под Кингисеппом, возмужалый, уже убивший первого своего человека, врага,
фашиста, и очень этим гордый. Окольными путями ему удалось узнать, что
неделю назад Катя уехала со своим курсом на сооружение противотанковых
рвов куда-то в Гатчину (или в Псков?).
всегда так упорно запрещаю себе вспоминать это? Имя - да. Катя. Катя. Но
только имя. Потому, что я больше никогда не любил. Было у Ф.Сорокина с тех
пор множество баб, две или три женщины, и не было ни одной любви.
звонила Рита наконец, и вовремя.
интеллигентным человеком из литературного мира. Голос у нее был чистый,
веселый и здоровый, и это было прекрасно, и мне захотелось немедленно с
нею увидеться. Я спросил, как она сегодня, и она ответила, что сейчас она
у себя в конторе, проторчит до обеда, а в обед можно будет ей рвануть
когти. Я возликовал, и мы тут же совместно выковали план, как мы
встретимся у меня в клубе в пятнадцать ноль-ноль и сольемся там в
гастрономическом экстазе. Для начала, сказал я деловито. Там видно будет,
ответила она еще более деловито.
взгляд на окружающую действительность. Окружение из враждебного сделалось
дружелюбным, а действительность утратила мрачность и обрела все мыслимые
оттенки розового и голубого. Вот и на дворе стало значительно светлее, и
злая метель обратилась в легкий, чуть ли не праздничный снегопад. И все,
что угрюмо обступало меня в последние дни, все эти неприятные и странные
встречи, пугающие разговоры и недомолвки, обретшие вдруг плоть и кровь
проблемы, совсем недавно еще абстрактные, вся эта темная безнадега,
обступившая меня зловещим частоколом, вдруг раздвинулась, отступила
куда-то на зад и в стороны, а передо мною все стало изумрудно-зеленое,
серебристо-солнечное, туманно-голубое, с лихо мерцающей надписью поперек:
"Перебьемся!" и бок мой теперь уже совсем не болел...
образом. Рита терпеть не может даже намека на щетину. Затем я прошелся
влажной тряпкой по всем столам и шкафам. Рита не выносит пыли на
полированных поверхностях. Я переменил постельное белье. Мы с Ритой
признаем только свежие, хрустящие, накрахмаленные простыни. Я тщательно
перетер бокалы и рюмки, придирчиво изучая стекло на просвет, я начистил
"скайдрой" ножи, вилки и чайные ложки, взял себя в руки и вымыл ванну и
унитаз. И уже под занавес я выкатил пылесос и пропылесосил пол везде, где
он был.
Леня Шибзд, которому я после его стандартно-приветственного вопроса: "Как
дела?" - не дал и рта раскрыть, а второй раз опять молча подышал в трубку
тот стеснительный, и я под веселую руку поведал ему, что предложение
помощи я ценю, но помощь мне не требуется, ибо все свои дела я уже довел
до конца и в ближайшее время уйду с этой планеты и из этого времени
навсегда. Не знаю уж, что об этом подумал стеснительный, но звонков
телефонных больше не было.
таким расчетом, чтобы успеть зайти в комиссию и забрать причитающуюся мне
порцию чтива. Господи, спаси меня и помилуй! Лифт не работал. То есть
совсем не работал, ни большая кабина, ни малая.
с Ритой после хорошего обеда и хорошей прогулки по заснеженной Москве
взбираемся пешечком на шестнадцатый этаж, как сердце у меня в груди бешено
и неровно, и я на каждой лестничной площадке присаживаюсь на специально
для таких случаев предусмотренные скамеечки, украдкой сую в пасть
нитроглицерин, а Рита, красивая женщина, дама сердца, любовница, последняя
женщина моя, деликатно болтает о пустяках, унизительно-сочувственно
поглядывая на меня сверху вниз, и время от времени приговаривает: "Да не
спеши ты, куда нам спешить?..".
повстречал на площадке между восьмым и седьмым этажом? Кто стремительно
поднимался мне навстречу, шагая через две ступеньки разом и лишь слегка
придерживаясь левой рукой за перила? Кто он, румяный, насвистывающий
Гершвина, держащий в правой руке тяжелую сумку с продуктами, с продуктовым
заказом, судя по некоторым признакам?
и облеванный бедолага, которого так недавно при последнем издыхании увезли
промывать в Бирюлевскую больницу!
мы встретились! Ты не спешишь? Имей в виду, я включил тебя в нашу бригаду.
Поедем на БАМ. Двадцать дней, пятнадцать выступлений, спецрейс самолетом
туда и обратно... Как это тебе, а?
я, пожилой, замкнутый, в общем-то избегающий новых знакомств человек,
консерватор и сидун, - я люблю публичные выступления.
физиономий, объединенных выражением интереса, интереса, интереса жадного,
интереса изумленного, интереса скептического, интереса насмешливого, но
всегда интереса. Мне нравится шокировать их нашими цеховыми тайнами,
раскрывать им секреты редакционно-издательской кухни, безжалостно
разрушать иллюзии таких засаленных стереотипов, как вдохновенье, озаренье,
божьи искры.
никакая гишу, буде она окажется в зале, не могла бы придраться; нравится
ходить по лезвию бритвы, лавируя между тем, что я на самом деле думаю, и
тем, что мне думать, по общему мнению, полагается...
зале, в окружении истинных поклонников и ценителей, надписывать зачитанные
до дряхлости книжки "Современных сказок" и вести разговор уже на равных,
без дураков, крепко, до ожесточения спорить, все время испытывая
восхитительное чувство защищенности от грубого выпада и от бестактной
резкости, когда не страшно совершить ложный шаг, когда даже явная
глупость, произнесенная тобой, великодушно пропускается мимо ушей...
административных, научных и промышленных, а в местах отдаленных,
где-нибудь на границе цивилизации, где все эти инженеры, техники,
операторы, все эти вчерашние студенты изголодались по культуре, по Европе,
просто по интеллигентному разговору.
еще включен в бригаду и где нас будут инструктировать, и уже протянул ему
руку для прощания, но он вдруг взял меня за большой палец щепотью, хитро
прищурился и как-то кокетливо пропел:
получилось! Но не думаешь ли ты, что тебе это припомнят, а? Во
благовремении, а?
ощутил, что все внутри у меня съеживается от дурного предчувствия.
Наверное, дело было прежде всего в том, что произнес эти слова именно
Костя. Не знаю. Но я сразу подумал, что не кончилась еще глупейшая история
с этим... как он там... с мафусаллином этим чертовым. Ничего не кончилось,
что с того, что я начисто забыл про соглядатая в клетчатом
пальто-перевертыше, они-то про меня не забыли, дело продолжается, и вот,
оказывается, я уже какой-то ловкий ход сделал, обманул, видимо, кого-то,
рискнул, дурень, и теперь мне это могут припомнить! И конечно же
припомнят, обязательно припомнят!..
возврата! С его таинственными манерами, намеками и полунамеками! Уже через
минуту подмигиваний, прищуриваний и раскачивания моей руки выяснилось, что
речь идет совсем о другом.
мне отрецензировать рукопись Бабахина, председателя жилкомиссии нашей. Дал
он мне эту рукопись и сказал так: "Врежь ты ему по соплям и ничего не
боись, рецензия внутренняя, а главный наш от этого Бабахина уже в
прединфаркте". Повесть, действительно, была чудовищная, и я врезал. По
соплям. С наслаждением. А под самый Новый год Бабахина с громом и лязгом
из председателей поперли. Не за то, конечно, что пишет он повести,
способные довести до инфаркта даже такого закаленного человека, как
главный "Богатырского дозора". Нет, поперли его за то, что он "ел хлеб
беззакония и пил вино хищения" и вот теперь этот идиот, поэт Костя
Кудинов, вообразил себе, будто я все это предвидел заранее и рискнул
выступить против Бабахина аж в начале декабря, когда все еще могло
повернуться и так, и этак...
безрассудным, хоть и героическим, ибо полагал - не без оснований, впрочем,
- что Бабахины не умирают, что они всегда возвращаются и никогда ничего не
забывают.
геройстве? Но я только снисходительно похлопал Костю по плечу и дал ему
понять, что все это комариная плешь и что при моих связях никакие Бабахины
мне не страшны.
нельзя ли (по возможности, немедленно) извлечь что-нибудь для себя
полезное из знакомства с такой значительной и благорасположенной к нему
Андреев Николай
Куликов Роман
Самойлова Елена
Шилова Юлия
Мороз Александра
Конан-Дойль Артур