силы души?
кимвальная: до хруста сжимая зубы, молится, упорно ломая себя, повторяет
святые слова, зовет Господа, молит, велит, заклинает - помочь!
сердцу не огореть, не ожесточеть от всего, что преподносит ему жизнь, а
понять, постичь высший горний смысл и горнюю волю, над всем этим позорищем
распростертую.
ждет от них решения? Ждет, что же сами они содеют, и найдут ли вернейшее и
нужнейшее в жизни сей? Ибо тогда, иначе, быв вынуждену вмешиваться раз за
разом в людские судьбы, стоило ли ему и создавать этот тварный мир и все
сущее в нем?
по-взрослому молит отрок Варфоломей. - Христиане же они, такие, как и мы,
православные, не орда, не вороги! Как совокупить нас и их после всего сущего
в братней любви? Дай постичь, Господи, я все приму, но дай постичь волю твою
и веление твое!
что так больше нельзя, неможно! Дай мне силы вынести все это, помоги! -
молча молит Стефан.
отец, боярин Кирилл.
Глава 22
военных слуг, а Ока и Селиван Сухой с Кондратом так прямо и подались к
москвичам.
не останесси! Ну, и робяты поглядели на наше-то разоренье, дак и тово...
беглецов, Кирилл, понятно, не стал спрашивать.
огрубят в ответ. Но и гнева на слуг, как ни пытался Кирилл вызвать его в
себе, не было. Понимал затаенную мысль, что гвоздем стояла в холопьих
глазах: что ж ты за господин, коли ни себя защитить, ни нас оборонить не
сумел от разору!
празднится, воткнутая в колоду, Окишки нет как нет.
полуиспуганно-полуглумливо, не ответив, ушмыгнула в челядню.
начал сам, часто и надсадно дыша, рубить березовые комли. Он был уже весь
мокр, капало со лба, и по спине струились горячие потоки, когда Мария,
выглянув на задний двор, узрела, что вершит ее супруг, всплеснула руками,
ахнула, метнулась в терем, и тотчас выскочил постельничий, подбежал, пытаясь
отнять топор у боярина. Кирилл молча отодвинул холопа плечом, отхаркнул
горечь, скопившуюся во рту, и вновь взялся за секиру.
пивным духом, на дворе уже высилась груда расколотых поленьев, и Кирилл,
спавший с лица, окончательно изнеможенный, кинул холопу, не глядя, секиру,
и, шатаясь, пошел в дом. Все рушилось, все кончалось, и надо было что-то
предпринимать уже теперь, немедленно, пока и последние слуги не ушли со
двора, пока еще есть в доме мясо и хлеб, пока кого-то можно приставить к
коням, и кто-то еще стирает портна, шьет и стряпает, пока они все не пошли
окончательно по миру...
рушником чело, спину и грудь, уложить в постель... Прохрипел, не
поворачиваясь:
больше!
Все ся рушит. Вконец. Под корень вырубили нас! - Он замолк, и Мария так и не
нашла, что ответить супругу.
месте пустом и диком, и что он опоздал, опоздал навсегда! Ушла незримо,
неведомо как и на что, сила из рук; ушло, расточилось мужество сердца,
гордая злость и дерзость молодости, и уже не может, не умеет и не сумеет он
ничего и... нельзя погибать! Надо найти в себе коли не силы, так хоть
отчаяние, ради сыновей, ради родовой чести своей, опозоренной и поруганной
московитом...
них не было ни слуху ни духу...
огороды, воротились посланцы. Не все. Двое так и пропали, отбежали господина
своего на земли вольные, исчезли навсегда в необъятных северных палестинах.
белозерский ярлык тоже оказался перекуплен московским князем Иваном.
великого боярина! Да и боязно было все же на склоне лет отважить в эдаки
дали дальние! Бессонными ночами Кириллу все блазнило: неведомый путь, холмы
и пригорки, голубые и синие леса за лесами; тишина и покой нехоженых,
нетронутых палестин. Да ведь зналось и другое: зимние вьюги, дожди,
неродимая земля под лесом, который надо прежде валить и выжигать...
старости лет, зачинать жизнь?
Кирилл со страхом ждал нового наезда гостей непрошеных. Земля оскудела от
мокрых неурожайных лет, деревни обезлюжены моровой бедою, разорены ратным
нахождением (многих, ой многих увели с собою проходившие после погрома Твери
татарские тумены Туралыка с Федорчуком!). Казна, изрядно запустевшая от
частых посольских нахождений и поездок в Орду, теперь, после московского
грабежа, была совершенно пуста. Хлеб, лен, кожи, все, что копилось для себя,
нынче пришлось задешево попродать новгородскому да тверскому оборотистому
гостю, чтобы выручить хоть малую толику серебра на ордынский выход, а дальше
как? Последние верные холопы того и гляди покинут боярский двор...
рукотворное, родное!
языком еще много прежде татарского нахождения), пожога и пашня, которую
Кирилл устроял еще во младых летах, а в той вон стороне тогда же гатили
топь, клали мосты, рубили дорогу сквозь бор! И помнит, как он, молодым
статным удальцом, кинув наземь щегольской белотравный зипун, брался сам за
секиру, и как лихо валил и тесал смолистые дерева! И не было этой
задышливости нынешней, старческой немощи поганой; от работы той, давней,
гудела сила в плечах и дышалось легко, в разворот, румянец полыхал во всю
щеку, и топор, словно намасленный, входил в свежее, брызжущее соком
дерево... Куль зерна мог боярин в те поры швырнуть одною рукой, шалого коня
останавливал враз, взяв под уздцы, и пятил, смиряясь, конь, почуяв стальную
руку господина... Куда подевалось все? Не там ли, в ордынской пыли
города-базара, Сарая, исшаял и смерк румянец молодого лица? Не от песчаного
ли южного ветра сощурило очи и морщины легли у глаз и висков? Не в сиденьях
ли долгих в думе княжой одрябло тело, ослабли ноги, что сейчас не дадут ни
пробежать путем, ни взмыть, не касаясь стремян, на спину коня?
судьбе великого боярина ростовского? Суета сует, - как сказал древлий
Екклезиаст, - суета сует и всяческая суета!
рассказам бродячих странников и странниц, иногда со старым другом своим,
Тормосовым, и жена, Мария, не унимала супруга в невинной утехе его.
отбрасывая тень, неустанные руки Марии, руки матери, нынче вовсе забросившей
шелковую гладь да золотое шитье: чинят, да штопают, да перелицовывают
остатнее боярское добро. Кувшин луженой меди да две чудом сохраненные
серебряные чарки одиноко посвечивают на столе. Чарки налиты, но оба боярина
не пьют, задумались. И течет, словно робкий огонек свечной, тихий сказ
странницы, повествующий о граде Китеже, и нежданною новью звучит для обоих
давно знакомый старинный сказ:
он невидим поганым; и тихо так, невестимо, неслышимо, утонул, со всема
утонул, сокрыло его водою. Татарчонок подбежал к берегу, зрит, а тамо и
костры, и стена городовая, и домы, и терема, и гульбища, и верхи церковные -
все, как оно исстари стояло, цело и непорушено. И люди вси, купцы и бояра
старцы и старицы, ратный чин и молитвенный, все туда ушли, а словно как
живы, токмо уж их не достать! И к им ходу нету ни для кого.
набежал ветер, и сокрылось видение. Ни с чем остались татарове, не найти им
уже того града святого вовек! И озеро то, Светлояр, одним верным теперь
когда откроется; те и узрят видение града Китежа. Да порою звоны колокольные
слышимы над водою. А вси они тамо и живут, по заветам древлим, и Господа
молят за нас, а уж и не выходят оттоле, ото всего грешного мира сокрыты! Ни
даней у их, ни наездов, ни грозы ото князя великого...