том, чтобы выдать ее непосредственным исполнителям, то есть Шестову,
конструкторской группе Мошкарина и второму цеху, не говорилось: такое не
принято и так не положено -- хотя бы потому, что вредно поощрять рваческие
тенденции. Все -- от грузчиков до машинисток планового отдела --
подсчитывали возможную сумму, достающуюся на их долю, оптимисты под нее
влезали в долги. Мошкарин, зайдя как-то в цех, сказал Степану Сергеичу, что
если премия будет, то они с Шестовым добьются немалой суммы -- специально
для Шелагина. Степан Сергеич поблагодарил, скрывая смущение и радость.
Деньги были нужны: двухкомнатная квартира пустовала, мебель стоит так
дорого!
министерство. Все приятно оживились, забегали. Труфанов, Баянников и
Молочков засели в кабинете над списком делегации. Начали сверху: директор и
главный инженер -- обязательно, то же самое -- парторг, затем Мошкарин,
Шестов, два-три человека из главка (пусть сами решают, кому ехать) и
желательно кого-нибудь из цеха. Труфанов предложил Сорина, парня красивого,
видного, модного, и Круглова. Заупрямился Молочков. Он не мог забыть, как
освистали его на собрании. Перебрали несколько фамилий и согласились на
Игумнове и Шелагине; на последнем настаивал Молочков.
самому Ивану Дормидонтовичу! К маршалу! В былые времена его приезд в округ
предварялся тревогами, учениями, осмотрами техники, личного оружия, тумбочек
в казармах, волнение офицеров и генералов передавалось солдатам, солдаты
готовились предстать перед ним сытыми, лихими и обученными. А теперь (Степан
Сергеич взволнованно ходил по комнатам в пижаме, Катя гладила ему брюки), а
теперь к маршалу запросто в кабинет. Как держаться, во что одеться?
К ней, уже вне выработанного списка, присоединились плановик и начальник
третьего отдела. Мошкарин наотрез отказался ехать, не объяснив причин.
Главный инженер, преподававший не то в МАИ, не то в МЭИ, как всегда,
отсутствовал. Труфанов осмотрел делегацию и повел ее к министерским
"Волгам". Расселись. Но Анатолий Васильевич вдруг засуетился, он то снимал,
то надевал перчатки, то заносил в кабину ногу, то ставил ее обратно на
мерзлый асфальт. Неожиданно для всех Труфанов сказал Немировичу, начальнику
третьего отдела, что не поедет. Сами управитесь, сами сумеете все
разъяснить. Немирович крикнул шоферу:
становится мудрым, старым и хитрым, как зверь, не раз попадавший в капканы.
Сергеич в парадном черном костюме постарался упрятаться подальше, за спины
делегатов. Ведь кто он в конце концов? Диспетчер -- и только, величина почти
нулевая. Не разработчик, не конструктор, не начальник отдела, не
представитель главка. Диспетчер цеха.
представлял каждого. Фамилии Степана Сергеича он не знал и ограничился
неопределенным:
столику у стены, на столике по ранжиру стояли ГИПСы -- не единоутробные
братья, самым маленьким, самым последним был индикатор Шестова.
ласкали гладкую поверхность. Иван Дормидонтович нажал на кнопку под
резиновым колпаком, стрелка вольтметра поползла к красной риске. Немирович
многозначительной скороговоркой перечислил тактико-технические данные ГИПСа.
Продемонстрировал, как с помощью крошечной радиоактивной пластины,
вмурованной в корпус, убедиться в работоспособности индикатора. Иван
Дормидонтович понимающе наклонил голову в седом бобрике. Немирович вложил
индикатор в футляр с ремешком, повесил на плечо себе.
хорошо и... то, что надо.
конструкции. Он знал больше: что за океаном еще не додумались до такого
прибора, за океаном он появится через год, не раньше; что ГИПС легче банки
консервов; что индикатор испытывался в самой взаправдашней обстановке и
результаты испытаний подписаны людьми знающими и честными.
заскользил по фамилиям на последних листах.
(Адъютант уловил что-то в голосе его, приготовился записывать.) Их мы
отметим особо. Остальных -- как всегда.
долгожданным подарком. Поднял голову.
двадцать штук надо, больше.
некоторым превосходством человека науки, посвященного в тайны глубокие,
недоступные иным смертным.
переносный индикатор Молочков видел впервые. Кроме того, подавляло величие
человека за столом. Молочков вообще робел в кабинетах людей, занимавших
ответственные посты. И сам подавлялся собственной значимостью, сидя в своем
кабинете.
грамотному и своевременному оформлению документации, позволяющей... э...
которая позволит выпустить индикатор...
какому заводу поручить изготовление массовой серии. Все прислушивались,
стараясь разобраться в отличиях одного завода от другого.
Дормидонтович усмехнулся, делегаты усмехнулись... Не все: Степан Сергеич
сохранял на лице выражение нетерпеливой внимательности. Он ждал -- ждал,
когда кто-нибудь из делегатов скажет о разнесчастных счетчиках. Чтобы
отобрать их нужное количество из сотен тысяч единиц заведомого брака,
потребуются десятки лабораторий типовых испытаний, сотни квалифицированных
людей. Почему же об этом молчат? Молчит Немирович, начальник третьего
отдела, молчит Шестов, молчит Игумнов -- а они ведь знают о счетчиках! Не
может быть, чтобы преданные родине люди пытались скрыть истину, обмануть
государство. Забыли, запамятовали. Надо сказать, а то придется потом
краснеть перед Иваном Дормидонтовичем!
столу и -- сердце, бухнув, остановилось -- доложил:
запускать нельзя.
властная рука, гладившая индикатор, сжалась, потом инстинктивно потянула
индикатор к себе, словно защищая от беды, будто опасаясь, что человек,
подошедший к столу, сейчас отберет его. -- Ка-ак! Почему? -- прогремел
голос, заглушавший в свое время танковый мотор.
как перед мученической смертью, грубо, внятно и кратко доложил о счетчиках.
убрал руку с индикатора, отодвинул его от себя. Костяшкою согнутого пальца
надавливал на ребро стола, не чувствуя боли. Потом сплел пальцы, посмотрел
на них. Ему было обидно... Немилосердно и грубо окатили его холодным душем.
Хочется (а кому не хочется?) повитать в пространстве над грешною землей,
помечтать, но чем дольше витаешь, тем выше забираешься, тем больнее будет,
когда шмякнешься оземь. В молодости, всего шестнадцать лет назад, Иван
Дормидонтович, тогда еще офицер штаба армии, посылал отступавшим в июне
войскам приказы "отбросить", "контратаковать", "стоять насмерть", а войска
отходили, танки и авиация куда-то пропадали. Этот кошмар начальных дней
войны казался сном, вот-вот наступит пробуждение, вот-вот появятся
многомиллионные резервы и остановят, а потом опрокинут врага. До сих пор
стыдно о собственной слепоте вспоминать. Жить -- значит, определять границы
сна, набираться умения видеть все так, как оно есть, воспарять мыслями, не
отрываясь от земли родимой. На ней не все гладко: дорогу преграждают валуны
несползаемые, пни, вросшие намертво, бугры непропаханные. Где обойдешь, где
перепрыгнешь, где покорчуешь, если почва позволяет, где приложишься,
споткнувшись, носом о рассыпанные осколки и обрубки. Зато путь ясен и
преодолим, держи глаза открытыми.
узнать вовремя правду -- это половина победы.
перед ним бывший офицер. Он совсем подобрел.
отработаем вопрос о счетчиках... Благодарю вас, товарищ Шелагин.
умеют это делать офицеры-строевики: в четкости и стремительности движений
руки и тела ничего похожего на подобострастие, и в то же время рукопожатие
исполнено беспрекословной готовности совершить все, что прикажут.
сторону, жалко было смотреть, как они заторопились неизвестно куда, покидая
Березин Федор
Земляной Андрей
Березин Федор
Маккарти Кормак
Суворов Виктор
Орлов Алекс