пухлой рукой: - Прошу в машину...
Мусаллима, побрел к лимузину. В пропахшей пряными духами машине,
где работал кондиционер, сидели шофер в белой форме и бледный
блондин в темно-синем деловом костюме. Нотон заплетающимся языком
пробормотал: "Моего друга ранили. Я должен им заняться", - и
попытался вылезти из машины, но Мусаллим удержал его за плечо.
медленно открыл дверцу, поднялся и сказал: "Я займусь вашим другом".
синем костюме и пошел к лежавшей на земле фигуре. Нотон заметил, что
он заметно хромает, словно с его бедром что-то было не в порядке.
истощенных, чахлых, изнуренных болезнями тел. Нотон повернулся на
сиденье, вдруг окончательно обессилев: ему показалось (он был почти
уверен в этом) что он увидел, как оборванцы вновь подбираются к
Каспару - крадучись, медленно, крепко зажав в кулаках новые камни.
13
слуга в белой форме, две серебряные чашечки величиной с наперсток. -
Чай освежит вас. Я знаю, иностранцы с трудом переносят нашу жару.
Что до меня, я родился в пустыне.
черный, очень крепкий, с привкусом гвоздики. Они сидели в
великолепном, расшитом золотом шатре Мусаллима на краю лагеря.
Песок устилали дорогие ало-золотистые ковры. Мусаллим сидел за
широким резным бюро, а Нотон расположился в одном из двух
полотняных шезлонгов под благословенной сенью шатра.
уже режу ее, точно искусный хирург. Водопроводы, газопроводы... я
протянул их по пескам, как... - он сделал такой жест, словно сшивал что-
то в воздухе, - ...как накладывают швы. Народ оценит это.
пробивался многоголосый гвалт: лагерь бурлил, точно огромный котел.
На фоне ослепительно-белой ~дишдаши~ его кожа приобрела ржавый
оттенок.
вывести из терпения! Жарко, не правда ли?
заглянул в полуприкрытые сонные глаза своего собеседника.
несколько недель собираю материал для своей книги, я видел, как росла
эта толпа. Теперь, кажется, они окончательно распоясались. Не знаю... -
Он провел ладонью по лбу, стирая капли пота, которые собрались над
бровями, готовые закапать вниз. - Я никогда еще не видел ничего
подобного. Это отвратительно. Это... не знаю.
пальцами позолоченные завитушки, украшавшие резные подлокотники
его кресла.
такого, что кажется отвратительным. Безобразным. Но если
приглядеться повнимательнее, начинаешь видеть своеобразную красоту.
То, что здесь происходит, тревожит вас оттого, что вы еще не поняли. А
я спокоен - я понимаю. Я не позволил бы использовать свою землю в
подобных целях, если бы не чувствовал, как это важно и что игра стоит
свеч. Вот увидите, мистер Нотон, эта песчаная унылая равнина войдет в
историю как место проявления божественной воли.
чаю?
остро сверкнул бриллиант. - Тогда объясните мне, пожалуйста. Я вижу
здесь безумие и смерть. А вы видите еще что-нибудь?
он смотрел на Нотона, потом взгляд его темных глаз обежал шатер.
Казалось, он подбирает верные слова. - Моя семья была из очень
бедных, мистер Нотон... или так мне тогда казалось. - Он выразительно
поднял палец. - Они были бедуины, кочевники. Мой отец... О, я помню
отца - на прекрасном белом коне, зубы блестят на солнце! - так вот, мой
отец был человеком необычайно решительным, брал что хотел и когда
хотел, - он опять взглянул на Нотона и смущенно улыбнулся, - и,
бывало, бил жену и детей, если считал, что это необходимо. Он был
истинным сыном пустыни, мистер Нотон, а главное, он был человеком
необычайной силы духа.
с их колодцами. С ним приходилось считаться. Конечно, у него были...
враги. Они презирали его, как трусливый пес из страха презирает
благородных волков. Даже родня восставала против отца. Я помню,
однажды ночью мы разбили шатры на каменном утесе, откуда отец мог
смотреть на залив... Помню, светила полная луна, ветер с моря шевелил
полог нашего шатра, а внизу шумел залив. Враг отца Асед - его родной
брат! - пришел сказать ему, что он зашел слишком далеко. Слишком
далеко, сказал Асед. Но это было все равно что велеть морю не
подтачивать сушу.
отец насадил его голову на кол, чтобы кровь капала в воду и отравляла
ее в назидание тем, кто не желал выказывать отцу должного уважения. И
вот брат пришел сказать отцу, что семья отреклась от него. Ты опозорил
наше имя, сказал Асед и плюнул отцу под ноги. Я помню это: я видел,
как слюна блеснула в лунном свете.
в воздухе перед лицом Нотона какие-то загадочные фигуры.
это был еще не конец. О нет. Такого не могло быть. Мой отец, как я уже
говорил, был необычайно решительным человеком. На поясе у него
висел нож. Он выхватил его из ножен, и мать закрыла мне глаза руками,
но я вырвался. При виде ножа мужчины у костра заулыбались. Нож отца
никогда не возвращался в ножны чистым. И отец ударил своего брата:
нож вошел ему в спину чуть повыше лопатки. Но Асед тоже был
сильным человеком, хоть и слабым в житейском смысле. Он обернулся и
схватил отца за горло. Они стали бороться; отец шипел проклятия, Асед
хрипел: из его спины торчала черная рукоять ножа. Потом они оказались
на краю обрыва, и отец, повернув нож в ране (я помню, как лезвие
царапнуло кость), сбросил Аседа со скал в залив. - Он вдруг поднял
голову и заглянул Нотону в глаза: - Без сожаления.
не понимал, что стал свидетелем хладнокровного убийства. Нотон
спросил:
отразилось какое-то странное удовлетворение.
ждет, чтобы его жертва испустила последний вздох? Такова природа
зверя, мистер Нотон. Звери-победители выслеживают добычу и, когда
наступит подходящий момент... - Мусаллим быстрым движением
поймал что-то невидимое. - И им достается награда. Колесо жертв
вращает мир, мистер Нотон. Кто не выслеживает сам, того
выслеживают - третьего не дано. От этого никуда не деться.
и стервятников достаточно далеко для того, чтобы утратить потребность
выслеживать жертву.
обитателями создал мудрый Господь. Он создал естественный ритм
жизни и смерти, круг хищника и жертвы. Не замечать Его священную
мудрость - кощунство.
Казалось, от крика трепещут складки шатра.
Их силу питают тела слабых. Как мудры и добры стервятники, рвущие
когтями мертвую и умирающую плоть - они расчищают путь сильным.
Борьба жизни со смертью отнюдь не бессмысленна, мистер Нотон, и по-
своему красива. Понимаете?
хотелось смотреть в лицо человеку, сидящему напротив: глаза
философствующего Мусаллима странно мерцали, и это было жутко.