ходу, благо шоссе было прямое и пустынное. О том, что именно происходит в
недрах машины, почему вертятся колеса, он не имел ни малейшего понятия, -
знал только действие того или иного рычага.
где приходилось трубить, судорожно запинаться, косолапо вилять, теперь,
когда они уже свободно катили по шоссе, Кречмар беспорядочно и угрюмо
думал о разных вещах: о том, что дорога постепенно идет в гору, и,
вероятно, сейчас начнутся повороты, о том, как Горн запутался пуговицей в
Магдиных кружевах, о том, что еще никогда не было у него так тяжело и
смутно на душе.
пожалуйста, держись правой стороны, ты черт знает как едешь".
избавишься. Как мерзко зеленеют эти холмы. Они черт знает как миловали
друг друга..."
только, ради Бога, труби перед поворотами. У меня голова болит. Я хочу
куда-нибудь доехать наконец".
сразу почувствовал, как слезы горячей мутью застилают зрение. Он заморгал,
дорога опять забелела.
не мучь. И знаешь, мне жарко, я сниму пальто".
останавливаться? Ах, Бруно..."
живостью вспомнил, как давным-давно, в дрянном кафе, он в первый раз
увидел, как она двигает лопатками и плечами, сгибает прелестную шею,
вылезая из рукавов пальто.
шею и прижалась щекой к его склоненной голове.
которым был обрыв, поросший ежевикой, и в глубине бежала вода; с левой же
стороны поднимался скалистый склон с соснами на верхушке. Палило солнце,
трещали кузнечики; далеко впереди раздавался звон и стук, человек в темных
очках бил камни, сидя при дороге. Прокатил открытый, очень пыльный
"рольс-ройс", и откуда-то ответило эхо на его гудок.
люблю". Он судорожно мял ее руки, гладил по спине, и она тихо и нежно
посмеивалась. Затем длительно поцеловал ее в губы.
научилась лучше тебя".
по правде не знаю, куда мы едем, но ведь это забавно - наугад".
идет свободнее и послушнее, и он стал держать руль не так напряженно.
Излучины дороги все учащались - с одной стороны отвесно поднималась
скалистая стена, с другой был парапет, солнце било в глаза, стрелка
скорости вздрагивала и поднималась.
Наверху, высоко над дорогой, старуха собирала ароматные травы и видела,
как справа от скалы мчался к повороту этот маленький черный автомобиль, а
слева, на неизвестную еще встречу, двое сгорбленных велосипедистов.
сторон близятся к быстрому виражу автомобиль и двое велосипедистов. Из
люльки яично - желтого почтового дирижабля, плывущего по голубому небу в
Тулон, летчик видел петлистое шоссе, овальную тень дирижабля, скользящую
по солнечным склонам, и две деревни, отстоящие друг от друга на двадцать
километров. Быть может, поднявшись достаточно высоко, можно было бы
увидеть зараз провансальские холмы и, скажем, Берлин, где тоже было жарко,
- вся эта щека земли, от Гибралтара до Стокгольма, озарялась в этот день
улыбкой прекрасной погоды. Берлин, в частности, успешно торговал
мороженым; Ирма, бывало, шалела от счастья, когда уличный торговец близ
белого своего лотка лопаткой намазывал на тонкую вафлю толстый, сливочного
оттенка, слой, от которого сладко ныли передние зубы и начинал танцевать
язык. Аннелиза, выйдя утром на балкон, заметила как раз такого мороженика,
и странно было, что он - весь в белом, а она - вся в черном. В то утро она
проснулась с чувством сильнейшего беспокойства и теперь, стоя на балконе,
спохватилась, что впервые вышла из состояния матового оцепенения, к
которому за последнее время привыкла, но сама не могла понять, чем нынче
так странно взволнована. Она вспомнила вчерашний день, совершенно
обыкновенный - деловитую поездку на кладбище, пчел, садившихся на цветы,
которые она привезла, влажное поблескивание буковой ограды, ветерок,
тишину, мягкую зелень. "Так в чем же дело? - спросила она себя. - Как это
странно". С балкона был виден мороженик в белом колпаке. Солнце ярко
освещало крыши - в Берлине, в Париже и дальше, на юге. Желтый дирижабль
плыл в Тулон. Старуха собирала над обрывом ароматные травы; рассказов
хватит на целый год: "Я видела... Я видела..."
эти сведения: время, которое прошло от виража до сих пор (несколько
недель), место его теперешнего пребывания (больница в Ментоне), операция,
которой он подвергся (трепанация черепа), причина долгого беспамятства
(кровоизлияние в мозг). Настала, однако, определенная минута, когда эти
сведения оказались собраны воедино, - он был жив, отчетливо мыслил, знал,
что поблизости Магда и француженка-сиделка, знал, что последнее время
приятно дремал и что сейчас проснулся... а вот который час - неизвестно,
вероятно, раннее утро. Лоб и глаза еще покрывала повязка, мягкая на ощупь;
темя же уже было открыто, и странно было трогать частые колючки
отрастающих волос. В памяти у него, в стеклянной памяти, глянцевито
переливался как бы цветной фотографический снимок: загиб белой дороги,
черно-зеленая скала слева, справа - синеватый парапет, впереди -
вылетевшие навстречу велосипедисты - две пыльные обезьяны в красно-желтых
фуфайках; резкий поворот руля, автомобиль взвился по блестящему скату
щебня, и вдруг, на одню долю мгновения, вырос чудовищный телеграфный
столб, мелькнула в глазах растопыренная рука Магды, и волшебный фонарь
мгновенно потух. Дополнялось это воспоминание тем, что вчера, или третьего
дня, или еще раньше - когда, в точности не известно, - рассказала ему
Магда, вернее Магдин голос, почему только голос? почему он ее так давно не
видел по-настоящему? да, повязка, скоро, вероятно, можно будет снять...
Что же Магдин голос рассказывал? "...если бы не столб, мы бы, знаешь, бух
через парапет в пропасть. Было очень страшно. У меня весь бок в синяках до
сих пор. Автомобиль перевернулся - разбит вдребезги. Он стоил все-таки
двадцать тысяч марок. Auto ... mille, beaucoup mille marks - (обратилась
она к сиделке) - vous comprenez? Бруно, как по-французски двадцать тысяч?"
"Ах, не все ли равно... Ты жива, ты цела". "Велосипедисты оказались очень
милыми, помогли все собрать, портплед, знаешь, полетел в кусты, а ракеты
так и пропали". Отчего неприятно? Да, этот ужас в Ружинаре. Он с
браунингом в руке, она входит - в теннисных туфлях... Глупости, все
разъяснилось, все хорошо... Который час? Когда можно будет снять повязку?
Когда позволят вставать с постели? Слабость... Все это было, должно быть,
в газетах, в немецких газетах.
впечатлений было набрано за это время сколько угодно, а зрительных никаких
- так что в конце концов не известно, как выглядит палата, какое лицо у
сиделки, у доктора... Который час? Утро? Он выспался, окно, верно,
открыто, ибо вот слышно, как процокали неторопливо копыта, а вот - шум
воды, звон ведра - там, должно быть, двор, фонтан, утренняя свежая тень
платанов. Он полежал некоторое время неподвижно, стараясь обращать
невнятные звуки в соответствующие цвета и очертания, и вскоре услышал
звуки другие - голоса Магды и сиделки в соседней, вероятно, комнате.
Сиделка учила Магду правильно произносить. "Soucoupe. Soucoupe", -
повторила Магда несколько раз и засмеялась.
Кречмар осторожно освободил и поднял на брови повязку: оказалось, однако,
что в комноте густая, бархатная темнота - не видать даже, где окно, нет ни
малейшей щелки света. Значит, все-таки ночь, и притом безлунная, черная.
Вот как обманывают звуки.
раз, еще раз, - но темнота не сдвинулась с места: штепсель, вероятно, не
был вставлен. Тогда он поискал пальцами, нет ли спичек, - и действительно,
Шилова Юлия
Орловский Гай Юлий
Шилова Юлия
Березин Федор
Пехов Алексей
Перумов Ник