на любом расстоянии. Он разговаривал с двумя пиратами, перегнувшимися к
нему через борт корабля. У одного из них на голове торчал красный колпак.
Это был тот самый негодяй, который недавно перелезал через частокол. Они
болтали и смеялись, но меня отделяла от них целая миля, и, понятно, я не
мог расслышать ни слова. Потом до меня донесся страшный, нечеловеческий
крик. Сначала я испугался, но затем узнал голос Капитана Флинта, попугая.
Мне даже почудилось, что я разглядел пеструю птицу на руке у Сильвера.
со своим товарищем спустился в каюту.
Я понял, что нельзя терять ни минуты, если я хочу найти лодку сегодня.
довольно далеко, примерно одну восьмую мили по косе, и я потратил немало
времени, чтобы до нее добраться. Часто я полз на четвереньках в кустах.
Была уже почти ночь, когда я коснулся руками шершавых боков скалы. Под ней
находилась небольшая ложбина, поросшая зеленым мохом. Эта ложбина была
скрыта от взоров песчаными дюнами и малорослым кустарником, едва
достигавшим моих колен. В ее глубине я увидел шатер из козьих шкур. В
Англии такие шатры возят с собой цыгане.
Ганна. Из всех самодельных лодок эта была, так сказать, самая самодельная.
Бен сколотил из крепкого дерева кривобокую раму, обшил ее козьими шкурами
мехом внутрь - вот и вся лодка. Не знаю, как выдерживала она взрослого
человека - даже я помещался в ней с трудом. Внутри я нашел очень низкую
скамейку, подпорку для ног и весло с двумя лопастями.
плавали древние британцы. Но впоследствии мне удалось познакомиться с
ними. Чтобы вы яснее представили себе лодку Бена Ганна, скажу, что она
была похожа на самое первое и самое неудачное из этих суденышек. И все же
она обладала главными преимуществами древнего человека: была легка, и ее
свободно можно было переносить с места на место.
вернуться в блокгауз. Но тем временем в голове у меня возник новый план. Я
был так доволен этим планом, что никакому капитану Смоллетту не удалось бы
заставить меня от него отказаться. Я задумал, пользуясь ночной темнотой,
подплыть к "Испаньоле" и перерезать якорный канал. Пусть течение выбросит
ее на берег где угодно. Я был убежден, что разбойники, получившие такой
отпор сегодня утром, собираются поднять якорь и уйти в море. Этому надо
помешать, пока не поздно. На корабле в распоряжении вахтенных не осталось
ни одной шлюпки, и, следовательно, эту затею можно выполнить без особого
риска.
грызть сухари. Трудно представить себе ночь, более подходящую для
задуманного мною предприятия. Все небо заволокло густым туманов. Когда
погасли последние дневные лучи, абсолютная тьма окутала Остров Сокровищ. И
когда наконец я, взвалив на плечи челнок, вышел из лощины и, спотыкаясь,
побрел к воде, среди полного мрака светились только два огонька: в первом
я узнал большой костер на берегу, на болоте, возле которого пьянствовали
пираты; другой огонек был, в сущности, заслонен от меня: это светилось
кормовое окно корабля, повернутого ко мне носом. Я видел только световое
пятно озаренного им тумана.
мокрого песка. Много раз я по щиколотку погружался в жидкую грязь, прежде
чем нагнал отступающую воду. Пройдя несколько шагов вброд, я проворно
спустил челнок на поверхность воды, килем вниз.
моего роста и веса. Был он легок и подвижен, но вместе с тем до такой
степени кривобок и вертляв, что управлять им не было возможности. Делай с
ним что хочешь, из кожи лезь, а он все кружится да кружится. Сам Бен Ганн
потом признавался, что плавать на этом челноке может лишь тот, кто "уже
привык к его норову".
плыл в любом направлении, кроме того, которое было мне нужно. Чаще всего
он поворачивал к берегу, и, не будь отлива, я ни за что не добрался бы до
корабля. На мое счастье, отлив подхватил меня и понес. Он нес меня прямо к
"Испаньоле".
тьма. Потом различил очертания корпуса и мачт. И через мгновение (потому
что чем дальше я заплывал, тем быстрее гнал меня отлив) я оказался возле
якорного каната и ухватился за него.
стремился сорваться с якоря. Под его днищем отлив бурлил и шумел, как
горный поток. Один удар моего ножа - и "Испаньола" помчится туда, куда ее
понесет течение.
перерезать сразу, ударит меня с силой лошадиного копыта. Челнок мой
перевернется, и я пойду ко дну. Я остановился и принялся ждать. Если бы не
удачный случай, я, вероятно, отказался бы в конце концов от своего
намерения. Но легкий ветерок, сначала юго-восточный, потом южный, с
наступлением ночи мало-помалу превращался в юго-западный. Пока я медлил,
налетевший внезапно шквал двинул "Испаньолу" против течения. Канат, к моей
великой радости, ослабел, и рука моя, которой я за него держался, на
мгновение погрузилась в воду.
открыл его зубами и одно за другим принялся перерезать волокна каната.
Когда осталось перерезать всего два волокна, канат натянулся опять, и я
начал поджидать следующего порыва ветра.
я так был поглощен своим делом, что не обращал на них никакого внимания.
Теперь от нечего делать я стал прислушиваться.
некогда был у Флинта канониром. Другой голос принадлежал, без сомнения,
моему приятелю в красном колпаке. Оба, судя по голосам, были вдребезги
пьяны и продолжали пить. Один из них с пьяным криком открыл кормовой
иллюминатор и что-то швырнул в воду - по всей вероятности, пустую бутылку.
Впрочем, они не только пили: они бешено ссорились. Ругательства сыпались
градом, и иногда мне казалось, что дело доходит до драки. Однако голоса
стихали, и ссора прекращалась; потом возникала снова, чтобы через
несколько минут прекратиться опять.
пел старинную скучную, однообразную матросскую песню с завывающей трелью в
конце каждой строки. Во время нашего плавания я много раз слышал эту
песню. Она была так длинна, что ни один певец не мог пропеть ее всю и
тянул до тех пор, пока у него хватало терпения. Я запомнил из нее только
несколько слов:
печали, охватившей пиратов, которые потеряли сегодня утром стольких
товарищей. Однако вскоре я убедился своими глазами, что в действительности
эти морские бандиты бесчувственны, как море, по которому они плавают.
темноте. Я почувствовал, что канат снова ослабел, и одним сильным ударом
перерезал последние волокна.
очутился под самым бортом "Испаньолы". Шхуна медленно поворачивалась
вокруг собственной оси, увлекаемая течением.
шхуна тянула мой челнок за собой, я никак не мог расстаться с ней и только
медленно передвигался от носа к корме. Наконец она стала удаляться, и я
уже надеялся избавиться от опасного соседства. Однако тут в руки мне
попался конец висевшего на корме каната. Я тотчас же ухватился за него.
оказался в моих руках и я убедился, что он привязан крепко, мною вдруг
овладело любопытство, и я решил заглянуть в иллюминатор каюты.
опасностью: челнок мог опрокинуться каждую секунду. Приподнявшись, я
увидел часть каюты и потолок.
Мы уже поравнялись с костром на берегу. Корабль громко "заговорил", как
выражаются моряки, то есть начал с шумом рассекать волны, и, пока я не
заглянул в окошко, я не мог понять, почему оставленные для охраны
разбойники не поднимают тревоги. Однако одного взгляда было достаточно,
чтобы понять все. А я, стоя в своем зыбком челноке, мог действительно
кинуть в каюту только один взгляд. Хендс и его товарищи, ухватив друг
друга за горло, дрались не на жизнь, а на смерть.
Передо мной все еще мелькали свирепые, налитые кровью лица пиратов,
озаренные тусклым светом коптящей лампы. Я зажмурился, чтобы дать глазам
снова привыкнуть к темноте.
затянули знакомую мне песню: