не знал. Впрочем, пардон... Вот этот слева милейший блондин, в таких
изящнейших очках, да ведь Слава же, это же Славка, джазовый пианист,
знакомый еще с 1963-го... "КМ" на улице Горького... Потом я устроил ему
приглашение в Симфи, да-да, это уже в 1969-м, и там он сорвал концерты,
потому что запил, орал " гостинице, голый гонялся за женщинами по коридору
-- "мадам, разрешите потереться", -- после чего он "подорвал" и Штаты...!
Конечно, что Слава...
сколько тебе заплитили за Остров Крым, саланда-маранда гэбэшная, я тебе не
Славка, я таких, как ты, брал на каждом перекрестке, дерьма марксистского
кусок, фефер знойный, коммис триперный заразный!
скандала. Улыбка еще держится на нищем лице при перном витке
безобразной фразы, она, быть может, и удержались бы ни нем, на лице,
надменная ваша улыбка, если бы фраза не была так длинна, столь безобразна. У
хорошенького Славки оловянные глаза. Увы, он не стал Дойном Брубеком,.
Оскаром Питерсоном, Эрролом Гарднером, увы, он им и не станет, потому что вы
сейчас сломаете ему кисть правой руки. Запад, зараженный микробами
Большевизма, не про-ре-аги-ру-ет. Храбрые воители свободы, еще вчера
валявшие в Москве "Ильичей" по оптовым подрядам, заполнявшие рубрики "год
ударного труда", не прореагируют тоже, потому что боятся шикарного общества.
Прощайся со своей правой рукой, Слава, уже не подрочишь теперь ею ни
кливиши, ни солоп.
войск специального назначения) он держал слабую кисть агрессивного пианиста
и медленно пробирался (вместе с пианистом) к столу с напитками -- надо
все-таки чего-нибудь выпить. Изумленное "О" на лице Славы, подзакитившиеся
глазки, грань болевого порога. Послушно двигается рядом. Товарищи по оружию
перешептываются. Одного из них Лучников определенно помнит по Москве: он был
фотографом в "Огоньке", фрайерок из-под софроновской кормы. Выпьем, Слава, у
тебя одна рука свободна, и у меня одна -- давай выпьем "Хенесси"? Ах, ты
теперь не пьешь? Так что же, колешься? Ты, ублюдок, уже девять лет на Западе
и мог бы довести до сведения новичков, что здесь не все принципы соцреализма
имеют хождение и, в частности, "кто не с нами, тот против нас" ценится
только среди мафиоз, и в их среде, в мафии, понимаешь ли, в мафии, это
закон, а в нормальном обществе -- вздор собачий. Теперь терпи, недоносок
Слава. Давай-ка я представлю тебя Каунту Бейси. Мистер Бейси, вам однорукий
пианист не нужен?
хвостикам креветок, то одна шишка, то другая кланялись редактору
могущественного "Курьера", и Лучников чесал направо и налево по-английски,
по-французски и по-русски, договаривался о каких-то встречах, ланчах,
подмигивал красоткам, даже иной раз и высказывался, отвесил, например, нечто
глубокомысленное о переговорах SALT, и все это время незадачливый Слава,
спасая свое орудие производства, тащился рядом. Малейшая попытка
освободиться кончалась страшной болью в орудии производства, то есть в
правой руке. Задвинутые писательницей Фестонье вправо и продвинутые вперед
издателем Ренуаром, они услышали пару фраз диссидента: "... да поймите же,
товарищи, нам ни в чем нельзя верить... нельзя верить ни одному
нашему слову... "
после мгновенного столбнячка занялся уточнением мысли своего подопечного, в
то время как окружавшие диссидента киты и акулы, уловив борщеватое слово
"товарищи", великодушно смеялись: нашел "товарищей".
в адрес сияния и, увидев популярную физиономию редактора "Курьера", тоже
просияли, да так ослепительно, что наш герой как бы вновь почувствовал себя
под софитами киносъемки.
под грешные ягодицы коленкой.
складок лица попахивало селедочным паштетом. Несколько шариков влаги бодро
уже снижались по пересеченной местности... Как ярко все вспоминается!.. Так
сразу!.. Андрюша, ведь ты, наверно, еще нашу старую квартиру помнишь в
Криво-Арбатском переулке... Помнишь, как сиживали?! Нет, ты подумай только--
я в Париже!.. Нет, ты вообрази!
подобием судороги, но тут же другая немыслимость вызвала еще более сильные
чувства. Как? Ты в Москву? Завтра? В Москву? На несколько дней? Немыслимо!
себя по карманам... Что же... Андрюша... да если бы знать... вот
телефончик-- 151-00-88... Тамара Федоровна такая... с сыном Витей... да если
бы знал... сколько всего бы послал... но вот, хотя бы это... обязательно
передай...
супруга министра заморских территорий, певец Кларк Пипл, писательница Мари
Фестонье в некотором замешательстве наблюдали, как guest of the honor
вынимает из своих карманов пачки чуингама и перекладывает их в карманы
Лучникова. Обязательно, обязательно передай вес это Тамаре Федоровне для
Витеньки и скажи (баклажанный шепоток в ухо)... только ее... всегда...
всегда... жду... пусть подаст... все устроится... понял, Андрюша?.. а когда
вернешься, найди меня...
легкая паника. Кто снимал? Кого снимали? Ни охотник, ни цель не обнаружены.
Одна стена замкнутого четырехугольника сияла на все три этажа, в трех других
лишь кое-где тлели огоньки, сродни средневековым. В небе летела растрепанная
тучка. Отличаются ли тучки нашего века от тучек XVI? Должно быть,
отличаются-- испарения-то иные... Бывал ли я в XVI веке? Пребывает ли он во
мне? Что-то промелькнуло, некое воспарение души. Миг неуловим, он тут же
превращается в дурацкое оцепенение.
галдя, появилась вся кинобанда во главе с могучей фигурой Октопуса. Лучников
отпрянул к темной стене, потом проскочил на улицу Святых Отцов. Где-то
поблизости всхрапнул заводящийся мотор. Он сделал несколько шагов по узкому
тротуару. Какая-то темная масса -- моточудовище -- пронеслась мимо. В
сдержанном ее рычании мелькнуло два хлопка: мгновенное и сильное давление на
виски, легкий звон; спереди и сзади выбиты из стены две кафельные плитки.
Прохожий закричал от ужаса и спрятался в нише. Лучников выхватил свой
пистолетик из потайного кармана, опустился на одно колено и прицелился. В
ста метрах впереди на углу набережной автомобиль притормозил. Добропорядочно
и солидно зажглись стоп-фары. Лучников положил пистолет в карман. Автомобиль
медленно сворачивал за угол, как бы предлагая себя несущемуся мимо
постоянному потоку машин.
Небольшая контузия. Трудно все же не попасть, если стреляешь в упор на узкой
парижской улице. Пугали.
Опасность миновала!
Просто как в кино!
вдруг-- бух-бух-- и вот результат: я вас еле слышу, месье.
Лучников согласился.
относиться к этой категории. Однако у себя, в своей стране, я не являюсь
иностранцем и, как и все прочие граждане, страдаю от этого сброда. Поменьше
бы ездили, побольше бы сидели дома -- в мире было бы гораздо спокойнее.
Согласны, месье?
ножом. Подарки, однако, как будто в неприкосновенности. Быть может, рука у
подонка не поднялась испортить дорогие вещи? Может быть, солидный человек,
знающий цену деньгам. Так или иначе, но Таньке опять повезло.
Австралию или, еще лучше, в Новую Зеландию. Наплевать на все проклятые
русские, островные и материковые проблемы. Писать беллетристику, устроить
ферму, открыть отель... Что за огонь жжет нас неустанно? Далась мне Общая
Судьба! Да не дурацкая ли вообще проблема? Да уж не подлая ли в самом деле?
Все чаще слышится слово "предатель"... Теперь уже и пульками из бесшумного
оплевывают. Игнатьев-Игнатьев, конечно, горилла, пианист Слава -- лабух, с
него и взятки гладки, но ведь и умные люди, и порядочные, и старые друзья
уже смотрят косо... Идеология прет со всех сторон, а судьба народа, снова
брошенного своей интеллигенцией, никого не волнует... С мерзостью в душе и с
головной болью он проехал бульвар Сен-Жермен, где даже в этот час кишела
толпа; уличный фигляр размахивал языками огня, ломались в суставах две
пантомимистки.
виде Лучникова он поднялся. Это был генерал барон фон Витте собственной
персоной. Поднятый воротник тяжелого пальто и деформированная шляпа роднили
его с клошарами.
проговорил старик, выходя из кафе навстречу Лучникову. -- После вашего
ухода, Андрей Арсениевич, настоящий шторм разыгрался в моей душе.
что он ему нравится. Мешки на лице, подрагивающие жилки, окурок толстой
Белов Вольф
Шекли Роберт
Бажанов Олег
Шилова Юлия
Вронский Константин
Шилова Юлия