Нынче я видел Веру. Она замучила меня своею ревностью. Княжна вздумала,
кажется, ей поверять свои сердечные тайны: надо признаться, удачный выбор!
- Я отгадываю, к чему все это клонится, - говорила мне Вера, - лучше скажи
мне просто теперь, что ты ее любишь.
- Но если я ее не люблю?
- То зачем же ее преследовать, тревожить, волновать ее воображение?.. О, я
тебя хорошо знаю! Послушай, если ты хочешь, чтоб я тебе верила, то приезжай
через неделю в Кисловодск; послезавтра мы переезжаем туда. Княгиня остается
здесь дольше. Найми квартиру рядом; мы будем жить в большом доме близ
источника, в мезонине; внизу княгиня Лиговская, а рядом есть дом того же
хозяина, который еще не занят... Приедешь? . .
Я обещал - и тот же день послал занять эту квартиру.
Грушницкий пришел ко мне в шесть часов вечера и объявил, что завтра будет
готов его мундир, как раз к балу.
- Наконец я буду с нею танцевать целый вечер... Вот наговорюсь! - прибавил
он.
- Когда же бал?
- Да завтра! Разве не знаешь? Большой праздник, и здешнее начальство
взялось его устроить...
- Пойдем на бульвар...
- Ни за что, в этой гадкой шинели...
- Как, ты ее разлюбил?..
Я ушел один и, встретив княжну Мери, позвал ее на мазурку. Она казалась
удивлена и обрадована.
- Я думала, что вы танцуете только по необходимости, как прошлый раз, -
сказала она, очень мило улыбаясь...
Она, кажется, вовсе не замечает отсутствия Грушницкого.
- Вы будете завтра приятно удивлены, - сказал я ей.
- Чем?
- Это секрет... на бале вы сами догадаетесь.
Я окончил вечер у княгини; гостей не было, кроме Веры и одного презабавного
старичка. Я был в духе, импровизировал разные необыкновенные истории;
княжна сидела против меня и слушала мой вздор с таким глубоким,
напряженным, даже нежным вниманием, что мне стало совестно. Куда девалась
ее живость, ее кокетство, ее капризы, ее дерзкая мина, презрительная
улыбка, рассеянный взгляд?..
Вера все это заметила: на ее болезненном лице изображалась глубокая грусть;
она сидела в тени у окна, погружаясь в широкие кресла... Мне стало жаль
ее...
Тогда я рассказал всю драматическую историю нашего знакомства с нею, нашей
любви, - разумеется, прикрыв все это вымышленными именами.
Я так живо изобразил мою нежность, мои беспокойства, восторги; я в таком
выгодном свете выставил ее поступки, характер, что она поневоле должна была
простить мне мое кокетство с княжной.
Она встала, подсела к нам, оживилась... и мы только в два часа ночи
вспомнили, что доктора велят ложиться спать в одиннадцать.
За полчаса до бала явился ко мне Грушницкий полном сиянии армейского
пехотного мундира. К третьей пуговице пристегнута была бронзовая цепочка,
на которой висел двойной лорнет; эполеты неимоверной величины были загнуты
кверху в виде крылышек амура; сапоги его скрипели; в левой руке держал он
коричневые лайковые перчатки и фуражку, а правою взбивал ежеминутно в
мелкие кудри завитой хохол. Самодовольствие и вместе некоторая
неуверенность изображались на его лице; его праздничная наружность, его
гордая походка заставили бы меня расхохотаться, если б это было согласно с
моими намерениями.
Он бросил фуражку с перчатками на стол и начал обтягивать фалды и
поправляться перед зеркалом; черный огромный платок, навернутый на
высочайший подгалстушник, которого щетина поддерживала его подбородок,
высовывался на полвершка из-за воротника; ему показалось мало: он вытащил
его кверху до ушей; от этой трудной работы, ибо воротник мундира был очень
узок и беспокоен, лицо его налилось кровью.
- Ты, говорят, эти дни ужасно волочился за моей княжной? - сказал он
довольно небрежно и не глядя на меня.
- Где нам, дуракам, чай пить! - отвечал я ему, повторяя любимую поговорку
одного из самых ловких повес прошлого времени, воспетого некогда Пушкиным.
- Скажи-ка, хорошо на мне сидит мундир?.. Ох, проклятый жид!.. как под
мышками? режет!.. Нет ли у тебя духов?
- Помилуй, чего тебе еще? от тебя и так уж несет розовой помадой...
- Ничего. Дай-ка сюда...
Он налил себе полсклянки за галстук, в носовой платок, на рукава.
- Ты будешь танцевать? - спросил он.
- Не думаю.
- Я боюсь, что мне с княжной придется начинать мазурку, - я не знаю почти
ни одной фигуры...
- А ты звал ее на мазурку?
- Нет еще...
- Смотри, чтоб тебя не предупредили...
- В самом деле? - сказал он, ударив себя по лбу. - Прощай... пойду
дожидаться ее у подъезда. - Он схватил фуражку и побежал.
Через полчаса и я отправился. На улице было темно и пусто; вокруг собрания
или трактира, как угодно, теснился народ; окна его светились; звуки
полковой музыки доносил ко мне вечерний ветер. Я шел медленно; мне было
грустно... Неужели, думал я, мое единственное назначение на земле -
разрушать чужие надежды? С тех пор как я живу и действую, судьба как-то
всегда приводила меня к развязке чужих драм, как будто без меня никто не
мог бы ни умереть, ни прийти в отчаяние! Я был необходимое лицо пятого
акта; невольно я разыгрывал жалкую роль палача или предателя. Какую цель
имела на это судьба?.. Уж не назначен ли я ею в сочинители мещанских
трагедий и семейных романов - или в сотрудники поставщику повестей,
например, для "Библиотеки для чтения"?.. Почему знать?.. Мало ли людей,
начиная жизнь, думают кончить ее, как Александр Великий или лорд Байрон, а
между тем целый век остаются титулярными советниками?..
Войдя в залу, я спрятался в толпе мужчин и начал делать свои наблюдения.
Грушницкий стоял возле княжны и что-то говорил с большим жаром; она его
рассеянно слушала, смотрела по сторонам, приложив веер к губкам; на лице ее
изображалось нетерпение, глаза ее искали кругом кого-то; я тихонько подошел
сзади, чтоб подслушать их разговор.
- Вы меня мучите, княжна! - говорил Грушницкий, - вы ужасно переменились с
тех пор, как я вас не видал...
- Вы также переменились, - отвечала она, бросив на него быстрый взгляд, в
котором он не умел разобрать тайной насмешки.
- Я? я переменился?.. О, никогда! Вы знаете, что это невозможно! Кто видел
вас однажды, тот навеки унесет с собою ваш божественный образ.
- Перестаньте...
Флинт Эрик
Афанасьев Роман
Шилова Юлия
Круз Андрей
Мичурин Артем
Посняков Андрей