то, чего
раньше не видел никогда.

Майка нагнала нас и молча пошла рядом.

- Например? - спросил я.

- Иногда мне снится, что я огромный-огромный, что я размышляю, что
вопросы приходят ко мне один за другим, очень яркие вопросы, удивительные,
и я нахожу ответы, удивительные ответы, и я очень хорошо знаю, как из
вопроса образуется ответ. Это самое большое удовольствие, когда знаешь,
как из вопроса образуется ответ. Но когда я просыпаюсь, я не помню ни
вопросов, ни ответов. Помню только удовольствие.

- М-да, - сказал я уклончиво. - Интересный сон. Но обьяснить его я
тебе не могу. Спроси у Комова. Может быть, он объяснит.

- У Комова... Что такое - Комов?

Мне пришлось изложить ему нашу систему имен. Мы уже огибали болото, и
перед нами открылся корабль и посадочная полоса. Когда я закончил, Малыш
вдруг сказал ни с того ни с сего:

- Странно. Никогда со мной так не было.

- Как?

- Чтобы я хотел для себя и не мог.

- А что ты хочешь?

- Я хочу разделиться пополам. Сейчас я один, а чтобы стало два.

- Ну, брат, - сказал я, - тут и хотеть нечего. Это же невозможно.

- А если бы возможно? Плохо или хорошо?

- Плохо, конечно, - сказал я. - Я не совсем понимаю, что ты хочешь
сказать... Можно разорваться пополам. Это совсем плохо. Можно заболеть:
называется - раздвоение личности. Это тоже плохо, но это можно поправить.

- Больно? - спросил Малыш.

Мы ступили на рубчатку. Том уже катил навстречу, катя перед собой мяч
и радостно мигая сигнальными огоньками.

- Брось об этом, - сказал я. - Ты и в целом виде хорош.

- Нет, не хорош, - возразил Малыш, но тут набежал Том и началась
потеха.

Из Малыша градом посыпались вопросы. Я не успевал отвечать. Том не
успевал выполнять команды. Мяч не успевал касаться земли. И только Малыш
все успевал.

Со стороны это выглядело, наверное, очень весело. Да нам и на самом
деле было весело, даже Майка в конце концов разошлась. Наверное, мы были
похожи на расшалившихся подростков, которые удрали с уроков на берег
океана. Сначала еще была какая-то неловкость, сознание того, что мы не
развлекаемся, а работаем, что за каждым нашим движением следят, что между
нами и Малышом осталось что-то тяжкое, недоговоренное, а потом все это
как-то забылось. Остался только мяч, летящий тебе прямо в лицо, и восторг
удачного удара, и злость на неуклюжего Тома, и звон в ушах от удалого
гиканья, и резкий отрывистый хохот Малыша - мы впервые услышали тогда его
смех, самозабвенный, совсем детский...

Это была странная игра. Малыш придумывал правила на ходу. Он оказался
невероятно вынослив и азартен, он не упускал ни единого случая
продемонстрировать перед нами свои физические преимущества, он навязал нам
соревнование, и как-то само собой получилось, что он стал играть один
против нас троих, и мы все время проигрывали. Сначала он выигрывал, потому
что мы поддавались. Потом он выигрывал, потому что мы не понимали его
правил. Потом мы поняли правила, но нам с Майкой мешали дохи. Потом мы
решили, что Том слишком неуклюж, и прогнали его. Майка вошла в азарт и
заиграла в полную силу, я тоже делал все, что мог, но мы проигрывали очко
за очком. Мы ничего не могли сделать с этим молниеносным дьяволенком,
который перехватывал любые мячи, сам бил очень сильно и точно, негодующе
вопил, если мяч задерживался в наших руках дольше секунды, и совершенно
сбивал нас с толку своими фантомами или, того хуже, манерой мгновенно
исчезать из виду и появляться столь же мгновенно совсем в другом месте. Мы
не сдавались, конечно, - от нас столбом шел пар, мы задыхались, мы потели,
мы орали друг на друга, но мы дрались до последнего. И вдруг все
кончилось.

Малыш остановился, проводил взглядом мяч и сел на песок.

- Это было хорошо, - сказал он. - Я никогда не знал, что бывает так
хорошо.

- Что? - крикнул я, задыхаясь. - Устал, Малыш?

- Нет. Вспомнил. Не могу забыть. Не помогает. Никакое удовольствие не
помогает. Больше не зови меня играть. Мне плохо, а сейчас еще хуже. Скажи
ему, чтобы он думал скорее. Я разорвусь пополам, если он быстро не
придумает. У меня внутри все болит. Я хочу разорваться, но боюсь. Поэтому
не могу. Если будет очень болеть, перестану бояться. Пусть думает быстро.

- Ну что ты, в самом деле, Малыш! - сказал я расстроенно. Я не совсем
понимал, что с ним происходит, но я видел, что ему действительно плохо. -
Выбрось ты все это из головы! Просто ты не привык к людям. Надо чаще
встречаться, больше играть...

- Нет, - сказал Малыш и вскочил. - Больше не приду.

- Ну почему же? - вскричал я. - Ведь было хорошо! Будет еще лучше!
Есть другие игры, не только с мячом... С обручем, с крыльями!

Он медленно пошел прочь.

- Есть шахматы! - торопливо говорил я ему в спину. - Ты знаешь, что
такое шахматы? Это величайшая игра, ей тысяча лет!..

Он приостановился. Я принялся торопливо и вдохновенно объяснять ему,
что такое шахматы - простые шахматы, трехмерные шахматы, эн-мерные
шахматы... Он стоял и слушал, глядя в сторону. Я кончил про шахматы и
начал про покари. Я судорожно вспоминал все игры, какие знал.

- Да, - произнес Малыш. - Я приду.

И, уже больше не останавливаясь, он побрел, нога за ногу, к болоту.
Некоторое время мы молча смотрели ему вслед, потом Майка крикнула:
"Малыш!" - сорвалась с места, догнала его и пошла рядом. Я подобрал свою
доху, оделся, отыскал доху Майки и нерешительно двинулся за ними. На душе
у меня был какой-то неприятный осадок, и я не понимал, в чем дело. Вроде
бы все кончилось хорошо: Малыш обещал вернуться, значит, все-таки
привязался к нам, значит, без нас ему теперь гораздо хуже, чем с нами...
"Привыкнет, - повторял я про себя. - Ничего, привыкнет..." Я увидел, что
Майка остановилась, а Малыш побрел дальше. Майка повернулась и, обхватив
себя за плечи, побежала мне навстречу. Я подал ей доху и спросил:

- Ну, что?

- Все в порядке, - сказала она. Глаза у нее были прозрачные и
какие-то отчаянные.

- Я думаю, что в конце концов... - начал я и осекся. - Майка, -
сказал я, - ты же "третий глаз" потеряла!

- Я его не потеряла, - сказала Майка.

8. СОМНЕНИЯ И РЕШЕНИЯ

Малыш уходил от корабля на запад вдоль береговой линии, прямо через
дюны и заросли. Сначала "третий глаз" интересовал его. Он останавливался,
снимал обруч, вертел его в руках, и тогда у нас на приемном экране
мелькало то бледное небо, то голубовато-зеленое лицо-маска, то заиндевелый
песок. Потом он оставил обруч в покое. Не знаю, двигался ли он не так, как
обычно, или обруч надел не совсем правильно, но впечатление было такое,
словно объектив смотрит не прямо по ходу, а несколько вправо. По экрану,
подрагивая, проплывали однообразные дюны, озябшие кусты, иногда возникали
сизые горные вершины, или появлялся вдруг черный океан со сверкающими
айсбергами на горизонте.

По-моему, Малыш двигался без определенной цели - просто брел куда
глаза глядят, подальше от нас. Несколько раз он поднимался на гребни дюн и
смотрел в нашу сторону. На приемном экране появлялся ослепительно-белый
конус нашего ЭР-2, серебристая лента посадочной полосы, оранжевый Том,
одиноко приткнувшийся к стене недостроенной метеостанции. Но на обзорном
экране Малыша мы так и не обнаружили.

Примерно через час Малыш вдруг резко свернул к горам. Теперь солнце
било прямо в объектив - и видно стало хуже. Дюны вскоре кончились, Малыш
брел по редколесью, перешагивая через сгнившие сучья, среди корявых
стволов с отставшей пятнистой корой, по бурой, пропитанной ледяной влагой
земле. Раз он вскарабкался на одинокий гранитный валун, постоял,
оглядываясь, потом спрыгнул, подобрал с земли два черных осклизлых сучка и
пошел дальше, постукивая ими друг о друга. Сначала стук был беспорядочный,
потом в нем появился ритм, а к ритму примешивалось не то жужжание, не то
гудение. Звук этот, непрерывный и неприятный, становился все громче.
Скорее всего, это гудел и жужжал сам Малыш - может быть, это была песня, а
может быть, и разговор с самим собой.

Так он брел, стуча, жужжа и гудя, а между деревьев все чаще
попадались каменные россыпи, замшелые валуны, громадные обломки скал.
Потом на экране вдруг появилось озеро. Малыш, не останавливаясь, вошел в
него, на мгновение мы увидели взбаламученную воду, затем изображение
потускнело и исчезло - Малыш нырнул.

Под водой он был очень долго, я уже думал, что он утопил передатчик,
и мы больше ничего не увидим, но минут через десять изображение появилось
снова, мутное, размытое, струйчатое. Сначала мы почти ничего не различали,
но вскоре в правой части экрана появилось изображение ладони, на которой
прыгала и извивалась уродливая пантианская рыбка.

Когда объектив "глаза" очистился окончательно, Малыш бежал. Древесные
стволы неслись на нас и в последние мгновения стремительно ускользали то
вправо, то влево. Он бежал очень быстро, но мы не слышали ни топота, ни
дыхания - только шумел ветер и мелькало солнце за путаницей голых ветвей.