княжича, Данилку, везли с собой, и вдова, Александра, ехала с обозом.
сына:
не спасу!
вином, гасил раздражение. Их возок был широк и обит иноземным бархатом -
княжему не уступал.
судах церковных и покаяниях касались каждого из них кровно. При
завещаниях, сделках и менах духовная власть почиталась паче прочей. Любую
важную грамоту скрепляли у архимандрита. Свои поминальники были у каждого
боярского рода при излюбленных монастырях. Сюда ходили исповедоваться,
здесь каялись и оставляли вклады <по душе>. На смертном одре в присутствии
священника отпускали на волю <души ради> холопов, иногда наделяя добром...
Как и что решат на соборе во Владимире? Как потом поворотится все, что по
пьяной горячности случалось и проходило: и от гнева тяжко поднявшаяся на
нечаянное увечье рука, и иные неправды, и скоромные забавы, о которых
потом бормотали, наливаясь бурой кровью, на исповеди, а от холопок
понасиленных откупались владимирским платом да парой серег, а то и
прицыкнув на дуру, что обиделась господской лаской... Но тут была власть
высшая, митрополичья, не свой духовник, что все простит и забудет. Тут
могли постановить такое, что придет после и оглядываться! Думали и о том,
кому, какому князю и княжеству будет больше мирволить - и будет ли -
старый Кирилл? То вс° были заботы боярские.
владимирском епископе Серапионе, слава которого уже разнеслась широко,
горели желанием узреть и услышать маститого проповедника. Толковали и о
возможных перемещениях после епископского съезда. Купаньский поп обиженно
изъяснял дьякону, с которым вместе ехали они на открытых санях:
как! И книги ветхи. Боярину недосуг, мужики тож торопятце, ну и
подмахнешь, иное пропущаешь, иное кратко скажешь... Я чем виноват?!
лишат места купаньского попа и, ежели лишат, кто будет заместо него, или
пришлют кого из Владимира? То были заботы святительские.
развлечениям. В избе, куда вечером набилось - не продохнуть, за кашей и
квасом мужики солено шутили. Один вспоминал, как умял девку под Владимиром
и, чтобы не ревела, обещал жениться.
<число>. Заспорили о татарах, но скоро тоже свели на многоженство:
Федор лег ближе к двери. Отцова шуба грела, и он тепло подумал об отце,
засыпая.
резной белокаменный собор только промаячил перед ним в отдалении. Убирая
коней, он завистливо думал о старших возчиках, что могли позволить себе
пройти по посаду. Ему приходилось задавать корм, чистить, распрягать и
запрягать коней, исполнять работу за себя и за старшого и, как ни хотелось
сбегать поглядеть Юрьев, отойти от возов так и не удалось. Приметил лишь,
что частокол на городском валу обветшал и среди посада было мало новых
строений.
до самого окоема. Розовые и голубые снега сливались с белесым небом.
и сороки вились над лошадьми, жадно набрасываясь на комья свежего навоза.
Церкви, оснеженные соломенные кровли деревень, изредка рощи и опять снега
под ясным, холодно-звонким небом. Он смотрел, смотрел... Уже сиреневые
сумерки облегли небо, и солнце, снизившись, озолотило снега и утонуло за
холмом, а он все не мог насмотреться.
боярские и княжеский возки, возок архимандрита. Федору пришлось оставаться
с обозом, зато он был вознагражден тем, что подъезжали к Владимиру на
заре.
подморозило, чуялся весенний. Чаще пошли деревеньки, потянулись встречные
и попутные обозы, и вот - Федя даже привстал - вдали стал промелькивать
скоплением крыш и острыми верхами башен великий город. И уже с какого-то
бугра проблеснуло, и вот появились, и уже не пропадали вновь золотые главы
владимирских соборов, и росли, и приближались... Кто постарше, стали
снимать шапки и креститься, и Федя тоже, с расширенными от счастья
глазами, снял шапку и перекрестился, вдыхая тонкий запах дыма из многих
труб и дымников в морозном воздухе, вслушиваясь в неясный шум городского
многолюдья и тонкие, вдалеке, звоны владимирских колоколов.
рубленые городни. Удивляли терема с острыми крутыми кровлями, а более
всего - густые толпы народу. Федя подумал, что в городе ярмарка, и только
потом понял, что так тут - каждый день.
густо обсаженными клетями и отыненными сосновою городьбой. Но вот обоз по
широкой улице поднялся на гору, раздвинулись терема я показались вышки и
гульбища, широкие кровли повалуш, трапезных, гридниц, поварен, клетей,
анбаров, теремов и палат митрополичья и княжого дворов, а над ними над
всеми - белокаменные дива в резных львах и грифонах, в перевити каменных
трав, в круглящихся гранях закомар и высоких долгих окон, в вереницах
святых мужей, тоже изваянных в камне на безмерных просторах соборных стен.
во сне - старшому пришлось сильно пихнуть парня, чтоб опамятовался - начал
делать свое дело: таскать кули и полости с саней в хоромы, заводить и
распрягать лошадей. Когда появился невесть откуда Грикша и что-то спросил
у него, Федя посмотрел на брата отуманенно восторженными глазами и
выдохнул:
вечеру. Солнце уже низилось, стены храмов розовели. Темные бревна городни
стали рыжими. Обойдя большой собор, - служба кончилась, и Федя только
сумел заглянуть, сняв шапку, дальше порога его не пустили, - он вышел на
угор и долго смотрел за Клязьму, где в снежных полях и разливе лесов
курились далекие крыши деревень. Потом дошел до Золотых ворот и долго
упрашивал ратного мужика пустить его наверх. Тот все выспрашивал, кто да
откуда, пока из сторожевой избы не вышел молодой боярин. О чем-то спросив
ратника, он оглядел Федю:
рукавицей: - Вали! Недолго там!
Задышавшись, достиг наконец верха, прошел вдоль галерейки, куда легкая
пороша уже нанесла тонкий слой снега. Веник стоял прислоненный к
заборолам, а врата в надвратную церковь были затворены цепью. Он поглядел
в щелку на мерцающий в свете редких свечей иконостас и оборотился весь к
безмерному воздушному простору, открывшемуся ему с заборол.
мураши на снегу. Отмеченные желтым, текли дороги.. Рядками, как снопы,
стояли домики. И далеко-далеко уходила вечереющая равнина в седых лесах с
белою полосою реки. Он посилился представить татар, там, внизу, на ихних
косматых конях. <Тут и стрела-то не долетит!> - подумалось ему. Солнце
село, и быстро начало темнеть. Сзади с кряхтеньем выполз на заборола
старик прислужник.
сожалением начал спускаться, все оглядываясь, задерживаясь на каждой
ступеньке, водя рукой по холодному шероховатому камню стен с давними,
процарапанными там и сям надписями, верно тех, кто стоял тут, когда
Батыевы рати окружали город.
набитой мужиками избы под высокие владимирские звезды и долго говорили, и
Федя все спрашивал, не в силах понять:
Сколь высоко! Как мураши внизу люди-то! Камень скрозь: тут не то что взять
- и подступить немыслимо! Как же татары наших одолели? Как же город-то
пал? И не измором забрали! Хотя бы с голоду сдались, а приступом! Ну не
тут, не у Золотых ворот... Все одно, валы-то какие! Нет, ты скажи, молви!
Как же так?
первый узнал и окликнул Федю. Федор и не знал, что княжич ехал тем же
санным поездом, что и он, а и узнал бы, не стал, наверно, казать себя. В
Юрьеве, где Федя только с посада, издали, глядел на собор, Данилу с
матерью принимал и чествовал у себя в тереме сам юрьевский князь Ярослав
Дмитрич, и спали они в княжом терему на пуховых постелях. Здесь, во
Владимире, Данил тоже остановился на княжом подворье, и только потому, что
Александра днями пропадала в митрополичьих хоромах, оказался без дела тут,
на дворе, где и узнал, вглядевшись, Федю, сильно выросшего, но с тем же
Шилова Юлия
Андреев Николай
Сертаков Виталий
Роллинс Джеймс
Андреев Николай
Маккарти Кормак