кнутом,-- оскорбилась Софья.-- Я просто хотела найти Сашу, чтобы справиться
у него, нет ли новостей. Наши предположения потвердились.-- Она вкратце
рассказала о найденной Гаврилой записке.
исписанные листы, была она вся. Вере Константиновне и в голову не приходило,
что Софья может писать кому-нибудь, кроме мужа, и что в переписке супругов
могут быть какие-то секреты.
сказала задумчиво:
Начинаешь важное дело, посоветуйся со старшими, узнай их мысли, касаемые
данного предмета. Вдень-ка мне нитку...
манере и были столь причудливы, что Софья в себя не могла прийти от
изумления. Время от времени рука с иголкой замирала, свекровь вскидывала на
Софью увеличенные линзами очков глаза. Двойное отражение свечи придавало ее
словам таинственный харак-тер. Очевидно было, что она подслушала разговор с
Лядащевым весь, целиком, и экстракт ее раздумий сводился к следущему: "Если
Ни-кита поехал на свидание к великой княгине и после этого пропал, то самый
простой и разумный путь справиться об этом у самой великой княгини".
нас пустит к великой княгине? Да ее и в городе нет.
Только это тайна! И Белов об этом не должен знать.
Саши!
как мы узнаем -- об этом не должна знать ни одна живая душа. Я уже говорила
об этом предмете с господином Луиджи. Он обещал подумать.
истерически. Право слово, мозги у стариков повернуты иногда в другую
сторону! "И как вы посмели?" -- хотела крикнуть она, но вовремя одумалась.
совершенно незнакомого человека? Ведь только что сами тол-ковали про
казематы и кнут! Луиджи иностранец, он бредит своей Венецией, ему до нас и
дела нет.
дверью, как неоднократно поступала ранее со строп-тивой невесткой. Однако
Вера Константиновна не только не обиде-лась, но улыбнулась удовлетворенно.
человека не сыскать во всем Петербурге.
никогда не посмеет высказать эти мысли вслух. В его-то сорокалетние годы
вести себя так неосмотрительно! Уже и прислуга прыскает в кулак, замечая
самые неприкрытые знаки внимания Вере Константиновне. И она хороша! Хихикает
с ним, словно девочка. Как неосмотрительна бывает старость! Уж она-то в их
годы будет знать, как себя вести...
на Софью грустным, затуманенным взглядом,-- то как же не бредить-то, помилуй
Бог? Здесь у самой сердце замирает. Он мне рассказывал. Море теплое-теплое,
солнце жаркое-жаркое, и всю-ду гондолы. Это как наши рябики, только черные и
гребут в них стоя. Ну что ты на меня смотришь? Придвинься ближе. О таких
де-лах надо шепотом.
Царском Селе. Кажется, они в опале. К великой княгине никого не пускают,
кроме,-- она приблизила губы к самому уху Софьи,-- портного Яхмана и ювелира
Луиджи. Он для их высочества Екатерины гарнитур делал. Я видела. Красота!
Алмазы так и сияют! А потом их величество Елизавета раздумала дарить
гарнитур их высочеству. Гарнитур себе забрала, а Луиджи сказала -- подбери
другой, поскромнее, да сам и отвези. Это было еще до отъезда государыни в
Петергоф. Теперь господин Луиджи в некотором за-труднении и решил сам
отправиться в Царское Село.
Константиновна,-- но он обещал подумать. А с дочкой его Марией я отдельно
говорила. Уж она-то отца уломает!
будут кричать на весь свет, что Никита влюблен в великую княгиню и ездил к
ней на свидание.
говорила. Тем более, что он и сам этого точно не знает, попомни мое слово...
пятнадцатилетним юношей с отцом своим Пьетро Луиджи, который называл себя
архитектором, хотя и не имел на это права. Но в России давно утвердилось
мнение, что лучших певцов и строителей, чем итальянцы, в мире нет и быть не
может, поэтому Пьетро был весьма радушно встречен в зарождавшемся Петербурге
и даже принят ко двору; как известно, Петр Великий был весьма де-мократичен.
Луиджи-сын предпочел другое ремесло. Слава досточти-мого Бенвенуто Челлини,
великого флорентийца, не давала ему покоя. Но не только о славе мечтал юный
Винченцо. В ювелирном ремесле, чудилось ему, был самый надежный и быстрый
способ раз-богатеть и, следовательно, скорей вернуться на родину. Винченцо
поступил в ученики к искусному брильянтщику Граверо.
семью. Луиджи-старший упал с крыши собора и умер в одно-часье. Винченцо
оказался без средств к существованию и в крайнем разладе с учителем,
развратником и пьяницей, который все норовил наставлять юного венецианца
именно в этих науках, пренебрегая огранкой камней.
сбежал бы из этой призрачной, холодной, хмурой северной Венеции в Венецию
подлинную, которая снилась ему каждую ночь. По узкому каналу, зажатому
темными, ни огонька, домами, скользила его гондола. Лохматые звезды плавали
в черной воде. Гортанно и звонко перекликались гондольеры, дабы не
столкнуться на повороте лебяжьими носами своих гондол. Где-то звучала
музыка, и Винченцо терзался, силясь понять, поют ли у моста Риальто или на
площади Санти ДжованниПаоло, где высится бронзовая статуя мрачного
кондотьера Коллеони. Проснувшись, он обнаруживал, что подушка его мокра от
слез. Луиджи переворачивал ее, засыпал и опять видел ночную Венецию. По
утрам ему приходила в голову дурацкая мысль:
надобно днем и в хорошую погоду. Однако бдительный Граверо не позволял ему
предаваться грезам в рабочее время.
побои: восемнадцатилетнему ученику трудно было совла-дать с пьяным учителем,
имеющим силу гориллы.
грозного учителя, завел крохотную мастерскую, а вскоре за-жглась и его
звезда, когда в числе прочих ювелиров он был при-глашен во дворец к царице
Анне Иоанновне для огранки полученных с Востока драгоценных камней. Все это
были подарки из Китая, Персии и прочих государств, желающих подтвердить
вновь испечен-ной императрице свое благорасположение.
Иоанновна приказала оборудовать мастерские рядом со своими покоями и потом
часто заходила в эти мастерские, наблюдая с любо-пытством, как режут и
шлифуют рубины, изумруды и прочая. Блеск драгоценностей, до которых
императрица была большая охотница, не помешал ей обратить внимание на одного
из ювелиров.
фигура чуть расплылась, обозначив под камзолом округлый живот, но лицо его
ничуть не подурнело, в выражении его не было и тени угрюмости или испуга,
которые неизменно безобразят черты наших соотечественников при виде высоких
персон. Многие считают, что главное в лице -- глаза, иные, правда,
утверждают, что не менее важен нос. У Луиджи был красивый нос, но ничем не
примеча-тельный, однако глаза заслуживают особого разговора. И не в том
дело, что, уезжая из Венеции, юный Винченцо отразил в них навсегда цвет
лагуны (понятно, что они были голубыми), а потом вобрал в глубину их
таинственное мерцание материала, с которым работал. Глаза его имели особое
выражение кротости и доброты, с которым он смотрел на божий свет, а особливо
на лучшее творение его -- женщи-ну. Он не был донжуаном, а по-русски
бабником, он просто жалел весь женский пол, и попадай под его взгляд хоть
служанка, хоть императрица, душа их вдруг начинала томиться, таять, и сама
собой формулировалась в голове мысль: этот итальянец все поймет в моей
горькой жизни. Только поговорить бы с ним негромко, погреться в сиянии его
удивительных глаз.
полгода имел достаточно средств, чтобы вернуться в Венецию зажиточным
человеком, но вместо этого купил в Канцелярии от строений каменный дом с
садом, флигелем и амбарами, устроил в подвале первоклассную мастерскую и
завел учеников. Благородная жадность к работе и желтому металлу, которая в
странах Запада в отличие от нас, русских, вовсе не считается пороком, всегда
была двигателем прогресса. В России же прогресс толкается вперед столь
ненадежным двигателем как загадочная русская душа, но это так, к слову. И
потом, это, может быть, не так уж плохо.
Сертаков Виталий
Адамов Григорий
Каменистый Артем
Доставалов Александр
Пехов Алексей
Андреев Николай