смотрит на нас такими глазами, которые показывают большую остроту
ума и великую кичливость сердца, хитрость, свирепость и жадность?
Это хищник короны - Кромвель. Кажется, Ван Дейк писал его в те
минуты, когда он, поправ престол королей, мечтал о покорении всей
Англии.
Здесь что такое? Афинская площадь. Что за чудак на ней с
нечесаными волосами, с странным лицом, одет растрепою, с дубиною
в одной руке и с фонарем в другой? Это Диоген. Прямой циник! В
белый день ходит со свечою и ищет, кого бы вы думали? Человека!
Картина эта представляет опыт кисти Жака-Жорданса - и он
прекрасен! Я вижу, как народ толпится около циника, и он в целом
народе не находит человека. Подходят жрецы, судьи, философы,
ораторы; он видит в них лесть, корыстолюбие, притворство,
надменность, подлость, ложь - и не гасит свечи. Видит скупых
богачей, богатых плутов, чиновных невежд - и не гасит свечи. Вот
блестящая толпа! Подходят старейшины афинские, владеющие судьбою
Афин; свеча не гаснет и для них. Но вот, наконец, скачет на
бурном коне, в блестящих латах, в лавровых венках, прославленный
народом, возвеличенный ораторами, победоносный герой. Ну, циник!
Это ль не человек? - "Нет! Это истребитель человеков! - думает
Диоген, - я вижу в нем беспокойный нрав, слепую страсть к громкой
молве, стремление к честям; ухо его всегда открыто лести, сердце
- честолюбию, он жаждет крови и славы: это не мой человек!" - И
свеча все горит. "Не богиня ли это!" - говорит страстный
любовник, указывая на свою красавицу. "Если богини могут быть
ветрены, злы, лукавы и вечно притворны", - отвечает упрямец и не
гасит свечи. Да погаси хоть из учтивости! Но тот, кто не хотел
видеть Александра и кого сам Александр ходил посмотреть, - не
знает учтивости - не гасит - и свеча горит до сих пор!
Живописец Роза, прозванный Тиволи, потому что жил долго в этом
месте, насмотревшись на прелестные окрестности Рима, запечатлев в
воображении все изящные виды Италии, рисовал прекрасно цветущие
долины у подножия древних развалин, живописные берега морей, где
солнце с высокого неба, бросая лучи свои на вечную зелень рощей
итальянских, золотит плоды их; рисовал беспечных пастырей и
пестрые стада. Смотря на картины его, хочется побывать в
Италии!..
Вот прелестное дитя! Не ангел ли это за стеклом? - Нет, это
Менгсов Амур. Какая белизна в этом милом личике! Какой румянец
играет на его полных щечках! Он так нежен, как самый приятный
отлив зари на листках лилия. Как прелестны эти синие васильковые
жилки, искуснейшею кистию проведенные! А губы? - их описать
нельзя. Они волны, мягки, свежи, как первый весенний розан.
Светлые голубые глаза миловидного ребенка возведены к небу и не
уступают ему в ясности. Полным беленьким пальчиком пробует он
острие золотой стрелки, которую только что отточил на оселке, и
думает, точно как говорит: "Она уж довольно остра!"
Здесь великий маршал Сакский. Лиотар изобразил его прекрасно.
Читайте похвальное ему Томасово слово: смотрите на сей портрет -
и знаменитый покойник оживет для вас.
Но вот другое творческое произведение сего мастера; прекрасная
шоколадница! Я говорю прекрасная потому, что она так стройна,
бела, румяна, так хорошо одета, так ловко подносит шоколад и
имеет такие свежие карминные губы, что всякому хочется выпить
шоколад и поблагодарить красавицу - поцелуем.
Отделка сей картины совершенна. Платье и фартук так хорошо
написаны, что кажется, можно их осязать.
Вот изображения во весь рост, в картинах самого большого размера,
нечто благородное, нечто священное на лицах; яркие краски,
искусное расположение, искусное смешение цвета с тенями: все это
вместе представляет нам разные происшествия из Священного
Писания. Мы видим их как наяву: хвала Павлу Веронезу.
Не оставьте без внимания и картины кузнеца Анверского. Она
состоит из нескольких лиц отменно выразительных, из коих каждое
имеет свои особые примечательные черты; имеет на себе печать
особых свойств и делает особую честь кузнецу - живописцу. Кто ж
сделал его живописцем? - Любовь! Молодой кузнец влюбляется в дочь
живописца, который иначе не хочет ее выдать замуж, как за
человека одного с ним ремесла. Влюбленный кузнец оставляет
наковальню, хватает кисть, призывает на помощь терпение, учится,
трудится, успевает и, наконец, пишет картину, которая, сделав его
счастливым супругом, перешла в потомство и привлекает теперь
внимание любопытных путешественников в Дрездене. Любовь, которая
так много чудесит в белом свете, сделала из кузнеца живописца.
Кто был влюблен, тот верует в подобные чудеса.
А здесь что за несчастный в столь ужасных муках? За какое
преступление казнят его, или не страшную ли какую тайну хотят
исторгнуть из глубины его сердца? Посмотрите, как мучится сей
страдалец, по рукам и по ногам к столбу привязанный и поджигаемый
снизу тихим огнем! Как страшно напружинились посинелые жилы его!
Как выдались, как торчат кости и мускулы! Глаза несчастного
закатились, пена на мертвых устах, зубы скрежещут, бледность на
лице, грудь высоко вздулась. Кажется, слышишь, как лопаются жилы
и трещат кости: так усильно напряжение медленно сжигаемого! В
некотором отдалении нельзя поверить, чтобы это было в картине,
или, по крайней мере, чтоб эта картина была не лепная: так резки
и глубоки черты, так превосходна рисовка, так смела кисть, так
естественны все выпуклости. Кто же великий творец сей картины?
Или я худо описал ее, или тотчас должно угадать, что она
Микеланджелова...
Подивитесь искусству, с каким Гвидо-Рениева кисть изобразила
здесь страждущего, истомленного и терниями увенчанного Христа.
Как истерзали его мучители! Он весь изранен, но кровь не течет
уже более из его ран: она запеклась на них багровыми пятнами.
Кажется, что он и страдать перестал, а смотрит только на небо в
каком-то болезненном оцепенении. Заметьте, как кожа, от
чрезвычайного расслабления, опустилась на руках его и лежит в
длинных, бледных морщинах. Взгляд на этого Христа Спасителя
подвигнет вас к ужасу, к жалости о нем и удивлению искусству
великого художника.
Но хотите ль, наконец, видеть совершенную красоту - совершенную в
полном смысле сего слова? Не ту, которая блестит в шумных кругах
большого света, водит за собою толпы любовников и, гоняясь за
наслаждениями, предается вихрям страстей и забав, блестя и
исчезая, как светлое воздушное явление. Нет! Эта прелестная
красавица убегает света, постигнув на заре жизни всю суетность
его. Ни сладкий голос лести, ни пышный блеск мира, ни шум
страстей не достигают глубокого ее уединения. Далеко от
обольщений, приманок и сетей, живет она одна с богом, природою и
собою. Какое безмятежное спокойствие запечатлено в чертах ее
лица!.. Кажется, что уединение угасило в ней пламя всех страстей.
Мягкие златые волосы, сплетаясь с голубым покрывалом, лежат на
белой груди ее, в которой покоится ангельское сердце. Теперь, как
видите, отдыхает она на мягкой мураве у чистого ручья,
услаждающего слух ее стройным журчанием. Прекрасная рощица
склоняет над нею свежесть теней своих: она держит книгу и
прелестно читает. Она задумалась - эта задумчивость придает ей
новую неизъяснимо-очаровательную красоту. Кто ж эта прелестная
дочь пустыни? Это Корреджиева "Магдалина". "Но это, что вы видите
здесь, самое слабое подражание; а подлинник, вместе с
Корреджиевою "Ночью", увезен от французов в Кенигштейн" - так
сказал нам надзиратель. Чтоб заставить ценить подлинник сей
картины, то для знатоков довольно сказать, что она Корреджиева;
чтоб привести каждого, кто б он ни был, в восторг, довольно
показать ее; а чтоб заставить удивляться ей и самых скупых
богачей-невежд, то стоит только объявить им, что за эту очень
маленькую картинку заплачено 13 000 полновесных червонцев: почти
150 000 наших рублей!
Галерея статуй в Дрездене далеко не подходит к картинной: в
последней подлинники, в первой только подражания. Есть тут,
правда, группа Лаокоонова и Венера Медицис, но не те, которыми
восхищался Дюпати. Венера, однако ж, прелестна и не в подлиннике:
здесь видим ее тень; но и тень красоты прекрасна! Какая
стройность! Какая улыбка! В каком сладострастном положении она
стоит!.. Осязая статую, вы можете ощупать все выпуклости, которые
должны быть на теле прекрасной женщины и которых глазами никак
Маккефри Энн
Лукьяненко Сергей
Ильин Андрей
Махров Алексей
Пехов Алексей
Прозоров Александр