местечке... Ну, хоть не весь клад, а только часть его! Как бы он мне
сейчас пригодился! Бабушка Минда перестала бы причитать и плакать, упре-
кать бога в том, что он нехорошо поступил, забрав сначала невестку, а не
ее, свекровь... Отец перестал бы вздыхать и твердить без конца, что ему
незачем жить на свете и что он ничто без Хаи-Эстер. А они, дети? Чем бы
они сейчас занимались? Наверно, были бы на речке с другими мальчишками,
плавали бы, ловили рыбу или просто бегали где-нибудь. Такое солнце. Та-
кая жара. Вишни дешевы, смородину почти даром отдают, уже появляются зе-
леные огурчики в пупырышках, скоро поспеют дыни - желтые ароматные, и
арбузы - красные как огонь, сладкие и рассыпчатые, словно песок, Ах,
клад, клад!.. Где бы взять клад?" Эти мысли поднимают Шолома и уносят в
другой мир - мир фантазий и грез, прекрасных, сладостных грез. Ему
представляется, что клад уже у него, он вдруг открылся ему, со всем сво-
им богатством, со всеми драгоценными камнями, вот у него в руках золото
и серебро, кучи полуимпериалов, алмазы и брильянты; отец ошеломлен: "От-
куда у тебя, Шолом, столько добра?" - "Я не могу тебе, сказать, отец,
откуда,-если я тебе скажу, все это взовьется и исчезнет". И Шолом
чувствует себя на седьмом небе, оттого что ему удалось вытащить отца из
нужды, и только больно, очень больно, что нет при этом его бедной мате-
ри, "Не суждено ей,-говорит бабушка Минда, - все свои молодые годы она,
бедняжка, жила ради детей, не видела радости, а теперь, когда пришла
настоящая жизнь, кончились ее годы".
зий опять сюда, в этот горестный мир забот и слез, где люди говорят о
муке для халы, о деньгах, чтобы пойти на базар, о постояльцах, которых
нет, о доходах, которые "пали", - и все эти разговоры заканчиваются сто-
нами и вздохами отца. "Боже мой, что делать? Как быть?"
ледний день траура. - Сделаешь то, что все люди делают, - женишься, с
божьей помощью...
смотрят на отца-что он скажет? Отец и слышать не хочет. Он говорит:
это говоришь ты, родной брат! Кто знал ее лучше тебя?
вает.
траур - отец и дети - встают с пола, становятся на молитву, и шестеро
сыновей, между ними один уже взрослый, с рыжей бородкой, по имени Эля,
отбарабанивают "Кадеш" так, что любо слушать. Родня с гордостью смотрит
на сыновей Хаи-Эстер, читающих "Кадеш". Посторонние женщины даже завиду-
ют... "Ну как не попасть в рай, имея таких сыновей? Это было бы неверо-
ятно", - говорит дальняя родственница, Блюма, рябая женщина, жена немого
мужа. Она бросила и мужа и детей и прибежала помочь чем-нибудь: по дому,
на кухне, присмотреть за сиротами. Дети Хаи-Эстер не могут пожаловаться,
что они забыты. Напротив, с тех пор как мать умерла, они как будто стали
дороже для окружающих-сироты ведь! Были моменты, когда траур казался им
чем-то вроде праздника. Во-первых (и это самое главное), не надо ходить
в хедер. Во-вторых, им дают сладкий чай с булкой, к чему они вовсе не
привыкли; им щупают головы и животы и расспрашивают о "желудке". У них,
оказывается, есть "желудки"! А сидеть всем вместе на одеяле с отцом, го-
лова которого с широким морщинистым лбом склонилась над книгой Иова,
наблюдать мужчин и женщин, которые приходят "утешать печалящихся", - все
это тоже кое-чего стоит! Посетители входят без "здравствуйте", уходят
без "прощайте", странно моргают глазами и что-то бормочут в нос.
разных типов и образов, которые сами просятся на бумагу. Первым приходит
дядя Пиня, не один, а со своими двумя сыновьями в длинных сюртуках - Ис-
роликом и Ицей. Дядя Пиня, засучив рукава, начинает разговор. Сыновья
молчат. Дядя толкует закон, когда собственно должны закончиться семь
дней траура - утром или вечером. Он встает, обещая оправиться у себя в
священных книгах, чтобы "знать точно". Не прощаясь, он скороговоркой го-
ворит, как и оба его сына, "Сион и Иерусалим" и удаляется. После него
приходит тетя Хана со своими дочерьми и поднимает крик: "Хватит, до-
вольно плакать. Мать от этого не воскреснет!" Перед уходом тетя Хана за-
являет, что здесь нечем дышать, нюхает табак из маленькой серебряной та-
бакерки и вопит, чтоб открыли хоть одно окно,-здесь задохнуться можно.
Потом приходит тетя Тэма, - совершенно беззубая женщина. Лицо у нее сме-
ется, а глаза плачут. Покачивая головой, она произносит слова утешения и
сообщает новость: все, мол, умрем...
верят в бога и загробную жизнь, и такие, которые не очень-то верят. Ар-
нольд из Подворок, например, издевается над всем этим: "Несть закона и
несть судьи". Ведь сказано ясно, говорит он: "И нет у человека преиму-
щества перед скотом". Ужас! Что говорит этот Арнольд?! Он не щадит ни
бога, ни мессии! И все получается у него кругло, гладко. Он единственный
перед уходом прощается, и не удивительно, раз он ни во что не верит. Ин-
тересно, что станется с этим Арнольдом, если он возьмет да богу душу от-
даст... "Меня можете после смерти сжечь в огне и пепел развеять по всем
семи морям - мне это совершенно безразлично",- говорит Арнольд и получа-
ет нахлобучку от бабушки Минды: "Не вам бы говорить да не мне бы слу-
шать!" Но Арнольд хоть бы что! Только усмехается. Вслед за ним приходит
Нося Фрухштейн, с большими зубами, и бранит отца за то, что он так горю-
ет. Он, говорит, не ожидал этого от него. Додя, сын Ицхок-Вигдора, гово-
рит то же самое. Он клянется совестью, что, случись у него такое нес-
частье, он-ей-же-ей-в благодарность опустил бы монету в кружку Меера-чу-
дотворца... Когда Додя уходит, поднимается смех, потому что все знают
его жену Фейгу-Перл. Эта Фейга-Перл-поистине "перл создания". Слава бо-
гу, уж и посмеяться можно. Отец все еще держит перед собой книгу Иова,
но не плачет так много, как в первые дни. Он уже не злится на дядю Пиню,
когда тот заговаривает о женитьбе. Он только вздыхает и говорит: "Что
делать с детьми? С детьми как быть?"
Старшие будут учиться, как учились, а младших ты отправишь к дедушке в
Богуслав.
роны; дети никогда их не видели, они слышали только, что где-то далеко,
в городе под названием Богуслав, есть у них богатые дедушка и бабушка.
Туда, значит, их и собираются отправить. Это совсем недурно. Во-первых,
сама поездка чего стоит. Во-вторых, они увидят новый город. Интересно
также познакомиться с дедушкой и бабушкой, которых они никогда не вида-
ли. Возникает только один вопрос: кого дядя Пиня считает старшим, кого
младшим, ведь не может быть сомнения в том, что мальчик, которому минуло
тринадцать лет, будь он даже меньше щенка, должен считаться старшим.
Этот вопрос так сильно занимал тринадцатилетнего "юношу", что он почти
перестал думать о матери, по которой дважды в день читал заупокойную мо-
литву, о вздыхающем отце, о кладе, по которому так тосковал. Его интере-
совало теперь другое: поездка в большой город Богуслав, дедушка Мой-
ше-Иося и бабушка Гитл, которые, говорят, так богаты, так богаты...
парома. - Возница молится на берегу реки. - Сердечная молитва
ла повозка. В нее усадили младших детей, четырех мальчиков и двух дево-
чек, - тринадцатилетний Шолом был тоже среди них, - дали с собой по две
сорочки, съестного на два-три дня, письмо к деду Мойше-Иосе и бабушке
Гитл и раз двадцать наказали, чтобы они были осторожны при переправе на
пароме через Днепр.
когда не видел и не представлял себе, что это за штука. Но они догадыва-
лись, что переправляться на этой штуке через Днепр должно быть неплохо.
И дети забывают, что у них умерла мать; забывают все на свете и думают
только о поездке, о Днепре, о пароме. Но им напоминают, что мать умерла.
На то существует бабушка Минда, которая наказывает им еще и еще раз,
чтоб они, упаси бог, не забывали читать по матери заупокойную молитву.
Она гладит детей холодными, скользкими пальцами, целует в щечки и проща-
ется с ними навсегда, ибо бог знает, доведется ли ей еще когда-либо с
ними увидеться... Сердце подсказывало ей правильно. Когда некоторое вре-
мя спустя дети вернулись из Богуслава, бабушка Минда была уже там, где
их мать,-могила подле могилы. И отец читал заупокойную молитву по своей
матери вместе с детьми, которые поминали свою мать. То был год помина-
ний, год холеры. Бесконечное множество людей утратило близких, вся сина-
гога поминала мертвых.
детей из Воронки в Переяслав, был человек живой, подвижной, словоохотли-
вый, настолько другой возница, Шимен-Волф, который вез детей из Переяс-
лава в Богуслав, был угрюм, флегматичен, молчалив. Хоть кол на голове
теши, хоть из пушки по нему стреляй, он ни слова не вымолвит, кроме:
"Полезайте на воз", или: "Слезайте с воза". Дети сгорали от нетерпения
узнать, скоро ли покажется Днепр, когда они будут переезжать его на па-
роме и что такое собственно паром, но ничего не поделаешь - молчит чело-
век да и только! Сидит, как пугало, на облучке, подстегивает лошадей,
причмокивает толстыми губами и только время от времени произносит:
Посняков Андрей
Суворов Виктор
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Ибсен Генрик