Теперь-то я душу отведу!" И хотел было выложить ей, Бейлке то есть, все что
на сердце накипело за весь этот день, но тут она как бросится мне на шею да
как расплачется!.. У моих дочерей, будь они неладны, у всех такая уж натура:
крепятся, хорохорятся, а когда прижмет, -- плачут как ивы плакучие. Вот, к
примеру, старшая моя дочь Годл, мало ли она рыдала в последнюю минуту, перед
отъездом в изгнание, к Перчику, в холодные края? Но что за сравнение! Куда
ей до этой?
По-настоящему я плакал только однажды, когда моя Голда, царство ей небесное,
лежала на полу; еще раз всласть поплакал я, когда уехала Годл, а я остался
на вокзале, как дурень, один со своей клячей; и еще как-то раз-другой я, как
говорится, расхлюпался... А так, вообще, что-то не припомню, чтобы я был
легок на слезы. Но когда расплакалась Бейлка, у меня так защемило сердце,
что я не в силах был сдержаться, и духу у меня не хватило упрекнуть ее. Со
мной много говорить не надо, -- меня звать Тевье. Я сразу понял ее слезы.
Она не просто плакала, она каялась в том, что отца не послушалась... И
вместо того чтобы отчитать ее как следует и излить свой гнев на Педоцура, я
стал утешать Бейлку и приводить ей один пример за другим, как Тевье умеет.
Выслушала она меня и говорит:
что ты уезжаешь из-за меня, а я ничем помочь не могу, -- это меня огнем
жжет!
нас великий бог и что отец твой еще в здравом уме. Большое, думаешь, дело
для твоего отца съездить в Палестину и вернуться, как в писании сказано: "И
ездили и отдыхали", -- туда и обратно...
поминай как звали! Нет больше Тевье!"
игрушку и рассказывают сказочку про белую козочку... Уж если рассказывать
сказки, то не ты мне, а я тебе расскажу. Только сказочка эта, отец, скорее
грустная, чем интересная.
рассказала она мне сказку из "Тысячи и одной ночи" о том, как этот ее
Педоцур выбрался, что называется, из грязи в князи, сам, собственным умом
добился высокого положения, а сейчас стремится к тому, чтобы к нему в дом
был вхож Бродский, и швыряет ради этого направо и налево тысячи, раздает
крупные пожертвования. Но так как одних денег недостаточно, -- нужно к тому
же иметь и родословную, то Педоцур из кожи лезет вон, чтобы доказать, что он
не кто-нибудь, а происходит из знатного рода Педоцуров, что отец его был
крупным подрядчиком...
кем был его отец: просто на свадьбах играл. Затем он всем рассказывает,
будто отец его жены был миллионером...
господь иметь когда-нибудь миллионы, так пусть считается, что я уже отбыл
это наказание.
когда он представляет меня своим знакомым и начинает распространяться о
знатности моего отца, моих дядей и всей моей родни! Рассказывает такие
небылицы, какие никому и во сне не снились. А мне остается только слушать и
молчать, потому что на этот счет он очень капризен...
мерзость и безобразие!
скверный, как ты думаешь. Но он человек минуты. У него отзывчивое сердце и
щедрая рука. Стоит только попасть к нему в добрую минуту и скорчить
жалостливую мину, -- он душу отдаст, а уж ради меня и говорить нечего, --
звездочку с неба достанет! Думаешь, я над ним никакой власти не имею? Вот я
недавно добилась от него, чтобы он вызволил Годл и ее мужа из дальних
губерний. Он поклялся, что не пожалеет ради этого многих тысяч, но с
условием, чтобы они оттуда уехали в Японию.
в Падан-Арам* к царице Савской?*
свете у него дела. Того, что ему в день стоят одни телеграммы, нам хватило
бы на полгода жизни. Но что мне от того, когда я -- не я?..
себя, то кто за меня?" И я -- не я, и ты -- не ты...
разрывается, глядя, как дитя мое мучается "в богатстве и чести".
сравнивал. Годл жила в свое время, а Бейлка живет в свое... А от времени
Годл до времени Бейлки так же далеко, как отсюда до Японии...
Насытившись до отказа горестями и муками моей счастливой дочери, я вышел
оттуда разбитый и пришибленный. Швырнул наземь сигару, от которой я угорел,
и обращаюсь к ней, к сигаре то есть:
товаром?
к доброму слову подарочек преподнесли бы мне?
полагается?
Бил, истязал мою дочь, потом забрал денежки и удрал в Америку.
случае нате вам понюшку табаку...
лет, Положим, не так скоро дело делается, как скоро сказка сказывается.
Каждый черепок, каждая безделица мне здоровья стоили. Одна вещь напоминала
мне Голду, царство ей небесное, другая -- детей... Но ничто так не
растревожило душу, как моя лошаденка. Перед ней я чувствовал себя
виноватым... Подумайте, проработали мы с нею столько лет, вместе
бедствовали, вместе горе мыкали и вдруг -- взял да продал! Продал я ее
водовозу, потому что от извозчиков ничего, кроме издевательств, не
дождешься. Прихожу к ним лошадь продавать, а они:
боками трясет, как баба на морозе...
моя понимала, бедняга, каждое слово, как в писании сказано: "Знает бык
своего покупщика", -- скотина чует, что ее продавать собираются... А в
доказательство, когда мы с водовозом ударили по рукам и я сказал ему: "В
добрый час!" -- лошадь вдруг повернула ко мне свою симпатичную морду и
глянула так, будто хотела сказать: "Вот она награда за все мои труды, --
так-то поблагодарил ты меня за службу..." Посмотрел я в последний раз на
свою конягу, когда водовоз взял ее под уздцы и стал учить уму-разуму,
остался один и думаю: "Господи владыко небесный! Как мудро ты миром своим
управляешь! Вот создал ты Тевье и создал, к примеру, лошадь, и у обоих у них
одна судьба на свете... Только, что человеку язык дан, и он может душу
излить, а лошадь -- что она может? Бессловесное создание, немое существо!..
Как вы скажете: "Вот оно превосходство человека над скотиной..."*
небось думаете: затосковал, видно, Тевье по свой лошадке? Но почему по
лошадке, чудак вы эдакий? По всему стосковался, всего жаль! Буду тосковать и
по лошадке, и по деревне, и по старосте, и по уряднику, и по бойберикским