своевременность и неизбежность должна быть нам вполне ясна из всего
предыдущего изложения. Сначала раб эксплуатировался путем непосредственного
внешнего принуждения. Но потом рабов становилось или очень много или очень
мало. Пришлось перейти к эксплуатации не прямой, через посредство
рационализации Хозяйства и предоставления некоторой инициативы самим
трудящимся. Но потом оказалось, что введенная полусвобода раба имеет
тенденцию к полной свободе. Пришлось раба прикрепить к земле и, таким
образом, с одной стороны, закабалить его и внешне и внутренне, а с другой
стороны, поставить его уже выше частной зависимости, заменивши ему последнюю
видом общечеловеческой зависимости всех от земли. Но наступили времена,
когда и это земельно-крепостное рабство должно было перейти в свою
противоположность. Это означало гибель всей рабовладельческой формации и
переход к феодализму и к чистому крепостничеству, где трудящийся впервые не
чувствовал себя рабом по природе. Если он оказывался крепостным, то отныне
он это объяснял уже не тем, что он раб по природе, но тем, что он -
свободный по природе - оказался, в силу первородного греха, во власти земли.
Энгельс пишет: "В христианстве впервые было выражено отрицательное равенство
перед богом всех людей как грешников и в более узком смысле равенство тех и
других детей божиих, искупленных благодатью и кровью Христа. Как то, так и
другое понимание вытекало из роли христианства как религия рабов,
изгнанников, отверженных, гонимых, угнетенных"23.
свободной инициативе, и, наконец, раб был использован и внешне и внутренне.
Что же оставалось? Если эта тройная эксплуатация раба не привела ни к чему,
то в рабстве уже больше не оставалось никаких других неиспользованных
возможностей; рабство должно было погибнуть, давши все то, что оно могло
дать, и все-таки не принеся человечеству удовлетворения; оно должно было
перейти в свою противоположность. Противоположность раба - свободный. Но
ведь и первобытно-общинной личности противоположна тоже свободная личность.
Однако же после гибели общинно-родовой формации свобода наступила отнюдь не
для всех и далеко не в полной мере, но только так, как того требовала
ближайшая противоположность. Так и здесь, с гибелью античного мира, свобода
наступила отнюдь не для всех и не во всех смыслах. Земельно-крепостному рабу
средневековый феодализм противопоставил не просто свободную личность вообще,
но пока только личность крепостную. Крепостные признавались свободными
только принципиально, духовно, перед богом и грехом, но фактически они
оказывались крепостными крестьянами и ремесленниками.
поскольку крепостной личности она противопоставила опять-таки не свободную
личность вообще, а свободную только по прямой и ближайшей противоположности
к феодализму. Именно, если там духовно-свободная личность мыслилась
закабаленной физически, то тут стало свободным не только духовное "я", но и
физическое "я" трудящегося. Однако закабаленной оставалась рабочая сила
этого физического "я". В античности продается и покупается человек вообще,
со всем своим духовным и физическим "я"; в феодализме продается и покупается
уже не духовное "я", а только физическое "я". В буржуазной Европе продается
и покупается не сам трудящийся, т.е. на его "духовное" и не его физическое
"я", а его рабочая сила.
отменить куплю и продажу рабочей силы. Коммунизм впервые полностью
освобождает личность, он отменяет куплю и продажу вообще.
другой формой (научной, художественной, философской и т.д.) воспроизведения
мифа. Но миф - это проецирование вовне первобытнообщинных отношений,
основанных на абсолютизации родовой жизни, жизненной стихии вообще. Античный
миф был мифом пантеистическим, языческим. Поэтому падение рабства было
падением язычества. Это падение оказалось гибелью всей античной мифологии, а
стало быть, и связанной с ней эстетики.
Греция, которая самой природой своей отвечала пластике и мифологии, потеряла
свою независимость и превратилась в почву, правда, весьма плодородную для
новых культур. Энгельс пишет: "Эллада имела счастье видеть, как характер ее
ландшафта был осознан в религии ее жителей. Эллада - страна пантеизма. Все
ее ландшафты оправлены, или, по меньшей мере, были оправлены в рамки
гармонии. А между тем каждое дерево в ней, каждый источник, каждая гора
слишком выпирает на первый план, а между тем ее небо, чересчур синее, ее
солнце чересчур ослепительно, ее море чересчур грандиозно, чтобы они могли
довольствоваться лаконическим одухотворением какого-то шеллиевского spirit
of nature (духа природы), какого-то всеобъемлющего Пана; всякая особенность
притязает в своей прекрасной округленности на отдельного бога, всякая река
требует своих нимф, всякая роща - своих дриад, и так вот образовалась
религия эллинов"24.
это погибло и обратилось в почву для других культур. Возникли новые мифы,
основанные уже на представлениях о чистом духе, который в своем существе уже
не нуждался ни в каких "стихиях" и в "жизни", ни в какой абсолютизации живых
или вообще физических явлений, объявленных отныне "тварью". Наступила эпоха
непластическая, ибо абсолютный дух средневековья и феодализма мыслился сам
по себе уже вне всякого отношения к телу. Только восстание рабов, пожелавших
уничтожить свое рабство, и могло создать новую, непластическую культуру.
Идеологией этих рабов уже не могла быть старая мифология, сливавшая дух и
тело в одну неразличимую вещь, которую можно было, как и всякую вещь,
продавать и покупать. Идеологией восставшего рабства стало христианство,
которое вначале было движением угнетенных и "возникло... как религия рабов и
вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покоренных или рассеянных Римом
народов"25. Вместе с тем возникла и новая, уже неантичная эстетика.
осязаемый и вообще чувственный космос, который в зависимости от периодов
истории античного мира представлялся то 1) непосредственно и буквально
мифологически, то 2) натурфилософски, или гилозоистически (когда из
мифологии исключается ее антропоморфизм и остается только в той или иной
мере одушевленная материя), то 3) этически (как обоснование внутренне
спокойной и самоудовлетворенной личности), и наконец, 4) реставрационно
(путем логики или диалектики, когда все древние и непосредственно
переживавшиеся мифы превращались в логические категории, так что эстетика
становилась систематически построенной философией мифологии). Везде, однако,
это чувственный космос (с его землей и небом, с его подземным царством и
морями, с его воздушной атмосферой, метеорологией и астрономией) был
самодовлеющим произведением искусства и природы одновременно; везде он
выступал как числовая гармония; и все, что признавалось выше этого космоса,
было направлено только для его обоснования. Согласно античным
представлениям, не боги создавали мир, а мир создавал из себя богов, и,
прежде всего, не что иное, как именно Земля в течение всей античности
трактовалась как единое и нерушимое лоно всех рождений и всех смертей как
для всех живых существ, так и для богов. Все это было радикально
противоположно последующему средневековому спиритуализму; и это и было той
эстетикой, которую завещала древность всем последующим культурам.
греческого народа. Но эти ступени здесь будут рассмотрены только в
эстетическом аспекте26. 1. Природа и космос
что в традиционных анализах гомеровской поэзии этот вопрос почти совсем не
ставится. О богах и героях можно прочитать в любом учебнике античной
литературы. О природе же у Гомера, повторяем, говорится очень редко и очень
мало. Начнем с ее общей характеристики.
своего художественного стиля, Гомер должен был бы представлять себе природу?
Известно, что Гомер - это порождение первобытнообщинной формации, а
мировоззрение этой последней - мифология. Следовательно, и природу он должен
был понимать чисто мифологически. Природа должна была бы быть у него
одушевленным и разумным целым, т.е. не чем иным, как совокупностью
обожествленных стихийных сил. Такова ли, действительно, природа у Гомера?
развития, постольку и эта стихийно-божественная и стихийно-демоническая
природа каким-то образом и в каком-то виде должна быть у него представлена.
Однако мы знаем, что Гомер бесконечно далек не только от первобытного
фетишизма, но даже и от грубого анимизма. То стихийное в природе, что у него
представлено как божественное и демоническое, уже в значительной степени
опоэтизировано, вовлечено в контекст интересного и
эстетически-занимательного рассказа и совершенно лишено ужасов и чудовищ
первобытной мифологии. Вспомним такие эпизоды у Гомера, как о ветрах,
которые бог ветров Эол поместил в свой мешок и передал Одиссею, а спутники
Одиссея раскрыли этот мешок и тем дали разыграться буре на море (Од. Х 19 -
55). Что это такое? Формально рассуждая, перед нами здесь, конечно, древняя
мифология, не только анимистическая, но, может быть, даже и фетишистская. По
существу же, такое природное явление, как ветер, трактовано здесь меньше
всего мифологически, представляя собою скорее продукт вольной фантазии
поэта. Кроме того, мифологическая абстракция подвинута здесь очень далеко,
так как бог ветров уже отделен от своих ветров. Это - антропоморфизм и,
повторяем, весьма занимательный для эстетически образованного слушателя.
формально представляет собою древнемифический образ природы, как и та
Харибда, которая обрисована в виде морского водоворота, беспощаднейшим
образом заглатывающего всякого проезжего путника. Однако здесь перед нами
весьма ослабленный мифологизм. Поэтому и содержащаяся здесь картина природы
имеет не столько мифологическое, сколько чисто поэтическое значение. Сирены,
Шилова Юлия
Лукин Евгений
Василенко Иван
Эриксон Стивен
Зыков Виталий
Лукин Евгений