великолепно!..
ремесло. А все же я дышал вольным ветром, ветром безбрежных
просторов.
ли, товарищи мои? И суть не в том, чтобы жить среди опасностей.
Это всего лишь громкая фраза. Тореадоры мне не по душе. Я люблю
не опасности. Я знаю, что я люблю. Люблю жизнь.
ощупываю разостланное рядом полотнище -- оно сухое. Подождем
еще. Роса падает на рассвете. Но вот и рассвело, а парашютные
полотнища не увлажнились. Мысли немного путаются, и я слышу
собственный голос: "Сердце высохло... сердце высохло... сердце
как камень: не выжмешь ни слезинки!.."
девятнадцать часов. Гортань еще не спеклась, но пересохла и
болит. Внутри уже немного царапает. Скоро начнется кашель-- мне
про него рассказывали, и я жду. Язык мне мешает. Но что хуже
всего, перед глазами уже мелькают слепящие искорки. Едва они
обратятся в пламя, я лягу.
станет припекать...
права. В прохладном воздухе этого утра всего лишь восемнадцать
процентов влаги. Ветер дует из недр пустыни. И под его тихой,
вероломной лаской испаряется наша кровь.
половинка апельсина и половина виноградной кисти. Есть мы бы
все равно ничего не могли -- у нас пропала слюна. Но голода я и
не чувствую, только жажду. И, кажется, не так мучительна жажда,
как ее последствия. Пересохла гортань. Язык -- как деревянный.
В глотке дерет, вкус во рту премерзкий. Непривычно и дико. Будь
у нас вода, все эти ощущения, конечно, как рукой бы сняло, но я
и не припомню, что за связь между ними и этим чудесным
лекарством. Жажда перестает быть неутоленным желанием, она все
больше становится болезнью.
терзает. Забываю сияющее великолепие апельсина, как забываю,
кажется, все, что было мне дорого. Быть может, я уже все
позабыл.
под силу. Через каждые пятьсот метров усталость валит с ног. И
такое наслаждение растянуться на песке. А надо снова идти.
ногами песок. Впереди, в двух километрах -- дюны. На них
кое-где темнеет низкорослый кустарник. Эти пески мне больше по
душе, чем стальной панцирь. Эта пустыня -- светлая. Это Сахара.
Я, кажется, узнаю ее в лицо...
за останками нашего "самума", выяснится, что в этот последний
поход мы одолели восемьдесят километров. А я уже прошел около
двухсот. Хватит ли сил идти дальше?
"надежда" потеряло смысл. Сегодня мы идем потому, что идем.
Наверно, так движутся волы в упряжке. Вчера мне грезился
апельсиновый рай, сегодня рай для меня уже не существует. Я
больше не верю, что есть на свете апельсиновые рощи.
сейчас упаду, но отчаянья нет. Нет даже горечи. А жаль: печаль
показалась бы мне сладостной, как вода. Можно себя пожалеть,
горевать о себе, словно о друге. Но у меня не осталось на свете
друзей.
он страдал, как звал на помощь! Но бурные порывы, сожаления,
страдания души -- это ведь тоже богатство. А я все потерял.
Юные девушки в первую ночь любви узнают печаль и плачут. Печаль
нераздельна с трепетом жизни. А я уже не печалюсь...
больше милых образов, которые я мог бы оплакивать. Солнце
иссушило во мне источник слез.
пробегает по морю еле заметная рябь. Отчего все существо мое
встрепенулось, хотя сознание еще ничего не уловило? Ничто не
изменилось -- и однако все стало иным. Песчаная гладь,
невысокие холмики, редкие мазки зелени -- все это уже не
ландшафт, а сцена. Она пуста, но чего-то ждет. Смотрю на Прево.
Он тоже поражен и тоже никак не разберется в своих ощущениях.
Честное слово, сейчас что-то произойдет... Честное слово,
пустыня ожила. Честное слово, это безлюдье, это безмолвие вдруг
преобразилось, оно живет взволнованней, чем вскипающая гулом
площадь.
от своих собратьев, одни во всем мире, словно забытые в час
великого переселения,-- и вот он на песке, чудесный отпечаток,
оставленный ногою человека.
ждать. Пройдет час, другой -- и нас уже ничто не спасет. Когда
начинается кашель, жажда убивает быстро. А горло у нас у
обоих...
Гийоме рассказывал: "Под конец я слышал: в Андах пели петухи. И
поезда слышал..."
подумал: сперва меня обманывали глаза. Конечно, это все жажда
виновата. Вот теперь и слух мне изменяет... Но тут Прево
схватил меня за руку:
была еще галлюцинация, последняя: гнались друг за другом три
собаки. Прево их не видел, хоть и смотрел в ту же сторону. А
вот бедуина мы видим оба. Мы протягиваем к нему руки. Мы оба
зовем его, что есть силы. И оба смеемся от счастья!..
связки уже высохли. Мы говорили друг с другом почти беззвучно и
даже не замечали этого!
пригорка, медленно, медленно удаляется. А вдруг он здесь один?
Жестокий демон только показал нам его-- и уводит...
Вопим, как можем,-- все равно чуть слышно. Машем руками,
кажется, на всю пустыню видны наши отчаянные сигналы. Но этот
бедуин все смотрит прямо перед собой...
повернуться к нам лицом -- и свершится чудо. Стоит ему
посмотреть в нашу сторону -- и конец жажде, смерти, миражам. Он
еще только слегка повернул голову, а мир уже стал иным. Одним
поворотом головы, одним лишь взглядом он творит жизнь -- и мне
кажется, он подобен богу...
водам...
покорились легкому нажиму его ладоней. Мы лежим на песке. Нет
больше ни племен, ни наречий, ни каст... Бедный кочевник
возложил нам на плечи длани архангела.
в таз, как телята. Бедуина пугает наша жадность, опять и опять
он заставляет нас передохнуть. Но стоит ему нас отпустить -- и
снова мы приникаем к воде.
тобой наслаждаешься, не понимая, что ты такое. Ты не просто
необходима для жизни, ты и есть жизнь. С тобой во всем существе
Сертаков Виталий
Махров Алексей
Прозоров Александр
Шилова Юлия
Соломатина Татьяна