страны в страну урка, то-есть гангстер. Упираться не желаю принципиально.
гробу я лично видал строительство как капитализма, так и социализма, потому
что все зто вместе взятое есть ложный путь человечества и самоубийственный
технический прогресс с постепенной смертностью всего живого, воздуха, рек,
морей и джунглей. Я к этому своих рук не приложу. Я, - говорю, - беру лишнее
у того, кто заелся. И посему безобиден. Мечтаю стать фермером в Антарктиде,
где партий пока никаких нет.
ограниченный человек. Ты еще не припер к национал-социализму. Мы, фашисты,
твою философию протеста одиночки сделаем философией всех немцев, философией
Новой Германии. Мы отныкаем лишнее у еврейской плутократии, охомутаем
большевистскую Россию и перетрясем фамильные сундуки выжившей из ума Европы.
Мы, арийцы, погуляем по буфету, а быдло пускай поупирается. Ты в России-то
бывал? - спрашивает фюрер и еще ставит мне кружку
Почтовые дилижансы брал с партнерами. Неплохой был урка, но ссучился.
Генсеком стал. Ведет себя, как падла в камере. Кровь из мужика пьет, дворян
кокошит, батюшек изводит. Кровной пайкой не брезгует. Но это еще цветочки.
Ягодки у вас обоих впереди. Тут фюрер задумался о чем-то, потом говорит:
по-ницшевски, а не по-баховски. Я твоему Сталину попорчу нервишки! - Дай-ка
я тебе по руке погадаю, - говорю фюреру, потому что почуял в нем что-то
зловеще-зловонное. - Дает он мне свою руку вверх ладонью. - Вот эта линия, -
гадаю, - свидетельствует о том, что ты в детстве говно жрал. Но она же, эта
линия - линия величия и везенья. Суждено тебе наломать больших дров в
истории.
помалкивай. Я его никогда не ел. Я - художник, Фан Фаныч! Большой художник.
Не ел.
признак избранной фигуры и крупной личности. К тому же вон та линия говорит,
что твой любимый цвет - коричневый. Кстати, - спрашиваю, - это не ты
случайно пальцем нарисовал свастику в сортире рейхстага?
не дерьмом, а кровью! В Лувре, в Букингемском дворце, в Кремле и в Белом
Доме! Все сгнило! Все провоняло гуманизмом! Фэ! Я сожгу этот свиной хлев
мира!
инфляцией можно брать уроки за кусок хлеба у самого Ван Гога.
Коля, горько подумал тогда о том, сколько в этом веке свалилось на наши
бедные головы вонючих, безумных, безжалостных учителей. Сидим, пиво пьем.
Костюм и пальто - не нарадуюсь. И высохли, и не колются, и не жмут брюки в
паху, может, думаю, обойдется, приживутся, и поношу их до лучших времен? Где
там! Сию же секунду Геринг по пьянке толкнул Гитлера, и тот смахнул на меня
локтем яичницу с салом и кружку пива вылил.
будет хорошо. Не то, что это дерьмо!
за окном по улице процессия канает. Впереди людей катафалк. Восемь лошадей,
и все идут тихо, головы опустив, и о чем-то думают, думают и думают. На
катафалке гроб. Провожающих - человек десять, и среди них, Коля, вижу я
своих кирюх, Розу Люксембург и Кырлу Либкнехта. Плачут оба. Я ору из окна:
объяснил фашистам, что Роза и Карл не коммунисты, а просто у них кликухи и
они мои кирюхи, то им бы тогда попало. Кликухи же Курт и Магда получили
такие за то, что молотили виллы и квартиры хозяев фабрик и заводов.
Экспроприировали таким честным образом прибавочную стоимость.
лопатника, залез на стол и кинул речугу:
худшую часть Германии харкать кровью! Надоело! Пора, урки, рейхстаг
поджигать! Пущай попылает синим пламечком колыбель еврейско-болгарских
ублюдков! Все на баррикады!
лечу, как на крыльях, откуда только силы взялись, и чувствую всей кожей:
дрожат на мне костюм и пальто сладкой дрожью последней агонии. "Кого, -
говорю, - Роза, хороните?" Представь себе, Коля, хоронили они портного
Соломона. Он не мог примириться с массой заказов на переделку одежды и
повесился.
трусиках остался. Положил все вещи в гроб, рядом с тем телом, которое их
перелицевало, и на сердце у меня - печаль покоя. Я выполнил свой долг перед
обиженными и униженными вещами.
в свой законный час, или же от нормального несчастья леса, пиджаки,
государства, полуботинки, литература, палто, горы, кошки, мышки, галстуки и
люди. А вообще человечеству невдомек, что не тяпни я тогда из гитлеровского
плаща лопатник с фанерой, и возможно, не стал бы фюрер поджигать рейхстаг.
Не надо, Коля, ничего перелицовывать. И я не желаю идти с Кырлой Мырлой на
страшном суде по одному делу за переделку мира. Не хочу - и все! Мир,
ей-Богу, не прощает человеку перелицовки. Он нам уже и в паху, вроде брюк,
жмет, и грудь давит, дышать нечем. И мы приписываем ему свои собственные
грехи страстно и отвратительно... насчет же фюрера, Моля, я не выламываюсь.
У меня зто одна единственная ужасная вина. Ты бы видел, какими шнифтами он
кнокнул, когда хватился лопатника, на партнеров по банде и сказал: "Хватит!
Чаша терпения переполнена! Это - последняя капля!" - понял бы, что именно на
моей совести кровь и загубленные жизни миллионов людей. Я уж не говорю об
искромсанной поверхности Земли. Тут кое-кто утверждает, что во всем виноват
Гитлер и еще больше Сталин. Какая же зто все херня! Фан Фаныч во всем
виноват. Один Фан Фаныч. И одному ему идти по делу. Не по сочиненному
Кидаллой с ЭВМ, а по своему особоважному делу. Господи, прости!... Ничего не
могу сказать в свое оправдание! ..
конечно, и сам допереть, что к чему, но я уж поясню, потому что со всеми
этими делами связан важный момент моей жизни. А если копнуть поглубже,
осмелиться если копнуть, то и в жиз- . ни теперешнего мира. Глубже мы с
тобой копать не будем.
разумеется, жду, когда дернут, прикидываю, по какой пойду статье и что за
сюжетец будет у моего дела. На месте Кидаллы я бы уже на второй день войны
ухайдакал меня по делу о попытке отравления обедов и ужинов / завтракают,
Коля, руководители дома/ в сверхзакрытой столовой ЦК нашей партии.
Массированный ударчик цианистым калием по желудкам партийной верхушки, и
народ в критический момент своей истории лишается сходу Ума, Чести и
Совести. Беда. Спасение уже невозможно, а Гитлеру открыта зеленая улица в
Индию. Кидалла доложил бы об этом деле Берии. Тот самому, а сам усмехнулся
бы в рыжий ус и сказал бы:
Буденного. У нас не гражданская война, а Отечественная. Так и будем называть
ее впредь.
кровь. Встал однажды. Не умывшись даже и не позавтракав, канаю в военкомат.
К нему очередь, как в Мавзолей. Мужики и немного баб. Ну, думаю, сучий мир,
и тут очередища! Подохнуть и то не подохнешь, кровушку пролить и то не
прольешь, если не спросишь: "Кто последний?"
ты понимаешь, за большого начальника в штатском. - Добровольцы? - Так точно!
- за всех отвечает седоусый, весь в Георгиях, кавалер лет семидесяти пяти. -
Здесь недопустима волокита. Фронту нужны солдаты. У меня за плечами японская
и первая мировая, позвольте заметить.
вопрос о вашем назначении начукрепрайона Солянки. Домой. О фронте не может
быть и речи. Теперь у нас фронт нового типа. Самый широкий из всех,
существовавших когда-либо в истории фронтов. Ясно?
шпалы. Мясник. Взяточник. Опух от пьяни. Представляюсь. Он же, он же, он же,
он же Легашкин-Промокашкин. Почему повестки не шлете, падлюки? Сами на фронт
захотели? Я вам, - говорю, - прохиндеи, быстро это дело сварганю. Кровь
желаю пролить! Давай сейчас же, змей, пулемет в руки!
один из ваших... Легашкин-Промокашкин... Просится на передовую. Хорошо.
Передаю. Есть согласовывать! Есть! Есть! - Передает жопа-рожа мне трубку.
вас, холодное сердце-горячие яйца!
числишься за органами. Жди и не вертухайся. Насчет крови не беспокойся. Мы
ее еще тебе не столько прольем, сколько попортим Ждать! Ты меня понял?
Продолжать ждать!
Маркелов Олег
Семенова Мария
Лондон Джек
Глуховский Дмитрий
Василенко Иван
Зыков Виталий