Чтение 25–й страницы книги ~Дурак умер, да здравствует дурак!~

¶20§

Очко -- это такая игра, в которой вам сдают две карты рубашками кверху,
а остальные, если они вам нужны, -- наоборот, воткрытую. Цель игры состоит в
том, чтобы подобраться как можно ближе к двадцати одному очко ("картинки"
идут по десять), но ни в коем случае не набрать больше этого числа. Если в
конце кона вы оказываетесь ближе к двадцати одному очко, чем банкомет, стало
быть, выигрыш ваш.

Покер -- это такая игра, в которой вам сдают пять карт. Если среди них
попадаются две парные -- это хорошо. Четыре -- еще лучше, а три карты одной
масти -- и подавно. А еще есть стриты, флеши, стрит-флеши, аншлаги и четыре
в масть.

Я просто хочу сказать, что все это мне известно. Я не знаю, почему
говорил, что "блефовать" -- это термин из очко. В очко только один термин --
"очко".

Как бы там ни было, когда я на нетвердых ногах выбрался из квартиры
Гаса Риковича, то немедленно взял такси и поехал на север, в банк, чтобы во
второй раз на дню снять деньги со счета.

Сидя в медленно пробиравшейся сквозь вечные нью-йоркские заторы машине,
я размышлял, не надувают ли меня в миллионный раз. Действительно ли Гас
Рикович знает, кто убил дядюшку Мэтта? И, если знает, скажет ли? А если
знает и скажет, будет ли мне в этом какой-нибудь прок?

В книжках про частных сыщиков, которых я начитался вдосталь, все герои
покупают сведения, и сведения эти непременно оказываются стопроцентно
точными. Бог знает, почему никто никогда не сбагривает частным сыщикам
туфту. Но я -- не частный сыщик, и вполне возможно, что именно сейчас Гас
Рикович готовит три большущих короба без крышек, чтобы нагрузить их враками.

И я куплю эти враки. Я знал это не хуже, чем Рикович. Я понятия не
имел, каким еще способом смогу что-либо выяснить. И, если уж бросать деньги
на ветер, то хотя бы попытавшись сначала установить, откуда он дует.

Однако, чтобы швырнуть деньги в воздушный поток, надо по меньшей мере
взять их в руки, а это не всегда так просто, как кажется. И уж совсем
непросто, если вы доверили ваши денежки банку.

-- Крупная сумма, -- с сомнением проговорил кассир, разглядывая мой
расходный ордер.

-- Мне нужно сотенными купюрами, -- сказал я.

-- Минутку, -- ответил он, снял трубку и проверил мой счет. Похоже, то,
что услышал кассир, взволновало его. Он положил трубку и капризно уставился
на ордер.

-- На счету достаточно, -- заметил я.

-- Оно, конечно, так, -- ответил кассир, изучая ордер, и добавил: --
Крупная сумма.

-- Сотенными, -- повторил я. -- В конвертике, если у вас найдется.

-- Минутку, -- повторил он, и мне на миг показалось, что я угодил во
временную петлю, и теперь все будет повторяться снова и снова

несчетное число раз и так ни к чему и не приведет. Но вместо того,
чтобы снова снять трубку и проверить мой счет, кассир куда-то ушел,
прихватив ордер с собой.

Я привалился к конторке и стал ждать. Стоявшая за мной женщина с
буклетом Рождественского клуба в руке сердито посмотрела на меня и перешла в
другую очередь.

Кассир вернулся в сопровождении еще одного человека, который всячески
стремился выглядеть не менее щеголевато, чем Гас Рикович, только у него
ничего не получалось. Разумеется, вместо белого махрового халата на человеке
был серый костюм. Может, в этом и заключалась причина тщеты его усилий.
Человек улыбнулся мне как механический Санта-Клаус в витрине и спросил:

-- Чем могу служить?

-- Можете выдать мне деньги по ордеру, -- буркнул я. -- Сотенными
купюрами, если они у вас водятся.

Кассир уже передал ордер вновь прибывшему. Вновь прибывший с легкой
тревогой взглянул на него и сказал:

-- Крупная сумма.

-- Не очень, -- ответил я. -- По сравнению с размерами государственного
долга...

Он положил ордер на конторку и указал куда-то поверх моего плеча.

-- Боюсь, вам придется заверить этот ордер. Вон сидит мистер Кекклмэн,
он наверняка поможет вам.

-- Это мои деньги, -- напомнил я вновь прибывшему. -- А вы только
храните их, потому что я вам это разрешаю.

-- Да, сэр, конечно. Мистер Кекклмэн обо всем позаботится.

Я отправился к огороженному перилами столу, за которым восседал мистер
Кекклмэн. Он поднял голову и взглянул на меня с лучистой улыбкой человека,
готового хоть сейчас дать вам заем под надежное обеспечение. Я сказал:

-- Надо, чтобы вы заверили этот ордер.

Он взял ордер, осмотрел его и изменился в лице. Прежде чем мистер
Кекклмэн успел открыть рот, я добавил:

-- Крупная сумма.

-- Да, -- ответил он. -- Не угодно ли присесть?

Я сел в кресло сбоку и, когда Кекклмэн взялся за телефонную трубку,
сообщил ему:

-- Тот человек вон там уже проверил счет.

Кекклмэн рассеянно и тупо улыбнулся мне, после чего проверил мой счет.
На сей раз проверка затянулась. Я непринужденно произнес:

-- Подумываю забрать из вашего дурацкого банка все свои деньги.

Он улыбнулся мне все той же пластмассовой улыбкой, положил трубку и
сказал:

-- Да, сэр. Да, мистер Фитч. Не угодно ли оставить образец подписи?

Я расхохотался. Улыбка Кекклмэна сделалась болезненной и изумленной.

-- Сэр?

-- Ничего, просто я подумал о тех образцах, с которыми иногда прихожу к
врачу, -- ответил я. -- Ну, вы знаете. Берете пузырек и идете в мужской
туалет. А еще я, помнится, читал о пьяницах, которые таким образом выводили
свои росчерки на снегу. Вот и получается образец подписи, понятно?

Кекклмэн не услышал в моей речи ничего забавного и улыбнулся, давая мне
понять, что, мол, это не смешно. Затем протянул ручку и книжечку, в которую
я и вписал свое имя традиционным способом. Он сравнил росчерк с подписью на
ордере и, похоже, удовлетворился итогом. Уж и не знаю, что его так
обрадовало: ведь я подписал ордер не далее как пять минут назад, в этой же
комнате. Неужели росчерки жуликов меняются каждые пять минут?

Во всяком случае, я так и не стал виновником переполоха в этом
почтенном учреждении. Кекклмэн перевернул ордер, нацарапал на нем какие-то
руны, и я занял очередь к кассе, став за женщиной с буклетом Рождественского
клуба, после чего получил десять сотенных бумажек в маленьком буром
конвертике, потратив на эту операцию лишь немногим больше времени, чем на
повествование о ней.

Свободен, наконец-то свободен.

¶21§

Кабинет доктора Осбертсона на Парк-авеню был именно таким, каким и
должен быть кабинет врача, практикующего на Парк-авеню, а ледяная красота
медсестры вполне соответствовала холодному великолепию убранства.

Я немного посидел в приемной в обществе трех матрон. Потом малость
посидел в обществе двух. Потом недолго -- с одной. На последнем этапе я
какое-то время сидел наедине с собой. Наконец пришла медсестра, распахнула
дверь, взглянула на меня и спросила:

-- Мистер Нытик?

Услышав это имя, я испугался, что покраснею, если его будут повторять
слишком часто.

-- Да, да, иду, -- промямлил я и положил номер "Форбс", который листал
(надо сказать, в немалом изумлении), после чего зашагал вместе с медсестрой
по лоснящемуся коридору в сверкающую смотровую, где белая эмаль
соседствовала с нержавеющей сталью.

-- Доктор будет через минуту, -- сообщила медсестра и положила на стол
папку, а затем вышла, прикрыв за собой дверь. В папке ничего не было, но на
ярлычке красовалось старательно выведенное чернилами имя: Нытик, Ф.

У медсестры было весьма самобытное представление о том, что такое
минута. Когда она оставила меня в смотровой, пробило половина третьего, а
доктор Осбертсон появился -- наконец-то! -- без десяти три (это значит, в
два пятьдесят, а то некоторые путаются). Доктор вошел быстрым шагом, потирая
пухлые чистые руки, и прямо с порога спросил:

-- Ну-с, на что сегодня жалуемся?

В настоящей жизни люди не так уж часто бывают похожи на книжные образы,
призванные олицетворять их, но доктор Осбертсон являл собой исключение из
этого правила. Ему перевалило за пятьдесят, он выглядел изысканно, был
упитан, самодоволен и явно зажиточен. Доктор улыбался, как испорченный
мальчишка, и я мог поклясться, что его глаза уже пробуравили мой бумажник,
хотя не заметили бурого конвертика с сотенными бумажками.

Я сказал:

-- Доктор, меня зовут Фитч, и я...

-- Что такое? Сестра принесла не ту папку. -- Осбертсон схватил папку и
устремился к двери.

-- Ту, ту, -- поспешно сказал я. -- Просто я назвался Нидиком. Не
хотел, чтобы вы раньше времени узнали, кто я такой.

Он остановился, сжимая одной рукой дверную ручку, другой -- пустую
папку, и глядя на меня с озадаченной миной, как ребенок, который силится
уразуметь, почему тикают часы. Наконец Осбертсон проговорил:

-- По-моему, вам нужен врач другого профиля. Умственные расстройства --