видно нищих, роющихся в отбросах и грязи давно не метенных улиц, ни
разрушенных дворцов, ни пустырей внутри града, заросших буйною порослью
кустов и бурьяна, перевитых плетями дикого винограда и плюща... Эти
вонючие улицы, когда по ним в былые века торжественно проходил василевс,
украшали коврами и шелковыми тканями, усыпали благовонными миртовыми и
буковыми ветвями!
посланное князем Семеном на ремонт Софии, Кантакузин употребил для
расплаты с турецкими наемниками. Что скажет теперь князь Семен? Не
скажет... Разве узрит оттуда...
живым, и понял с остро прорезавшимся смыслом, что на Руси, на Москве, нет
ныне достойного главы, могущего заменить покойного крестного и его
усопшего старшего сына. Нет достойного главы, и он один... Только он?!
Алексий поспешил отогнать греховно-гордую мысль, но она вернулась как
упрек и призыв, и, нахмуря чело, он понял, что то не суета, а воля Господа
и что он, и верно, один. И то, что на нем одном зиждится ныне судьба
Владимирской Руси, отнюдь не гордыня, а долг и воля вышнего судии!
мысль покойного крестного, князя Ивана, что малый древянный град
Московский возможет некогда наследовать второму Риму, городу Константина,
древнему Византию, Царьграду русских летописей! Перед этим сонмом святынь
в каждом монастыре, в каждой церкви градской! Перед роскошью узорного
камня, перед величавою колонной Юстиниана с медяным подобием императора на
коне, одержащего в руках державу мира! А теперь, ныне, видит он, что
умирает огромный город, все медленнее бьется старое сердце империи и ищет,
хочет, жаждет и ждет наследования себе!
покоях царя. И здесь, в малом кругу ближников, был столь же величествен, и
грозен, и светел лицом несчастливый повелитель ромеев, упрямо, невзирая на
коронацию, считающий себя только лишь наместником при юном сыне покойного
Андроника Третьего.
тому были, почти наверняка, новые происки Ольгерда. <Не мыслят ли Каллист
и синклитики опереться на Литву?> - приходило уже не раз ему в голову.
Греки явно не хотели допустить ставленника Москвы до митрополичьего
престола!
Кантакузину можно верить! Только... только... Надобно ближе сойтись с
Филофеем Коккином!
патриаршей грызни!
конца совершенствовал произношение, дабы не казаться смешным ромейским
витиям!
другие руки! Не должно допустить и гибельного разделения митрополии!
против Каллиста!
серебром, с кривою усмешкою вспомнил, что василевс в Великую субботу
приносил к престолу Софии мешок с целым кентенарием золота (семь тысяч
двести иперперов, или золотников, почти два пуда драгого металла!), а
теперь они вынуждены восполнять иссякший поток монаршьих милостей серебром
далекой России. Пусть так! Но и серебро, трудное русское серебро, не
должно пропасть втуне!
Литвою древнего Киева туда, где ему и быть должно, - во Владимир
Залесский! Ежели он не свершит этого днесь, то митрополия, а с нею и
духовная власть на Руси рано или поздно перейдут в руки Литвы. И тогда
сама Русь окончит существование свое!
обарываемый дремою.
уплыло, покоренное твердотою принятого решения, и он уснул, так и не
разогнав упрямую поперечную морщину чела, и уже не чуял, как потух,
выгорев дотла, светильник, а на побледневшем высоком небе разгорается
золотая заря.
молодого Сулеймана, сына Урханова, якобы вторгшегося на греческий берег и
захватившего маленькую крепостцу Чимпе недалеко от Галлиполи.
Мы еще будем горько вздыхать о Палеологах!
будто вторжение врагов в пределы империи доставляло им сугубую радость.
событии толковал уже весь город, и Алексию со скорбью пришлось убедиться,
что противники императора в этот раз оказались правы.
Кантакузином, но прежде того неприлюдно и откровенно потолковать с
Филофеем Коккином.
с Алексием, и предлог для нее явился невдолге, ибо Коккин должен был
выступить с речью <на хулящих исихию> перед слушателями высшей патриаршей
школы, которую Алексий прилежно посещал. Среди преподавателей школы были
такие светила, как Планудий и Мосхопул; слушатели приходили сюда хорошо
подготовленные, и Алексию, которого к исходу шестого десятка лет начинала
оставлять юношеская гибкость ума, зачастую приходилось излиха трудно. Он,
однако, упорно ходил на лекции, слушая все подряд, будь то медицина,
астрономия, математика, риторское искусство или богословие.
чем собиралось на обычных схолиях, и обширная сводчатая палата оказалась
тесной. Иным не хватило мест, стояли или сидели на полу. Агафангел с
трудом оборонял припоздавшему Алексию его обычное место на скамье.
усаживающихся слушателей, цепко обозрел взором палату и, не умедляя более,
высоким звучным голосом, обличавшим в нем хорошего певца, начал:
латинянина Варлаама, утверждавшего, что Божество - о стыд, о горе! - не
имеет ни энергии, ни воли, ни благодати... Полно бы и говорить о том,
осужденном соборно, заблуждении, но коль многим эти споры внушили и все
еще внушают страх и подозрение, то и надлежит ныне, ради новых лиц, коих
вижу здесь среди вас, и могущего еще тлеть соблазна, кратко обозреть
признанные писания великих отцов церкви, дабы показать, что не всуе и не
попусту изрекал глаголы свои Григорий Палама, нынешний епископ
фессалоникийский! И не вотще, и не суетная новизна - <умное делание>
старцев афонских и возлюбленная многими и мною исихия, возлюбленная до
того, что и я, грешный, мыслил отврещись суеты, и только отец Палама
уговорил меня не снимать крест общественного служения с рамен своих!
злобы, как утверждал в своей <истории> Никифор Григора - Алексий не узрел
свирепости в этом лице, - а скорее от болезни и, возможно, от излишней
пылкости нрава, прорывавшейся в остроте жестов и чрезмерном порою
возвышении голоса.
пестротою. Более половины было мирян. Брадатые мужи и юноши с первым пухом
на щеках плотно теснились на скамьях. Многие принесли с собою складные
холщовые стулья. Писали на вощаницах, положивши дощечки на левое колено,
или просто слушали, отмечая себе стилосом самое главное, вскидывая глаза
на гераклейского епископа, когда он произносил основополагающие суждения.
умонепостигаемой и непознаваемой первопричины!
догадался Алексий, означающие заглавные буквы слов <познание
непознаваемого>. Антиномии византийского богословия здесь были привычны и
понятны всем.
Повторим, что речет Климент Александрийский, - яко же познание
основывается на вере!
изначально, признает Бога действительно существующим. Вера возбуждает в
человеке тоску по учению, возбуждает дух искания, ведущий к истинному
знанию.
Не иначе пахарь сеет зерно в чаянье урожая, кормчий выводит корабль из
гавани в море, веря, что достигнет берега, купец отважно везет товары, чая
избежать разбойников и получить прибыль; не с верою ли и воин устремляется
в бой? Не с верою ли и послушник приходит в монастырь, изначально возлюбив
еще неведомую ему монашескую стезю?
простертого, и даже неразумные существа обладают этим знанием. Но только
человек способен проникнуть в самую сущность предмета, и потому мы
отличаем и именуем последовательные ступени познания...
Василенко Иван
Суворов Виктор
Маккэфри Энн
Никитин Юрий
Володихин Дмитрий