Чтение 25–й страницы книги ~Братья Карамазовы~

-- С теленка, с настоящего теленка-с, -- подскочил штабс-капитан, -- я нарочно отыскал такого, самого-самого злющего, и родители его тоже огромные и самые злющие, вот этакие от полу ростом... Присядьте-с, вот здесь на кроватке у Илюши, а не то здесь на лавку. Милости просим, гость дорогой, гость долго жданный... С Алексеем Федоровичем изволили прибыть-с?

Красоткин присел на постельке, в ногах у Илюши. Он хоть может быть, и приготовил дорогой с чего развязно начать разговор, но теперь решительно потерял нитку.

-- Нет... я с Перезвоном... У меня такая собака теперь, Перезвон. Славянское имя. Там ждет... свистну и влетит. Я тоже с собакой, -- оборотился он вдруг к Илюше, -- помнишь, старик, Жучку? -- вдруг огрел он его вопросом.

Личико Илюшечки перекосилось. Он страдальчески посмотрел на Колю. Алеша, стоявший у дверей, нахмурился и кивнул было Коле украдкой, чтобы тот не заговаривал про Жучку, но тот не заметил или не захотел заметить.

-- Где же... Жучка? -- надорванным голоском спросил Илюша.

-- Ну, брат, твоя Жучка -- фью! Пропала твоя Жучка!

Илюша смолчал, но пристально-пристально посмотрел еще раз на Колю. Алеша, поймав взгляд Коли, изо всех сил опять закивал ему, но тот снова отвел глаза, сделав вид, что и теперь не заметил.

-- Забежала куда-нибудь и пропала. Как не пропасть после такой закуски, -- безжалостно резал Коля. а между тем сам как будто стал от чего-то задыхаться. -- У меня зато Перезвон... Славянское имя... Я к тебе привел...

-- Не на-до! -- проговорил вдруг Илюшечка.

-- Нет, нет, надо, непременно посмотри... Ты развлечешься, Я нарочно привел... такая же лохматая, как и та... Вы позволите, сударыня, позвать сюда мою собаку? -- обратился он вдруг к госпоже Снегиревой в каком-то совсем уже непостижимом волнении.

-- Не надо, не надо! -- с горестным надрывом в голосе воскликнул Илюша. Укор загорелся в глазах его.

-- Вы бы-с... -- рванулся вдруг штабс-капитан с сундука у стенки, на котором было присел, -- вы бы-с... в другое бы время-с... -- пролепетал он, но Коля неудержимо настаивая и спеша, вдруг крикнул Смурову: "Смуров, отвори дверь!" и только что тот отворил, свистнул в свою свистульку. Перезвон стремительно влетел в комнату.

-- Прыгай, Перезвон, служи! служи! -- завопил Коля, вскочив с места, и собака, встав на задние лапы, вытянулась прямо пред постелькой Илюши. Произошло нечто никем неожиданное: Илюша вздрогнул и вдруг с силой двинулся весь вперед, нагнулся к Перезвону и, как бы замирая, смотрел на него:

-- Это... Жучка! -- прокричал он вдруг надтреснутым от страдания и счастия голоском,

-- А ты думал кто? -- звонким, счастливым голосом изо всей силы завопил Красоткин, и, нагнувшись к собаке, обхватил ее и приподнял к Илюше.

-- Гляди, старик, видишь, глаз кривой и левое ухо надрезано, точь-в-точь те приметы, как ты мне рассказал. Я его по этим приметам и разыскал! Тогда же разыскал, в скорости. Она ведь ничья была, она ведь была ничья! -- пояснял он, быстро оборачиваясь к штабс-капитану, к супруге его, к Алеше и потом опять к Илюше, -- она была у Федотовых на задворках, прижилась было там, но те ее не кормили, а она беглая, она забеглая из деревни... Я ее и разыскал... Видишь, старик, она тогда твой кусок, значит, не проглотила. Если бы проглотила, так уж конечно бы померла, ведь уж конечно! Значит, успела выплюнуть, коли теперь жива. А ты и не заметил, что она выплюнула. Выплюнула, а язык себе вс¬-таки уколола, вот отчего тогда и завизжала. Бежала и визжала, а ты и думал, что она совсем проглотила. Она должна была очень визжать, потому что у собаки очень нежная кожа во рту... нежнее, чем у человека, гораздо нежнее! -- восклицал неистово Коля, с разгоревшимся и с сияющим от восторга лицом.

Илюша же и говорить не мог. Он смотрел на Колю своими большими и как-то ужасно выкатившимися глазами, с раскрытым ртом и побледнев как полотно. И если бы только знал не подозревавший ничего Красоткин, как мучительно и убийственно могла влиять такая минута на здоровье больного мальчика, то ни за что бы не решился выкинуть такую штуку, какую выкинул. Но в комнате понимал это может быть лишь один Алеша. Что же до штабс-капитана, то он весь как бы обратился в самого маленького мальчика.

-- Жучка! Так это-то Жучка? -- выкрикивал он блаженным голосом. -- Илюшечка, ведь это Жучка, твоя Жучка! Маменька, ведь это Жучка! -- Он чуть не плакал.

-- А я-то и не догадался! -- горестно воскликнул Смуров. -- Ай да Красоткин, я говорил, что он найдет Жучку, вот и нашел!

-- Вот и нашел! -- радостно отозвался еще кто-то.

-- Молодец Красоткин! -- прозвенел третий голосок.

-- Молодец, молодец! -- закричали все мальчики и начали аплодировать.

-- Да стойте, стойте, -- силился всех перекричать Красоткин: -- я вам расскажу, как это было, штука в том, как это было, а не в чем другом! Ведь я его разыскал, затащил к себе и тотчас же спрятал, и дом на замок, и никому не показывал до самого последнего дня. Только один Смуров узнал две недели назад, но я уверил его, что это Перезвон, и он не догадался, а я в антракте научил Жучку всем наукам, вы посмотрите, посмотрите только какие он штуки знает! Для того и учил, чтоб уж привесть к тебе, старик, обученного, гладкого: Вот, дескать, старик, какая твоя Жучка теперь! Да нет ли у вас какого-нибудь кусочка говядинки, он вам сейчас одну такую штуку покажет, что вы со смеху упадете, -- говядинки, кусочек, ну неужели же у вас нет?

Штабс-капитан стремительно кинулся, через сени, в избу к хозяевам, где варилось и штабс-капитанское кушанье. Коля же, чтобы не терять драгоценного времени, отчаянно спеша, крикнул Перезвону: Умри! И тот вдруг завертелся, лег на спину и замер неподвижно всеми четырьмя своими лапками вверх. Мальчики смеялись, Илюша смотрел с прежнею страдальческою своею улыбкой, но всех больше понравилось, что умер Перезвон, "маменьке". Она расхохоталась на собаку и принялась щелкать пальцами и звать:

-- Перезвон, Перезвон!

-- Ни за что не подымется, ни за что, -- победоносно и справедливо гордясь, прокричал Коля, -- хоть весь свет кричи, а вот я крикну, и в один миг вскочит! Ici, Перезвон!

Собака вскочила и принялась прыгать, визжа от радости. Штабс-капитан вбежал с куском вареной говядины.

-- Не горяча? -- торопливо и деловито осведомился Коля, принимая кусок, -- нет, не горяча, а то собаки не любят горячего. Смотрите же все, Илюшечка, смотри, да смотри же, смотри, старик, что же ты не смотришь? Я привел, а он не смотрит!

Новая штука состояла в том, чтобы неподвижно стоящей и протянувшей свой нос собаке положить на самый нос лакомый кусочек говядины. Несчастный пес, не шевелясь, должен был простоять с куском на носу сколько велит хозяин, не двинуться, не шевельнуться, хоть полчаса. Но Перезвона выдержали только самую маленькую минутку.

-- Пиль! -- крикнул Коля, и кусок в один миг перелетел с носу в рот Перезвона. Публика, разумеется, выразила восторженное удивление.

-- И неужели, неужели вы из-за того только, чтоб обучить собаку, вс¬ время не приходили! -- воскликнул с невольным укором Алеша.

-- Именно для того, -- прокричал простодушнейшим образом Коля. -- Я хотел показать его во всем блеске!

-- Перезвон! Перезвон! -- защелкал вдруг своими худенькими пальчиками Илюша, маня собаку.

-- Да чего тебе! Пусть он к тебе на постель сам вскочит. Ici, Перезвон! -- стукнул ладонью по постели Коля, и Перезвон как стрела влетел к Илюше. Тот стремительно обнял его голову обеими руками, а Перезвон мигом облизал ему за это щеку. Илюшечка прижался к нему, протянулся на постельке и спрятал от всех в его косматой шерсти свое лицо.

-- Господи, господи! -- восклицал штабс-капитан. Коля присел опять на постель к Илюше.

-- Илюша, я тебе могу еще одну штуку показать. Я тебе пушечку принес. Помнишь, я тебе еще тогда говорил про эту пушечку, а ты сказал: "Ах, как бы и мне ее посмотреть!" Ну, вот я теперь и принес.

И Коля, торопясь, вытащил из своей сумки свою бронзовую пушечку. Торопился он потому, что уж сам был очень счастлив: в другое время так выждал бы, когда пройдет эффект, произведенный Перезвоном, но теперь поспешил, презирая всякую выдержку: "уж и так счастливы, так вот вам и еще счастья !" Сам уж он был очень упоен.

-- Я эту штучку давно уже у чиновника Морозова наглядел, -- для тебя, старик, для тебя. Она у него стояла Даром, от брата ему досталась, я и выменял ему на книжку, из папина шкафа: Родственник Магомета или целительное дурачество. Сто лет книжке, забубенная, в Москве вышла, когда еще цензуры не было, а Морозов до этих штучек охотник. Еще поблагодарил...

Пушечку Коля держал в руке пред всеми, так что все могли видеть и наслаждаться, Илюша приподнялся и, продолжая правою рукой обнимать Перезвона, с восхищением разглядывал игрушку. Эффект дошел до высокой степени, когда Коля объявил, что у него есть и порох, и что можно сейчас же и выстрелить, "если это только не обеспокоит дам". "Маменька" немедленно попросила, чтоб ей дали поближе посмотреть на игрушку, что тотчас и было исполнено. Бронзовая пушечка на колесках ей ужасно понравилась, и она принялась ее катать на своих коленях. На просьбу о позволении выстрелить отвечала самым полным согласием, не понимая впрочем о чем ее спрашивают. Коля показал порох и дробь. Штабс-капитан, как бывший военный человек, сам распорядился зарядом, всыпав самую маленькую порцию пороху, дробь же попросил отложить до другого раза. Пушку поставили на пол, дулом в пустое место, втиснули в затравку три порошинки и зажгли спичкой. Произошел самый блистательный выстрел. "Маменька" вздрогнула было, но тотчас же засмеялась от радости. Мальчики смотрели с молчаливым торжеством, но более всего блаженствовал, смотря на Илюшу, штабс-капитан. Коля поднял пушечку и немедленно подарил ее Илюше, вместе с дробью и с порохом.

-- Это я для тебя, для тебя! Давно приготовил, -- повторил он еще раз, в полноте счастья.

-- Ах, подарите мне! Нет, подарите пушечку лучше мне! -- вдруг точно маленькая начала просить маменька. Лицо ее изобразило горестное беспокойство от боязни, что ей не подарят. Коля смутился. Штабс-капитан беспокойно заволновался.

-- Мамочка, мамочка! -- подскочил он к ней, пушечка твоя, твоя, но пусть она будет у Илюши, потому что ему подарили, но она вс¬ равно что твоя, Илюшечка всегда тебе даст поиграть, она у вас пусть будет общая, общая...

-- Нет, не хочу, чтоб общая, нет, чтобы совсем моя была, а не Илюшина, -- продолжала маменька, приготовляясь уже совсем заплакать.

-- Мама, возьми себе, вот возьми себе! -- крикнул вдруг Илюша. -- Красоткин, можно мне ее маме подарить? -- обратился он вдруг с молящим видом к Красоткину, как бы боясь, чтобы тот не обиделся, что он его подарок другому дарит.

-- Совершенно возможно! -- тотчас же согласился Красоткин и, взяв пушечку из рук Илюши, сам и передал ее с самым вежливым поклоном маменьке. Та даже расплакалась от умиления.

-- Илюшечка, милый, вот кто мамочку свою любит! -- умиленно воскликнула она и немедленно опять принялась катать пушку на своих коленях.

-- Маменька, дай я тебе ручку поцелую, -- подскочил к ней супруг и тотчас же исполнил намерение.

-- И кто еще самый милый молодой человек, так вот этот добрый мальчик! -- проговорила благодарная дама, указывая на Красоткина.

-- А пороху я тебе, Илюша, теперь сколько угодно буду носить. Мы теперь сами порох делаем. Боровиков узнал состав: двадцать четыре части селитры, десять серы и шесть березового угля, вс¬ вместе столочь, влить воды, смешать в мягкость и протереть через барабанную шкуру -- вот и порох.

-- Мне Смуров про ваш порох уже говорил, а только папа говорит, что это не настоящий порох, -- отозвался Илюша.

-- Как не настоящий? -- покраснел Коля, -- у нас горит. Я впрочем не знаю...

-- Нет-с, я ничего-с, -- подскочил вдруг с виноватым видом штабс-капитан. -- Я, правда, говорил, что настоящий порох не так составляется, но это ничего-с, можно и так-с.

-- Не знаю, вы лучше знаете. Мы в помадной каменной банке зажгли, славно горел, весь сгорел, самая маленькая сажа осталась. Но ведь это только мякоть, а если протереть через шкуру... А впрочем вы лучше знаете, я не знаю... А Булкина отец выдрал за наш порох, ты слышал? -- обратился он вдруг к Илюше.

-- Слышал, -- ответил Илюша. Он с бесконечным интересом и наслаждением слушал Колю.

-- Мы целую бутылку пороху заготовили, он под кроватью и держал. Отец увидал. Взорвать, говорит, может. Да и высек его тут же. Хотел в гимназию на меня жаловаться. Теперь со мной его не пускают, теперь со мной никого не пускают. Смурова тоже не пускают, у всех прославился, -- говорят, что я "отчаянный", -- презрительно усмехнулся Коля. -- Это вс¬ с железной дороги здесь началось.

-- Ах, мы слышали и про этот ваш пассаж! -- воскликнул штабс-капитан, -- как это вы там пролежали? И неужели вы так ничего совсем и не испугались, когда лежали под поездом. Страшно вам было-с?

Штабс-капитан ужасно лисил пред Колей.

-- Н-не особенно! -- небрежно отозвался Коля. -- Репутацию мою пуще всего здесь этот проклятый гусь подкузмил, -- повернулся он опять к Илюше. Но хоть он и корчил рассказывая небрежный вид, а вс¬ еще не мог совладать с собою и продолжал как бы сбиваться с тону.

-- Ах, я и про гуся слышал! -- засмеялся, весь сияя, Илюша; -- мне рассказывали, да я не понял, неужто тебя у судьи судили?

-- Самая безмозглая штука, самая ничтожная, из которой целого слона по обыкновению у нас сочинили, -- начал развязно Коля. -- Это я раз тут по площади шел, а как раз пригнали гусей. Я остановился и смотрю на гусей. Вдруг один здешний парень, Вишняков, он теперь у Плотниковых рассыльным служит, смотрит на меня, да и говорит: "Ты чего на гусей глядишь?" Я смотрю на него: глупая, круглая харя, парню двадцать лет, я, знаете, никогда не отвергаю народа. Я люблю с народом... Мы отстали от народа -- это аксиома -- вы, кажется, изволите смеяться, Карамазов?

-- Нет, боже сохрани, я вас очень слушаю, -- с самым простодушнейшим видом отозвался Алеша, и мнительный Коля мигом ободрился.

-- Моя теория, Карамазов, ясна и проста, -- опять радостна заспешил он тотчас же. -- Я верю в народ и всегда рад отдать ему справедливость, но отнюдь не балуя его, это sine qua... Да, ведь я про гуся. Вот обращаюсь я к этому дураку и отвечаю ему: "А вот думаю, о чем гусь думает". Глядит он на меня совершенно глупо: "А об чем, говорит, гусь думает?" -- "А вот видишь, говорю, телега с овсом стоит. Из мешка овес сыплется, а гусь шею протянул под самое колесо и зерно клюет -- видишь?" -- "Это я оченно вижу", говорит. "Ну так вот, говорю, если эту самую телегу чуточку теперь тронуть вперед -- перережет гусю шею колесом или нет?" -- "Беспременно, говорит, перережет", а сам уж ухмыляется во весь рот, так весь и растаял. "Ну так пойдем, говорю, парень, давай". -- "Давай", говорит. И недолго нам пришлось мастерить: Он этак неприметно около узды стал, а я сбоку, чтобы гуся направить. А мужик на ту пору зазевался, говорил с кем-то, так что совсем мне и не пришлось направлять: прямо гусь сам собой так и вытянул шею за овсом, под телегу, под самое колесо. Я мигнул парню, он дернул и -- к-крак, так и переехало гусю шею пополам! И вот надо ж так, что в ту ж секунду все мужики увидали нас, ну и загалдели разом: "Это ты нарочно!" -- "Нет, не нарочно". -- "Нет, нарочно!" Ну, галдят: "К мировому!" захватили и меня: "И ты тут, дескать, был, ты подсоблял, тебя весь базар знает!" А меня действительно почему-то весь базар знает, -- прибавил самолюбиво Коля. -- Потянулись мы все к мировому, несут и гуся. Смотрю, а парень мой струсил и заревел, право, ревет как баба. А гуртовщик кричит: "Этаким манером их, гусей, сколько угодно передавить можно!" Ну, разумеется, свидетели. Мировой мигом кончил: за гуся отдать гуртовщику рубль, а гуся пусть парень берет себе. Да впредь, чтобы таких шуток отнюдь не позволять себе. А парень вс¬ ревет как баба: "Это не я, говорит, это он меня наустил" -- да на меня и показывает. Я отвечаю с полным хладнокровием, что я отнюдь не учил, что я только выразил основную мысль и говорил лишь в проекте. Мировой Нефедов усмехнулся, да и рассердился сейчас на себя за то, что усмехнулся: "Я вас, говорит мне, сейчас же вашему начальству аттестую, чтобы вы в такие проекты впредь не пускались, вместо того, чтобы за книгами сидеть и уроки ваши учить". Начальству-то он меня не аттестовал, это шутки, но дело действительно разнеслось и достигло ушей начальства: уши-то ведь у нас длинные! Особенно поднялся классик Колбасников, да Дарданелов опять отстоял. А Колбасников зол теперь у нас на всех как зеленый осел. Ты, Илюша, слышал, он ведь женился, взял у Михайловых приданого тысячу рублей, а невеста рыловорот первой руки и последней степени. Третьеклассники тотчас же эпиграмму сочинили: Поразила весть третьеклассников, Что женился неряха Колбасников. Ну и там дальше очень смешно, я тебе потом принесу. Я про Дарданелова ничего не говорю: человек с познаниями, с решительными познаниями. Этаких я уважаю, и вовсе не из-за того, что меня отстоял...

-- Однако ж ты сбил его на том, кто основал Трою! -- ввернул вдруг Смуров, решительно гордясь в эту минуту Красоткиным. Очень уж ему понравился рассказ про гуся.

-- Неужто так и сбили-с? -- льстиво подхватил штабс-капитан; -- это про то, кто основал Трою-с? Это мы уже слышали, что сбили-с. Илюшенька мне тогда же и рассказал-с...

-- Он, папа, вс¬ знает, лучше всех у нас знает! -- подхватил и Илюшечка, -- он ведь только прикидывается, что он такой, а он первый у нас ученик по всем предметам...

Илюша с беспредельным счастьем смотрел на Колю.

-- Ну это о Трое вздор, пустяки. Я сам этот вопрос считаю пустым, -- с горделивою скромностью отозвался Коля. Он уже успел вполне войти в тон, хотя впрочем был и в некотором беспокойстве: он чувствовал, что находится в большом возбуждении и что о гусе, например, рассказал слишком уж от всего сердца, а между тем Алеша молчал вс¬ время рассказа и был серьезен, и вот самолюбивому мальчику мало-по-малу начало уже скрести по сердцу: "не оттого ли де он молчит, что меня презирает, думая, что я его похвалы ищу? В таком случае, если он осмеливается это думать, то я..."

-- Я считаю этот вопрос решительно пустым, -- отрезал он еще раз горделиво.

-- А я знаю, кто основал Трою, -- вдруг проговорил совсем неожиданно один доселе ничего почти еще не сказавший мальчик, молчаливый и видимо застенчивый, очень собою хорошенький, лет одиннадцати, по фамилии Карташов. Он сидел у самых дверей. Коля с удивлением и важностию поглядел на него. Дело в том, что вопрос: "Кто именно основал Трою?" решительно обратился во всех классах в секрет, и чтобы проникнуть его, надо было прочесть у Смарагдова. Но Смарагдова ни у кого кроме Коли не было. И вот раз мальчик Карташов потихоньку, когда Коля отвернулся, поскорей развернул лежащего между его книгами Смарагдова и прямо попал на то место, где говорилось об основателях Трои. Случилось это довольно уже давно, но он вс¬ как-то конфузился и не решался открыть публично, что и он знает, кто основал Трою, опасаясь, чтобы не вышло чего-нибудь и чтобы не сконфузил его как-нибудь за это Коля. А теперь вдруг почему-то не утерпел и сказал. Да и давно ему хотелось.

-- Ну, кто же основал? -- надменно и свысока повернулся к нему Коля, уже по лицу угадав, что тот действительно знает, и, разумеется, тотчас же приготовившись ко всем последствиям. В общем настроении произошел что называется диссонанс.

-- Трою основали Тевкр, Дардан, Иллюс и Трос, -- разом отчеканил мальчик и в один миг весь покраснел, так покраснел, что на него жалко стало смотреть. Но мальчики все на него глядели в упор, глядели целую минуту, и потом вдруг все эти глядящие в упор глаза разом повернулись к Коле. Тот с презрительным хладнокровием вс¬ еще продолжал обмеривать взглядом дерзкого мальчика:

-- То есть как же это они основали? -- удостоил он наконец проговорить, -- да и что значит вообще основать город или государство? Что ж: они пришли и по кирпичу положили что ли?

Раздался смех. Виноватый мальчик из розового стал пунцовым. Он молчал, он готов был заплакать. Коля выдержал его так еще с минутку.

-- Чтобы толковать о таких исторических событиях, как основание национальности, надо прежде всего понимать, что это значит, -- строго отчеканил он в назидание. -- Я впрочем не придаю всем этим бабьим сказкам важности, да и вообще всемирную историю не весьма уважаю, -- прибавил он вдруг небрежно, обращаясь уже ко всем вообще.

-- Это всемирную-то историю-с? -- с каким-то вдруг испугом осведомился штабс-капитан.

-- Да, всемирную историю. Изучение ряда глупостей человеческих, и только. Я уважаю одну математику и естественные, -- сфорсил Коля и мельком глянул на Алешу: его только одного мнения он здесь и боялся. Но Алеша вс¬ молчал и был вс¬ попрежнему серьезен. Если бы сказал что-нибудь сейчас Алеша, на том бы оно и покончилось, но Алеша смолчал, а "молчание его могло быть презрительным", и Коля раздражился уже совсем.

-- Опять эти классические теперь у нас языки: одно сумасшествие и ничего больше... Вы опять, кажется, не согласны со мной, Карамазов?

-- Не согласен, -- сдержанно улыбнулся Алеша.

-- Классические языки, если хотите вс¬ мое о них мнение -- это полицейская мера, вот для чего единственно они заведены, -- мало-по-малу начал вдруг опять задыхаться Коля, -- они заведены потому, что скучны, и потому, что отупляют способности. Было скучно, так вот как сделать, чтоб еще больше было скуки? Было бестолково, так как сделать, чтобы стало еще бестолковее? Вот и выдумали классические языки. Вот мое полное о них мнение и, надеюсь, что я никогда не изменю его, -- резко закончил Коля. На обеих щеках его показалось по красной точке румянца.

-- Это правда, -- звонким и убежденным голоском согласился вдруг прилежно слушавший Смуров.

-- А сам первый по латинскому языку! -- вдруг крикнул из толпы один мальчик.

-- Да, папа, он сам говорит, а сам у нас первый по латинскому в классе, -- отозвался и Илюша.

-- Чт[OACUTE] ж такое? -- счел нужным оборониться Коля, хотя ему очень приятна была и похвала. -- Латынь я зубрю, потому что надо, потому что я обещался матери кончить курс, а по-моему, за чт[OACUTE] взялся, то уж делать хорошо, но в душе глубоко презираю классицизм и всю эту подлость... Не соглашаетесь, Карамазов?

-- Ну зачем же "подлость"? -- усмехнулся опять Алеша.

-- Да помилуйте, ведь классики все переведены на все языки, стало быть вовсе не для изучения классиков понадобилась им латынь, а единственно для полицейских мер и для отупления способностей. Как же после того не подлость?

-- Ну кто вас этому всему научил? -- воскликнул удивленный наконец Алеша.

-- Во-первых, я и сам могу понимать, без научения, а во-вторых, знайте, вот это же самое, что я вам сейчас толковал про переведенных классиков, говорил вслух всему третьему классу сам преподаватель Колбасников...

-- Доктор приехал! -- воскликнула вдруг вс¬ время молчавшая Ниночка.

Действительно к воротам дома подъехала принадлежащая г-же Хохлаковой карета. Штабс-капитан, ждавший вс¬ утро доктора, сломя голову бросился к воротам встречать его. "Маменька" подобралась и напустила на себя важности. Алеша подошел к Илюше и стал оправлять ему подушку. Ниночка, из своих кресел, с беспокойством следила за тем, как он оправляет постельку. Мальчики торопливо стали прощаться, некоторые из них пообещались зайти вечером. Коля крикнул Перезвона, и тот соскочил с постели.

-- Я не уйду, не уйду! -- проговорил впопыхах Коля Илюше, я пережду в сенях и приду опять, когда уедет доктор, приду с Перезвоном.

Но уже доктор входил -- важная фигура в медвежьей шубе, с длинными темными бакенбардами и с глянцевито выбритым подбородком. Ступив через порог, он вдруг остановился, как бы опешив: ему верно показалось, что он не туда зашел: "чт[OACUTE] это? Где я?" пробормотал он, не скидая с плеч шубы и не снимая котиковой фуражки с котиковым же козырьком с своей головы. Толпа, бедность комнаты, развешанное в углу на веревке белье сбили его с толку. Штабс-капитан согнулся пред ним в три погибели.

-- Вы здесь-с, здесь-с, -- бормотал он подобострастно, -- вы здесь-с, у меня-с, вам ко мне-с...

-- Сне-ги-рев? -- произнес важно и громко доктор. -- Господин Снегирев -- это вы?

-- Это я-с!

-- А!

Доктор еще раз брезгливо оглядел комнату и сбросил с себя шубу. Всем в глаза блеснул важный орден на шее. Штабс-капитан подхватил на лету шубу, а доктор снял фуражку.

-- Где же пациент? -- спросил он громко и настоятельно.

VI. РАННЕЕ РАЗВИТИЕ.

-- Как вы думаете, что ему скажет доктор? -- скороговоркой проговорил Коля; -- какая отвратительная однако же харя, неправда ли? Терпеть не могу медицину!

-- Илюша умрет. Это, мне кажется, уж наверно, -- грустно ответил Алеша.

-- Шельмы! Медицина шельма! Я рад однако, что узнал вас, Карамазов. Я давно хотел вас узнать. Жаль только, что мы так грустно встретились...

Коле очень бы хотелось что-то сказать еще горячее, еще экспансивнее, но как будто что-то его коробило. Алеша это заметил, улыбнулся и пожал ему руку.

-- Я давно научился уважать в вас редкое существо, -- пробормотал опять Коля, сбиваясь и путаясь. -- Я слышал, вы мистик и были в монастыре. Я знаю, что вы мистик, но... это меня не остановило. Прикосновение к действительности вас излечит... С натурами как вы не бывает иначе.

-- Что вы называете мистиком? От чего излечит? -- удивился немного Алеша.

-- Ну там бог и прочее.

-- Как, да разве вы в бога не веруете?

-- Напротив, я ничего не имею против бога. Конечно бог есть только гипотеза... но... я признаю, что он нужен, для порядка... для мирового порядка и так далее... и если б его не было, то надо бы его выдумать, -- прибавил Коля, начиная краснеть. Ему вдруг вообразилось, что Алеша сейчас подумает, что он хочет выставить свои познания и показать какой он "большой". "А я вовсе не хочу выставлять пред ним мои познания", с негодованием подумал Коля. И ему вдруг стало ужасно досадно.

-- Я, признаюсь, терпеть не могу вступать во все эти препирания, -- отрезал он, -- можно ведь и не веруя в бога любить человечество, как вы думаете? Вольтер же не веровал в бога, а любил человечество? (Опять, опять! подумал он про себя.)

-- Вольтер в бога верил, но кажется мало, и, кажется, мало любил и человечество, -- тихо, сдержанно и совершенно натурально произнес Алеша, как бы разговаривая с себе равным по летам, или даже со старшим летами человеком. Колю именно поразила эта как бы неуверенность Алеши в свое мнение о Вольтере и что он как будто именно ему, маленькому Коле, отдает этот вопрос на решение.

-- А вы разве читали Вольтера? -- заключил Алеша.

-- Нет, не то чтобы читал... Я впрочем Кандида читал, в русском переводе... в старом, уродливом переводе, смешном... (Опять, опять!)

-- И поняли?

-- О да, вс¬... то есть... почему же вы думаете, что я бы не понял? Там конечно много сальностей... Я конечно в состоянии понять, что это роман философский, и написан, чтобы провести идею... -- запутался уже совсем Коля. -- Я социалист, Карамазов, я неисправимый социалист, -- вдруг оборвал он ни с того ни с сего. -- Социалист? -- засмеялся Алеша, -- да когда это вы успели? Ведь вам еще только тринадцать лет, кажется?

Колю скрючило.

-- Во-первых, не тринадцать, а четырнадцать, через две недели четырнадцать, -- так и вспыхнул он, -- а во-вторых, совершенно не понимаю, к чему тут мои лета? Дело в том каковы мои убеждения, а не который мне год, не правда ли?

-- Когда вам будет больше лет, то вы сами увидите, какое значение имеет на убеждение возраст. Мне показалось тоже, что вы не свои слова говорите, -- скромно и спокойно ответил Алеша, но Коля горячо его прервал.

-- Помилуйте, вы хотите послушания и мистицизма. Согласитесь в том, что, например, христианская вера послужила лишь богатым и знатным, чтобы держать в рабстве низший класс, не правда ли?

-- Ах, я знаю, где вы это прочли, и вас непременно кто-нибудь научил! -- воскликнул Алеша.

-- Помилуйте, зачем же непременно прочел? И никто ровно не научил. Я и сам могу... И если хотите, я не против Христа. Это была вполне гуманная личность, и живи он в наше время, он бы прямо примкнул к революционерам и может быть играл бы видную роль... Это даже непременно.

-- Ну где, ну где вы этого нахватались! С каким это дураком вы связались? -- воскликнул Алеша.

-- Помилуйте, правды не скроешь. Я конечно, по одному случаю, часто говорю с господином Ракитиным, но... Это еще старик Белинский тоже, говорят, говорил.

-- Белинский? Не помню. Он этого нигде не написал.

-- Если не написал, то, говорят, говорил. Я это слышал от одного... впрочем чорт...

-- А Белинского вы читали?

-- Видите ли... нет... я не совсем читал, но... место о Татьяне, зачем она не пошла с Онегиным, я читал.

-- Как не пошла с Онегиным? Да разве вы это уж... понимаете?

-- Помилуйте, вы, кажется, принимаете меня за мальчика Смурова, -- раздражительно осклабился Коля. -- Впрочем пожалуста не думайте, что я уж такой революционер. Я очень часто не согласен с господином Ракитиным. Если я о Татьяне, то я вовсе не за эманципацию женщин. Я признаю, что женщина есть существо подчиненное и должна слушаться. Les femmes tricottent, как сказал Наполеон, -- усмехнулся почему-то Коля, -- и по крайней мере в этом я совершенно разделяю убеждение этого псевдо-великого человека. Я тоже например считаю, что бежать в Америку из отечества -- низость, хуже низости -- глупость. Зачем в Америку, когда и у нас можно много принести пользы для человечества? Именно теперь. Целая масса плодотворной деятельности. Так я и отвечал.

-- Как отвечали? Кому? Разве вас кто-нибудь уже приглашал в Америку?

-- Признаюсь, меня подбивали, но я отверг. Это, разумеется, между нами, Карамазов, слышите, никому ни слова. Это я вам только. Я совсем не желаю попасть в лапки Третьего Отделения и брать уроки у Цепного Моста, Будешь помнить здание У Цепного Моста! Помните? Великолепно! Чему вы смеетесь? Уж не думаете ли вы, что я вам вс¬ наврал? (А что, если он узнает, что у меня в отцовском шкафу всего только и есть один этот нумер Колокола, а больше я из этого ничего не читал? -- мельком, но с содроганием подумал Коля.)

-- Ох, нет, я не смеюсь и вовсе не думаю, что вы мне налгали. Вот то-то и есть, что этого не думаю, потому что вс¬ это, увы, сущая" правда! Ну скажите, а Пушкина-то вы читали, Онегина-то... Вот вы сейчас говорили о Татьяне?

-- Нет, еще не читал, но хочу прочесть. Я без предрассудков, Карамазов. Я хочу выслушать и ту и другую сторону. Зачем вы спросили?

-- Так.

-- Скажите, Карамазов, вы ужасно меня презираете? -- отрезал вдруг Коля и весь вытянулся пред Алешей, как бы став в позицию. -- Сделайте одолжение, без обиняков.

-- Презираю вас? -- с удивлением посмотрел на него Алеша. -- Да за что же? Мне только грустно, что прелестная натура как ваша, еще и не начавшая жить, уже извращена всем этим грубым вздором.

-- Об моей натуре не заботьтесь, -- не без самодовольства перебил Коля, -- а что я мнителен, то это так. Глупо мнителен, грубо мнителен. Вы сейчас усмехнулись, мне и показалось, что вы как будто...

-- Ах, я усмехнулся совсем другому. Видите, чему я усмехнулся: я недавно прочел один отзыв одного заграничного немца, жившего в России, об нашей теперешней учащейся молодежи: "Покажите вы -- он пишет -- русскому школьнику карту звездного неба, о которой он до тех пор не имел никакого понятия, и он завтра же возвратит вам эту карту исправленною". Никаких знаний и беззаветное самомнение -- вот что хотел сказать немец про русского школьника.

-- Ах, да ведь это совершенно верно! -- захохотал вдруг Коля, -- верниссимо, точь-в-точь! Браво, немец! Однако ж чухна не рассмотрел и хорошей стороны, а, как вы думаете? Самомнение -- это пусть, это от молодости, это исправится, если только надо, чтоб это исправилось, но зато и независимый дух, с самого чуть не детства, зато смелость мысли и убеждения, а не дух ихнего колбаснического раболепства пред авторитетами... Но вс¬-таки немец хорошо сказал! Браво, немец! Хотя вс¬-таки немцев надо душить. Пусть они там сильны в науках, а их вс¬-таки надо душить...

-- За что же душить-то? -- улыбнулся Алеша.

-- Ну я соврал может быть, соглашаюсь. Я иногда ужасный ребенок, и когда рад чему, то не удерживаюсь и готов наврать вздору. Слушайте, мы с вами однако же здесь болтаем о пустяках, а этот доктор там что-то долго застрял. Впрочем, он может там и "мамашу" осмотрит и эту Ниночку безногую. Знаете, эта Ниночка мне понравилась. Она вдруг мне прошептала, когда я выходил: "Зачем вы не приходили раньше?" И таким голосом, с укором! Мне кажется, она ужасно добрая и жалкая.

-- Да, да! Вот вы будете ходить, вы увидите, что это за существо. Вам очень полезно узнавать вот такие существа, чтоб уметь ценить и еще многое другое, что узнаете именно из знакомства с этими существами, -- с жаром заметил Алеша. -- Это лучше всего вас переделает.

-- О, как я жалею и браню всего себя, что не приходил раньше! -- с горьким чувством воскликнул Коля.

-- Да, очень жаль. Вы видели сами, какое радостное вы произвели впечатление на бедного малютку! И как он убивался, вас ожидая!

-- Не говорите мне! Вы меня растравляете. А впрочем мне поделом: я не приходил из самолюбия, из эгоистического самолюбия и подлого самовластия, от которого всю жизнь не могу избавиться, хотя всю жизнь ломаю себя. Я теперь это вижу, я во многом подлец, Карамазов!

-- Нет, вы прелестная натура, хотя и извращенная, и я слишком понимаю, почему вы могли иметь такое влияние на этого благородного и болезненно-восприимчивого мальчика! -- горячо ответил Алеша.

-- И это вы говорите мне! -- вскричал Коля, -- а я, представьте, я думал, -- я уже несколько раз, вот теперь как я здесь, думал, что вы меня презираете! Если б вы только знали, как я дорожу вашим мнением!

-- Но неужели вы вправду так мнительны? В таких летах! Ну представьте же себе, я именно подумал там в комнате, глядя на вас, когда вы рассказывали, что вы должны быть очень мнительны.

-- Уж и подумали? Какой однако же у вас глаз, видите, видите! Бьюсь об заклад, что это было на том месте, когда я про гуся рассказывал. Мне именно в этом месте вообразилось, что вы меня глубоко презираете за то, что я спешу выставиться молодцом, и я даже вдруг возненавидел вас за это и начал нести ахинею. Потом мне вообразилось (это уже сейчас здесь) на том месте, когда я говорил: "Если бы не было бога, то его надо выдумать", что я слишком тороплюсь выставить мое образование, тем более, что эту фразу я в книге прочел. Но клянусь вам, я торопился выставить не от тщеславия, а так, не знаю отчего, от радости, ей богу как будто от радости... хотя это глубоко-постыдная черта, когда человек всем лезет на шею от радости. Я это знаю. Но я зато убежден теперь, что вы меня не презираете, а вс¬ это я сам выдумал. О, Карамазов, я глубоко несчастен. Я воображаю иногда бог знает что, что надо мной все смеются, весь мир, и я тогда, я просто готов тогда уничтожить весь порядок вещей.

-- И мучаете окружающих, -- улыбнулся Алеша.

-- И мучаю окружающих, особенно мать. Карамазов, скажите, я очень теперь смешон?

-- Да не думайте же про это, не думайте об этом совсем! -- воскликнул Алеша. -- Да и что такое смешон? Мало ли сколько раз бывает или кажется смешным человек? При том же нынче почти все люди со способностями ужасно боятся быть смешными и тем несчастны. Меня только удивляет, что вы так рано стали ощущать это, хотя впрочем я давно уже замечаю это и не на вас одних. Нынче даже почти дети начали уж этим страдать. Это почти сумасшествие. В это самолюбие воплотился чорт и залез во вс¬ поколение, именно чорт, -- прибавил Алеша, вовсе не усмехнувшись, как подумал было глядевший в упор на него Коля. -- Вы, как и все, -- заключил Алеша, -- то есть как очень многие, только не надо быть таким как все, вот что.